Борис, сын Хаима Ратнера (Boris , 1883, Москва - 1961, Москва), см. фото

Учился в 5-й московской гимназии вместе с другом молодости Марком Вишняком. Окончив юридический факультет Московского университета (в который поступил не без сложностей из-за действовавшей в те времена для евреев "процентной нормы"), стал работать помощником присяжного поверенного Н. К. Муравьева (одного из виднейших адвокатов России начала ХХ в., см. здесь и здесь) вместе с Н. П. Брюхановым (см. здесь и здесь) и Р. П. Катаняном.

С окончанием университета связана такая история. Борис учился на последнем курсе, когда на тот же юридический факультет Московского университета поступал его младший брат Давид. Давид успешно сдал вступительные экзамены, но не проходил по пресловутой "норме". Тогда Борис пошел к ректору и сказал, что, поскольку он практически завершил обучение, то готов покинуть университет и сдавать дипломные экзамены экстерном, а на его место просит зачислить его брата. В ответ ректор приказал не только зачислить младшего брата, но и дать возможность Борису завершить учебу.

В 1910-х гг. защищал на одном из политических процессов кого-то из видных большевиков (не исключено, что Дзержинского), что позже сыграло важную роль в истории семьи, хотя по своим настроениям и связям был гораздо ближе к кадетам. В марте 1916 гг. выступал одним из адвокатов на нашумевшем в ту пору процессе толстовцев (см. здесь и здесь). Любопытно, что в московской семье по сей день хранится его портрет кисти П. И. Келина примерно той поры в “толстовке”. В тот же период выступал защитником на процессе по делу о побеге из женской тюрьмы, в котором был замешан Маяковский. По преданию, передал в тюрьму кому-то из обвиняемых костюм, с помощью которого был осуществлен побег, а Борис был арестован и провел в заключении несколько недель (благо времена были относительно либеральные). Там, в камере, он познакомился с Акимом Марковичем Гинзбергом, который после того стал бывать у Ратнеров, а в 1915 г. женился на сестре Бориса - Розе. Здесь хочется отвлечься и обратить внимание на одну публикацию, появившуюся в 1991 г. в "Совершенно секретно". В публикации Л. Иогансена "Вышинский и Сталин: три исчезнувших штриха" (см. здесь), посвященной "Батумскому процессу 1902 г." (суду над участниками расстрелянной полицией батумской демонстрации того же 1902 года, известному, помимо прочего, тем, что на нем впервые "на публике" появился молодой Иосиф Джугашвили – Сталин) мы находим такие строки: "Обратимся снова к батумской фотографии. Крайним справа рядом с моим дедом сидит известный в России адвокат - политзащитник Борис Ефимович Ратнер — бессменный помощник Н. К. Муравьева. Сам Муравьев на Батумском процессе не был, т. к. в это время он по просьбе Льва Толстого выступал защитником на процессе толстовцев. Но он послал в Батум моего деда и Б. Е. Ратнера, который был блестяще талантливым  и умнейшим адвокатом. Это именно он спланировал всю тактику защиты на Батумском процессе, закончившемся полной победой защиты. Двоюродная сестра Б. Е. Ратнера Александра Аркадьевна Ратнер, которая жила в Киеве, стала моей бабушкой. В 1902 году дед женился на ней."

После Октябрьского переворота, когда Н. П. Брюханов стал народным комиссаром продовольствия, Борис получил пост юрисконсульта этого наркомата. Был хорошо знаком с лидерами большевистского режима "первого призыва" (что помогло его братьям на процессе). С апреля 1918 г. был членом юридической комиссии при Московском Политическом Красном Кресте (обществе помощи политическим заключенным, созданном группой московских интеллигентов, просуществовавшем до второй половины 1930-х гг. и возглавлявшимся сначала Н. К. Муравьевым, а затем Е. П. Пешковой. "Политический Красный Крест (ПКК), или Московское общество политзаключенных - эта организация возникла на Собачьей площадке 22 апреля 1918 года, то есть через четыре месяца после объявления тотального красного террора большевиков, реально захвативших власть в стране только после разгона Учредительного Собрания (8 января 1918-го года). Юридическая комиссия ПКК состояла исключительно из юристов. Вот имена этих 19 бесстрашных: Авраамов В.И., Айзенман С.Б., Берлянд Ю.Г, Бурзи А.З., Богданов М.И., Всесвятский П.В., Годин А.Д., Гольдман М.Ю., Долматовский А.М., Ильинский И.В., Подгорный Б.А., Паткин А.Л., Ратнер Б.Е., Рапопорт А.Ю., Розенблюм А.Б., Симеон С.П., Тесленко Н.В., Фальковский Е.А. и Цетлин Г.Л.)" (подробнее см. Александр Левинтов, Собачья площадка).

