Летний сезон 1935 года

В конце 1934 года было утверждено положение о значке «Альпинист СССР I ступени» и лето 1935 года было отмечено всплеском активности в развитии массового и спортивного альпинизма. В МЭИ было решено организовать лагерь (такой же палаточный) в ущелье Аксаут, но уже рассчитанный на две смены участников. Была поставлена и цель: подготовить всех участников обеих смен к получению значка «Альпинист I ступени». На этот раз участия в первой смене лагеря я не принимала.

Чтобы обходиться без варягов и иметь собственных инструкторов меня и Анатолия Фельда направили на краткосрочные курсы инструкторов, организованные в ущелье Адыл-Су. В лагере МЭИ теперь было уже два инструктора. Волченсков привлек к работе в лагере студента теплотехнического факультета Володю Науменко. Володя в прошлом году уже работал инструктором в Цейском лагере и совершал восхождения в Цейском районе (Уилпата, пик Николаева). Курсами в Адыл-Су руководил О. Аристов, а инструкторами, у него были В. Цейдлер, Л. Надеждин и шуцбундовец Густав Деберль. Шуцбундовцы - австрийские (как правило - сильные) альпинисты, бывшие члены Шуцбунда, которые после подавления в Австрии восстания 1934 года приехали в СССР. Мы с Толей Фельдом оказались единственными участниками I-ой смены. Надо полагать, мы должны были многому научиться, т.к. на каждого из участников приходилось по два инструктора. В завершении смены мы вшестером совершили восхождение на вершину Джан-Туган, причем было это первым советским восхождением. После окончания курсов мы с Толей вдвоем перешли через перевал Хотю-Тау в Карачай, встретили, (кажется, в Теберде) вторую смену лагеря МЭИ и привели участников второй смены в лагерь, расположенный в ущелье Аксаут недалеко от вершины Кара-Кая. За время первой смены Прокудаев успел сходить с группой участников и на Аксаут и на Кара-Каю. После окончания I смены предполагалось водить участников II смены на восхождения уже на другие вершины, расположенные за рекой Аксаут: Сунахет, Джаловчат и Эрцог. Мне было обидно, что я не смогу побывать ни на Аксауте, ни на Кара-Кае. Прокудаев предложил мне сводить небольшую группу участников II смены на Кара-Каю. Это будет первым восхождением, на которое я должна буду идти в качестве руководителя-инструктора.

Мне стало страшно. На вершине я не была, участники второй смены новички, гор еще не нюхавшие, побывавшие только на одном скальном занятии, еще не умеющие организовывать страховку и прошедшие только через один перевал (из Домбая в долину Аксаута). Это восхождение я хорошо помню до сих пор.

Жора пошел показывать мне путь на вершину и посоветовал выходить на северо-восточный гребень не там, где выходил он с группой, а попробовать другой путь. Через день почти весь лагерь пошел сооружать стационарную переправу через реку Аксаут, по которой, не теряя сил и времени, мы будем ходить на намеченные вершины, а я повела на Кара-Каю группу из шести человек

Кара-Кая – вершина несложная, проблема только в том, чтобы выйти на гребень в правильном месте. Мы подошли к месту, где наверх уходил желобок в виде уголка. Я показала ребятам, с которыми шла в связке (это были Таня Курыгина и Коля Дружинин), как следует меня охранять, но они сказали, что не смогут меня удержать при падении сверху. Действительно, площадка была малюсенькая. Кроме того, все участники сказали, что по такому желобу они пролезть не смогут. Поиски другого пути требовали длительного спуска и обхода. И тогда я решила пролезть желоб без охранения, а выбравшись наверх, организовать для остальных надежное верхнее охранение. Скомандовала всем развязаться и отойти в укрытие, а сама, взяв с собой веревку, полезла без охранения. Желобок оказался трудным, почти без зацепок, но я прошла его благополучно, хотя и не без труда. Усевшись наверху, организовала надежное охранение через плечо, стараясь держать веревку почти натянутой. Надо сказать, что только двое из шести смогли пройти этот желобок самостоятельно и без срывов. Остальных я фактически вытягивала наверх на натянутой веревке. Когда все оказались наверху, Коля Дружинин сказал: «До конца жизни не забуду, какого страха я натерпелся, когда смотрел, как ты лезешь». Дальше вплоть до самой вершины никаких особых трудностей не встретилось. На всякий случай мы решили не рассказывать в лагере эпизод с желобком. Однако Жоре я все рассказала и спросила, правильно ли я поступила. Он сказал, что правильнее было бы спуститься и идти по пройденному им пути. Кстати, спускались мы с гребня именно так.

