Вишняк, Марк. Дань прошлому. Нью-Йорк, 1954.
   
  Вишняк Марк Вениаминович (1883, Москва - 1977, Нью-Йорк) - политический деятель, публицист, мемуарист. Родился в богатой купеческой семье. С детства был близко знаком с будущими лидерами эсеровской партии А. Р. Гоцем и И.И.Фондаминским. Учился на юридическом факультете Московского университета. В 1905 г. примкнул к эсерам, вел пропаганду среди рабочих, сотрудничал в печатных органах партии, под псевдонимом «Вениамин Марков» написал брошюру «Правовое положение евреев в России». В период Декабрьского вооруженного восстания провозил бомбы в коробках из-под чая. Делегат 1-го съезда партии эсеров. Был арестован, выслан в Нарымский край, бежал. Преподаватель "академии", в которой обучались молодые эсеры. Неоднократно подвергался арестам, был за границей и возвращался в Россию. С началом Первой мировой войны занял оборонческую позицию. После Февральской революции был избран депутатом 1-го Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов, на котором был избран в Исполнительный Комитет Всероссийского Совета крестьянских депутатов. Входил от партии эсеров в Особое совещание по подготовке проекта Положения о выборах в Учредительное собрание. Был избран секретарем Временного совета Республики (Предпарламента), принадлежал к правому крылу эсеровской партии. Был избран членом Учредительного собрания. На первом и единственном заседании Учредительного собрания был избран секретарем собрания. Октябрьскую революцию встретил крайне враждебно. Работал в антибольшевистском подполье. Летом 1918 г. перебрался на Украину, был арестован полицией гетмана П.П. Скоропадского, провел несколько недель в тюрьме, после падения гетманского режима был освобожден. С 1919 г. в эмиграции, жил во Франции. Работал при Комитете еврейской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г., член Всемирного конгресса еврейских меньшинств. До конца дней считал себя социалистом, но сблизился с П.Н. Милюковым. С 1920 г. один из основателей и член редакции одного из ведущих журналов русской эмиграции "Современных записок", с 1922 г. сотрудник еженедельника «Еврейская трибуна», с 1937 г. редактировал «Русские записки». В 1940 г. после вторжения Германии во Францию уехал в Нью-Йорк. С 1946 г. консультант по русским делам и член редакционного совета журнала «Тайм». Преподавал русский язык на курсах при Корнуэльском университете, среди его слушателей был известный в будущем историк и политолог Р. Пайпс. Автор более двадцати книг, в том числе воспоминаний "Дань прошлому" (Нью-Йорк, 1954), "Современные записки. Воспоминания редактора" (Блумингтон, 1959), "Годы эмиграции. 1919-1969" (Стэнфорд, 1970). Отрывки из воспоминаний М.Вишняка, в том числе и приводимые ниже, можно найти также в: Евреи в Москве: сборник материалов. Сост.: Снопов,Ю., Клемперт, А. Иерусалим-М.: Гешарим - Мосты культуры, 2003, с.355-373.
   

С.33

«Мы «водились» с ребятами «нашего круга». Бывали мы, в частности, по воскресеньям у Ратнеров. Младший брат, Боря, был моим сверстником и одноклассником, учеником 5-ой гимназии, а старший — Моня учился в реальном училище вместе с Абрашей Гоцем. Там я впервые с ним и познакомился. Благоустроенная квартира, предоставленная в распоряжение 12-13-летних ребят, быстро приводилась в полный беспорядок.»

С.48-49

«В начале сентября в канцелярии университета вывешивались списки вновь зачисленных на разные факультеты. Лишний раз пройтись хотя бы в канцелярию университета юноше в 18 лет доставляло только удовольствие. К тому же не мешало и удостовериться в том, что не вышло нигде никакого недоразумения. Я убедился, что со мной всё обстояло благополучно: мое имя значилось среди зачисленных на юридический факультет. Иначе обстояло с другими, желавшими попасть в университет, но обремененными иудейским вероисповеданием.

Из 18 человек, пришедших за справками вместе со мной, оказался принятым кроме меня, только один Вениамин Поляков, младший сын известного промышленника и финансиста, тайного советника Лазаря Полякова, окончивший с золотой медалью Катковский лицей в Москве. Все прочие остались за бортом. Среди них был и мой добрый приятель Борис Ратнер, имевший хорошие отметки, но не получивший медали. Получил отказ и мой будущий друг Соломон Шварц, впоследствии видный экономист и социал-демократ, — тогда именовавшийся еще Моносзоном.»