В 1922 г. выступал адвокатом на вошедшем в историю первом советском широкомасштабном политическом процессе над членами партии эсеров (социалистов-революционеров) (подробнее см. здесь).

В середине 1930-х гг. "ушел на дно": стал юрисконсультом МОСХа (Московского отделения Союза художников), что, по-видимому, и спасло его в годы террора. Когда Р. П. Катанян стал помощником Генерального прокурора СССР по надзору за НКВД, Борис пользовался связями, чтобы хоть что-то сделать. В семье сохранился рассказ о старом раввине, у которого арестовали сына. Старик регулярно приходил к нему и задавал традиционный вопрос: "Борис Ефимович, Вы говорили с "К" (старик боялся произнести вслух фамилию всемогущего в тот момент Катаняна)". "Нет еще!" – следовал ответ. "Будьте счастливы!" - говорил старик и удалялся. В конце концов Борису удалось вытащить сына раввина из лагеря. Когда арестовали самого Катаняна, Борис, не взирая на личную опасность, регулярно посылал своему однокашнику в лагерь посылки.

Среди художников был известен своей порядочностью. Среди его добрых знакомых были такие художники, как Р. Р. Фальк, П. В. Кузнецов, Н. В. Кузьмин, Т. В. Маврина, П. И. Келин (ученик Серова, написал портреты всех членов семьи Ратнеров - в частности, невозможность вывоза из СССР привела к тому, что большой портрет Зинаиды хранится в Третьяковской галерее, а прелестный портрет маленькой Нади - в Звенигородском музее), С. В. Герасимов и А. М. Герасимов (да-да, тот самый, который был "придворным"). Помню, как мы с мамой благодаря тому же Борису попали летом в дом творчества художников на озере Сенеж. Там в столовой нас посадили за стол вместе с блистательнейшим графиком и очень милым человеком Аминадавом Моисеевичем Каневским и его женой, а также с семейством некого функционера МОСХа Ильина. Тот (в отличие от Каневского) поначалу вел себя крайне чванливо, но, узнав, что мама - племянница Бориса, стал чрезвычайно вежлив. Лев Сыркин в разговоре назвал Бориса "легендарной личностью в среде художников", заметив, что, хотя и вступил в МОСХ уже после ухода того на пенсию, непрестанно слышал упоминания о нем.


Вообще понятие "порядочность" в семье Ратнеров была основным нравственным и этическим критерием. Борис, будучи человеком экспансивным, эмоций не сдерживал. В семье все время вспоминали, как он в разгар сталинского террора мог с улицы войти в коммунальную квартиру и, распахнув дверь комнаты (а после революции семью уплотнили и из всей громадной квартиры оставили только три комнаты, да и то потому, что Борис был прописан там же), заорать во все горло: "Этот бандит..." (а далее из контекста недвусмысленно явствовало, кто имеется в виду). И сходило! Соседи оказались в порядке.

Его гражданская жена: Великовская, Евгения Михайловна (Velikovskaya, Evgenia, урожд. Моносзон, Monoszon , 188? - 1976, Москва, см. фото), сестра жены Самуила Веры.

Была известна очень тяжелым характером (в семье бытовал апокриф о том, как она, делая в 1950-е годы ремонт в своей квартире, довела маляра своими претензиями по оттенкам колера на стены до того, что тот, не взяв ни копейки, сиганул в окно со второго этажа, благо дело было летом, и более в тот дом ни ногой), но была прекрасным специалистом по нефтепродуктам (смазочным маслам), даже получила в 1946 г. Сталинскую премию за масла к "Катюшам". Году этак в 1939 ее уволили с автозавода имени Сталина (но не посадили) за то, что она разорвала пришедшийся ей не по вкусу приказ наркома. Придя на заседание коллегии министерства, ей ничего не стоило громко заявить, что у заместителя министра абсолютно отсутствует вкус, ежели он надевает носки такого цвета! Когда она умерла, похороны задержали, поскольку запаздывал начальник главка, который лет этак за сорок до того был ее учеником и непременно хотел быть на похоронах.

От первого брака у нее была дочь Леночка, ушедшая в ополчение и погибшая там. Евгения была дружна с Ц. Л. Мансуровой, Л. Ю. Брик, Маяковским, но при этом всегда считала Осипа Брика явным сексотом. Борис съехался с ней только после гибели Лены, хотя роман был стародавний. Соседи по району уже после смерти их обоих говорили Надежде, что у них навсегда запечатлелась в памяти эта красивая пара, особенно он, каждый день ходивший встречать ее к метро с букетиком цветов (хотя она и из него пила кровь по первому разряду; незадолго до смерти он сказал Надежде: "Я не Лев Толстой, чтобы на старости лет из дома уходить!").