Несколько дней заняло сооружение надежной переправы через р. Аксаут. Зато теперь мы существенно сократили время подходов и успешно сводили всех участников и на Сунахет, и на Эрцог через Джаловчат. Все заработали право на получение значка «Альпинист I ступени» и впоследствии получили его.

Окончилась и вторая смена лагеря. Волченсков (кстати, он участвовал в восхождениях и на Аксаут и на Кара-Каю) отправился с большинством участников в Москву, но разрешил инструкторам продолжить сезон уже самостоятельно. Моей мечтой было попасть в район Безенгийской стены. Туда же стремились попасть и Прокудаев, и Науменко. Некоторые участники напросились идти с нами, и мы выбрали четырех хорошо себя зарекомендовавших участников: Володю Пашкова, Наташу Лепешинскую, Петра Цалагова. Фамилию четвертого не помню, но, кажется, это был Володя Востоков. Взяли с собой оставшиеся в лагере продукты и все необходимое для восхождений. Сводили участников на вершину Салынаи-баши (это было первым советским восхождением) и на замыкающую вершину Безенгийской стены Ляльвер. Потом, спустив участников и оставив их дожидаться внизу, втроем (Прокудаев, Науменко и я) поднялись на Гестолу по стене, а спустились по уже знакомому пути через Ляльвер. На этом восхождении, первый и почти последний раз за всю свою альпинистскую карьеру, я сорвалась. Мы поднимались на кошках по крутому фирновому склону, шли одновременно, без страховки. Впереди Прокудаев, за ним я и последним Науменко. Сорвавшись, я громко крикнула: «Жора, держи!», после чего сразу же перевернулась лицом к склону и, воткнув ледоруб, стала съезжать вниз. Жора успел не только воткнуть ледоруб и перекинуть через него веревку, но еще и подтянуть ее до рывка. Таким образом, это происшествие нисколько нас не задержало. Однако склон становился все круче и дальше мы пошли с попеременным охранением. Может быть, из-за срыва, восхождение на Гестолу запомнилось мне, как достаточно сложное. По-моему Гестола самая красивая из всех вершин стены. А как хорошо она смотрится из района Миссес-Коша. У меня есть очень удачная цветная фотография: вид на стену через цветущие рододендроны. В основном виден ослепительно сверкающий треугольник Гестолы и кусочек раскоряки Катын-Тау. Когда у меня плохое настроение, я вынимаю эту фотографию и настроение... улучшается.

В моем списке почему-то не указан год нашего восхождения на Эльбрус, но, мне кажется, что оно было тоже в 1935 году. По дороге в Нальчик мы твердо договорились, что отныне мы будем ходить втроем. Володя в нашей тройке был главным мечтателем, и планы у него были всегда смелыми и интересными. Вместе с тем он считал, что любой альпинист должен обязательно побывать на Эльбрусе, самой высокой вершине в Европе. Он считал, что мы все сейчас в отличной спортивной форме. Казалось бы, восемь восхождений за сезон в различных районах Кавказа (у меня уже в трех) вполне достаточно, но Володя полагал, что мы вполне можем сходить на Эльбрус сейчас. У нас с Жорой тоже были свои счеты с Эльбрусом. Ведь мы собирались подняться на него в прошлом году, но с приюта Одиннадцати вернулись. Для разнообразия можно выбрать другой путь.