У него была золотая медаль, но получил он ее не в Москве и не в московском учебном округе, а в Вильне, а по условиям приема окончившему среднюю школу в московском округе отдавалось предпочтение пред окончившими даже с медалью школу иного округа. К тому же Моносзон хотел попасть на медицинский факультет, куда труднее всего был доступ.

1901-ый год был исключительно неблагоприятен для искавших высшего образования евреев. Генералу Ванновскому, занявшему незадолго до этого пост министра народного просвещения, царский рескрипт поручил «коренной пересмотр учебного строя» и осуществление «сердечного попечения в школе». Но в действительно­сти продолжали сохранять силу меры, предписанные предшественником Ванновского — убитым в феврале 1901 г. Боголеповым. Последний обнаружил, что установленная для евреев в столичных университетах 3-х процентная норма фактически превышена, — благодаря ходатайству разных влиятельных покровителей. И, среди других репрессивных мер, направленных против студенчества, Боголепов предписал «выравнять» число евреев-студентов до положенной для них законом «нормы». Практически это вело к сокращению «нормы» почти вдвое. Оставшееся в силе и после смерти Боголепова распоряжение это ударило тем чувствительнее по его жертвам, что, не будучи опубликованным, оставалось неизвестным до самого последнего момента.

С чувством горечи и незаслуженной обиды покидали мы канцелярию университета, в которую входили с такой беспечностью и молодым оживлением. К этому у меня присоединялось и ощущение некоторой неловкости перед товарищами за личную удачу: место рождения и обучения было независевшим от каждого из нас обстоятельством — счастливой или несчастливой случайностью.

С.74

Об Историко-философском обществе при Московском университете

«При случайной встрече Фондаминский, прослышавший о существовании нашего кружка, предложил устроить более или менее широкое собрание молодежи обоего пола в частном доме для совместной беседы на общественно-философские темы. Я передал предложение друзьям, и Свенцицкий, а за ним другие охотно на него согласились. И на квартире тех же радушных Ратнеров, которую мы переворачивали вверх дном в детстве, собрались человек 30-35 великовозрастных молодых людей и девушек. Были и два гимназиста из той же нашей 1-ой гимназии, много моложе нас, но обнаружившие внезапно большие знания: Чередин — в римском праве и Семен Роговин в философии. Последний вскоре приобрел известность как отличный переводчик Канта с немецкого, Юма с английского и Макиавелли с италианского.»

С.94-95

О демонстрации в Москве в октябре 1905 г.

«В Таганской тюрьме шла своя строго налаженная жизнь. Я не успел в нее как следует войти, как на третьи сутки ночью меня вызвали в контору и объяви­ли, что, по распоряжению градоначальника, я подлежу аресту сроком на месяц. Как получивший «приговор», я уже не мог оставаться в Таганке и был препровожден для отбывания наказания в арестное помещение при Сретенской полицейской части. В зарешеченной комна­те, куда меня ввели, оказались две широкие койки, не чета таганской, и... мой приятель Борис Ратнер. Он проделал, примерно, такую же эпопею, что и я, но был задержан в другом месте. Ему также предстояло отсидеть месяц. В разное время я бывал в одиночном заключении, в заключении вдвоем и в общей камере. По опыту скажу, что одиночка лучше общей камеры и общая камера лучше заключения вдвоем, даже если второй сиделец — единомышленник или приятель. Если уж нет того, что американцы называют «privacy» и что составляет огромную ценность, лучше не быть прикованным непременно к одному сидельцу, а иметь возможность общения с несколькими — по выбору. Я остался с Ратнером в приятельских отношениях и после нашего совместного заключения. Но оно было безрадостно: бесплодные споры заканчивались взаимным раздражением, от которого некуда было уйти — ни в себя, ни к кому-либо другому. Быть всё время «на людях» тягостно, но того тягостнее, когда «люди» сводятся к одному и тому же человеку.»

С.154-155

О своей свадьбе в 1908 г.

«Из друзей пришлось ограничиться приглашением самых близких: Анюты Королевой, Шера, братьев Ратнер.»