English

Письмо Софьи Корзун в Главное Управление Лагерей с просьбой о пересмотре дела Олега, 1938 г.

Москва. Главное Управление Лагерей
[от] Гр-ки Софии Васильевны Корзун
Казахстан Павлодар Село Ермак, ул. Ленина, дом Шкаликовой С.В. Корзун

Очень прошу пересмотреть дело моего сына, Олега Вячеславовича Корзуна. Он был арестован 4 ноября 1937 г. в 6 1/2ч. Утра при обстоятельствах не совсем обычных для ареста, так что я даже сразу не поняла, что это арест. Гражданин, его арестовавший, назвался агентом уголовного розыска, не произвел никакого обыска, пригласил моего сына пройти с ним в домоуправление, сказав, что он сейчас же вернется домой. Но мой сын так и не вернулся. А ушел он, встав с постели и даже не одевшись, как следует, без единой вещи и без копейки денег.

Долго мои поиски в Уголовном Розыске не приводили ни к чему, пока мне там не сказали, чтобы я искала его в органах НКВД. Наконец на Новокузнецкой у прокурора по делам города Москвы в конце декабря отыскалось его дело и мне сказали: «Выслан в вольную высылку, ждите письма». В марте мне сказали то же: «Выслан в лагерь, ждите письма». Тем не менее, после этого 8 марта мне удалось его найти в Таганской тюрьме, где у меня всего один раз приняли передачу.

На ул. Матросской Тишины мне после этого опять сказали «Выслан в лагерь, ждите письма». Но письма я так и не дождалась. А в июне 38 г. был арестован мой муж, Вячеслав Карлович Корзун, а через 3 месяца 4 октября 1938 г. я сама. Сейчас я нахожусь в Казахстане, Павлодарской области, в с. Ермак, куда выслана на 3 года и где работаю бухгалтером.

Уже отсюда я наводила справки о сыне, и мне ответили, что он осужден на дальние лагеря, без права переписки. Я не знаю, на сколько времени, куда и за что.
У меня есть и другое большое несчастье – я тоже не знаю, где мой муж и в чем он обвиняется, но горе за сына пересиливает.

Сыну моему было 24 года, когда его арестовали. Конечно, с одной стороны, это взрослый человек, но все-таки очень еще молодой, даже еще не кончивший своего образования, почти ничего еще не видевший в жизни, и в нем было еще очень много просто детского.

Родился он в 1913 г. вернее в самом конце 1912 г. почти накануне Революции, следовательно, в сознательном своем возрасте кроме революционной эпохи другого ничего не знал.

До школы воспитывала его я сама, и дома на него не оказывалось никакого вредного влияния. Потом на него большое влияние имела школа, чему я никогда не препятствовала.

В смысле идеологии это был в полном смысле слова советский человек, я глубоко убеждена, что он не мог совершить никакого антисоветского преступления. Ведь если он осужден на дальние лагеря без права переписки, значит, его обвиняют в чем-то ужасном. Я думаю, что это какое-то роковое недоразумение. Опять повторяю, что дома, как в детстве, так и потом, он не видел ничего вредного, антисоветского.

Знакомых и товарищей среди советской молодежи у него было очень много, и у нас в доме бывала исключительно молодежь, т.к. общих знакомых с мужем у нас  почти не было, и мы с ним вместе почти нигде не бывали, т.к. и муж и я были каждый заняты своим делом.

В доме у нас молодежь собиралась и учиться и повеселиться, разговоры велись обо всем  - и об учебе, и о работе, о театре, литературе, музыке, об общественной жизни и конечно о спорте и альпинизме. Этим мой сын увлекался, проходил инструкторские курсы и работал инструктором в Кавказских горных лагерях. И не был присущ нашему дому никакой антисоветский дух, и не было в разговорах молодежи ничего враждебного советскому строю.

Я сейчас ничего не знаю о моем сыне, не знаю, жив ли он. Но я больше не могу. Ведь он же еще и не приступал ни к какой серьезной работе, ничего из себя не представлял, никакого значения не имел, был самой ничтожной сошкой в Советском Союзе. Что же он мог сделать такого ужасного, чтобы заслужить такую ужасную кару.

Прошу дать мне возможности узнать, где он находится.

Я очень прошу пересмотреть дело моего сына. Я не прошу черное сделать белым, оно не настолько черно, как казалось.

С. Корзун

English