И вот мы на Кругозоре, на склонах Эльбруса. Решили идти на Западную вершину по пути Попова и Рукавишникова, которые поднимались так в 1932 году. Володя утверждал, что ему удалось внимательно прочесть отчет Попова и Рукавишникова. Нам было известно, что началом подъема по западному плечу является каменистая площадка в отрогах Кукурт-люкол Баши на высоте 4045 метров, так называемый "западный приют", где можно установить палатку. К западному приюту нужно подниматься от ночевки на перевале Хотю-Тау (3545 м), чтобы остаток дня потратить на рубку ступеней и обработку стены, которая является наиболее сложной частью маршрута. Не буду описывать наш маршрут. Скажу только, что на приют мы пришли поздно, так как ночевали не на перевале Хотю-Тау, а около Кругозора. Но на стену полюбоваться успели и решили, что выходить к ней нужно еще ночью, как и советуют в своем отчете восходители. Поспать нам пришлось совсем немного, но погода была отличная, и обидно было тратить время на дневку для обработки стены. Вышли с приюта около трех часов ночи (или вернее утра). На стенке пришлось поработать и даже ступени порубить. Впереди шел Прокудаев, и сменить его на стенке не было никакой возможности, поэтому продвигались мы довольно медленно. Как ни старался Жора, и как мы не торопились, но к основанию западного плеча мы вышли только к девяти часам утра, изрядно уставшими. Как следует отдохнули, а я для восстановления сил съела чуть ли не половину банки моей любимой сгущенки. Погода была отличная, но ветреная. Над вершиной время от времени появлялись белые флажки: это ветер гонял пушистый, не успевший слежаться снег. Начался равномерный однообразный подъем. Мы с Жорой заметили, что по мере подъема Володя стал идти медленнее. Мы сбавили темп, однако Володя, который всегда стремился вперед и вверх, все чаще садился отдыхать. Неужели горная болезнь? Скоро стало очевидным, что это так. Володя сел и сказал, что он никуда не пойдет, и будет дожидаться нас здесь. Мы всячески пытались на него воздействовать: напоминали ему, что идти с запада, его идея, что это он настаивал на том, чтобы не делать дневки и, наконец, что он нам не простит потом, если мы вернемся. Наконец мы заставили его подняться и продолжать подъем. А склон, по мере приближения к вершине, становился все круче, и ветер усиливался. Двигались мы очень медленно, но вершина все-таки заметно приближалась, и мы уже начали надеяться, что Володя справился со своей слабостью. Однако через некоторое время Володя сел на снег, опустил голову и то ли заснул, то ли впал в забытье. Тогда, чтобы разбудить его, мы стали хлопать его по щекам, и он вроде бы проснулся. Мы подняли его, но он внезапно повернулся и, сказав, что будет спускаться, решительно двинулся вниз. Мы с трудом остановили его и, привязав его к середине веревки, сказали, что мы потащим его, а ему достаточно только переступать ногами. Какое-то время мы двигались таким образом, потом, уже совсем недалеко от вершины, сделали продолжительный отдых. Альпинисты высотники утверждают, что единственным способом вылечить человека от горной болезни, является его спуск. На больших высотах это безусловно справедливо, но мы убедились в том, что на высотах, на которых горная болезнь только начинает проявляться, огромное значение играет и моральный фактор. Когда Володя увидел, как близко уже от нас вершина, его словно подменили. Он сам поднялся, и сам пошел вверх. Несмотря на то, что подъем становился все круче, Володя двигался самостоятельно. Нельзя сказать, что мы с Жорой совсем не ощущали высоты. На этом восхождении на Эльбрус, я единственный раз в моей альпинистской жизни, поняла, что такое горная болезнь. Была и апатия, была и слабость, было и отвращение к пище. Ничего этого со мной потом никогда не было, даже на высоте около семи тысяч метров. Самым сильным проявлением горной болезни на Эльбрусе для себя, считаю тот факт, что после этого восхождения, я в течение по крайней мере десяти лет не могла даже подумать о том, чтобы взять в рот сгущенное молоко. Но вернемся к нашему восхождению. Володиного «подъема сил» хватило до вершины. Там он полусел, полулег, привалившись к камням. Я написала записку. Мы съели банку абрикосового компота (такая уж у нас была традиция: тащить на любую вершину банку компота), и мы с Жорой пошли пристраивать в камнях свою банку с запиской. Камни были настолько промерзшими, что сложить тур не удалось, и мы засунули свою банку в трещину между камнями так, чтобы она прочно держалась и, в то же время, была бы заметна снаружи. Володя, когда мы подошли к нему, уже сидел, пристально оглядываясь по сторонам, и первым делом спросил: «записку Попова и Рукавишникова нашли?» Когда мы ответили, что пока еще не искали, Володя встал на ноги (вот он моральный фактор и его влияние на горную болезнь!) и сказал: давайте осмотрим вот ту каменную грядку, мне показалось, что там что-то блестит. И мы пошли к каменному островку, расположенному чуть ниже вершины и обнаружили там вмерзшую в камни бутылку. Сильный ветер, который к середине дня разыгрался не на шутку, сдул остатки пушистого снега с нагромождения камней и обнажил вмерзшую в камни коричневую бутылку. Бутылка, конечно, при изъятии из камней, была разбита. В ней лежала великолепно сохранившаяся записка с таким текстом:

«31 июля 1890 года военный топограф Андрей Васильевич Пастухов в сопровождении казаков Хоперского полка взошли сюда в 9 часов 20 минут при температуре -5° Р. Имена казаков – Дорофей Мернов, Дмитрий Нехороший, Яков Таранов».

Можно представить себе, какова была наша радость. Володя, который только что без сил лежал на камнях, радовался больше всех, он даже попытался исполнить что-то вроде победного индейского танца. Володя аккуратно завернул записку в фольгу от шоколада и засунул в карман ковбойки, а мы помогали ему, поднимая свитер и штурмовку. Записку Попова и Рукавишникова мы разыскивать не стали (у нас было более чем надежное доказательство нашего достижения западной вершины). И мы начали спуск. Сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее, причем Володя спускался чуть ли не бегом, наравне с нами. На приюте нас ждала уже расставленная палатка, и мы не стали в этот день спускаться ниже, потому что Володя чувствовал себя отлично, но все мы очень устали. На приюте я и обнаружила, что с удовольствием ем все, кроме сгущенки, на которую даже смотреть без отвращения не могла. Разные бывают проявления горной болезни. Вот такое получилось у нас восхождение на Западную вершину Эльбруса по западному пути.

Хочу рассказать о дальнейшей судьбе найденной нами записки. Нам хотелось сдать ее в надежные руки, а времени было в обрез, мы уже опаздывали к началу занятий в институте. Спустившись вниз, мы встретили знакомого нам журналиста и писателя Е. Симонова, который очень любил горы, альпинизм и альпинистов. Он в то время издавал газету, освещавшую события проходящей в то время альпиниады ВЦСПС. Он сейчас же написал заметку в свою газету и посоветовал отдать записку руководителю (или одному из руководителей) альпиниады А. Гвалия, что мы и сделали. Больше ничего о записке мы не слышали, хотя пытались узнать, какова была ее дальнейшая судьба и не затерялась ли она вообще. Приступая к этим моим воспоминаниям, я полезла в свою альпинистскую библиотеку и обнаружила в ней очень хорошую книгу, видимо, раньше мной нечитанную. Книга называется "Приют Пастухова", написана она С.В. Чумановым и издана в 1977 году в издательстве «Физкультура и Спорт», тиражом 50 000 экземпляров. Прочла книгу, не отрываясь. Так вот из этой книги я узнала, что беспокоились мы зря. Записка наша не пропала. Про нее не совсем точно в книге сказано, что пролежала она полвека и нашли ее участники второй альпиниады ВЦСПС. Хотя лежала она не полвека, а 45 лет и нашли ее не участники второй альпиниады, а инструктора лагеря МЭИ, студенты Прокудаев, Науменко и Корзун, важно, что текст записки воспроизведен в книге совершенно точно. Это значит, что записка существует и где-то хранится, раз с ней смог ознакомиться автор книги.

Из этой книги я поняла, что А. Пастухов был выдающимся альпинистом своего времени. Ведь им совершены восхождения на обе вершины Эльбруса, Казбек, Арарат, Алагез, Шах-Даг, Сау-Хох, Зыкой Хох без ледорубов, без надежных товарищей и отнюдь не только ради спортивного интереса. Подумать только: на Западной вершине за работой Пастухов пробыл 3 часа 40 минут, в то время как пятеро казаков (из восьми) остались лежать на седловине Эльбруса, сваленные горной болезнью, под бурками, полузанесенные снегом.

Пастухов ходил на легкие вершины, на которые можно залезть без современного снаряжения. Наше поколение начинало с того, что искало легкие пути на труднейшие, еще не взятые советскими альпинистами, вершины. Потом был период, когда после появления более современного снаряжения, наши альпинисты стремились совершать сложные многодневные траверсы нескольких вершин и стали осваивать высочайшие вершины Памира и Тянь-Шаня, а на Кавказе искали наиболее сложные стенные маршруты на уже взятые ранее вершины. Наконец в 1982 году наши альпинисты достигли высочайшей вершины мира, Эвереста, по труднейшему, никем еще не пройденному маршруту. А могли бы взойти на Эверест еще в 1952 году в составе советско-китайской экспедиции (естественно, под советским руководством). Увы, экспедиция не состоялась по независимым от нас причинам. Кстати, вторая книга, которую я прочитала от корки до корки в процессе написания этих воспоминаний, была книга В.А. Кизеля, вышедшая в 2002 году в издательстве Российского химико-технологического университета имени Д.И. Менделеева: «Победивший судьбу (Виталий Абалаков и его команда)». К сожалению, тираж книжки только 500 экземпляров.

Но я сильно отвлеклась, возвращаюсь к далекому 1935 году. После этого года, закончившегося восхождением инструкторов второго лагеря МЭИ на Эльбрус, институтских лагерей больше не было, но многие из выращенных за два года значкистов, продолжали ходить в горы: ездили в лагеря, организованные ВЦСПС, ходили самостоятельно, и полюбили горы на всю жизнь. Некоторые из участников лагерей переженились и почти все надолго подружились, общались и обменивались информацией о проведенных походах и восхождениях, образуя как бы неофициальную секцию альпинизма МЭИ. Летом 1937 года я окончила МЭИ и потеряла связь с институтом.

А сейчас я хочу коротко написать о своей дальнейшей альпинистской жизни, уже не связанной с МЭИ.