1950 г. Экспедиция на Чаткал (Тянь-Шань)

1950 год. Нелли пригласила меня в свою группу, целью которой было знакомство и описание малоисследованных ущелий, ледников и перевалов в Чаткальском хребте Тянь-Шаня. Я уже упоминала об этом путешествии в главе четвертой 2-ой части моих воспоминаний (снова Челябинск 1946-1951 г.), но там я не писала о самом путешествии, а в основном о встрече с Нелли после долгой разлуки. Я должна извиниться перед моими дорогими заказчиками за то, что в познавательном плане они решительно ничего не почерпнут из описания этого путешествия. Я вырвалась в горы после десятилетнего перерыва, была счастлива (про себя я называла свое состояние "щенячьим восторгом"), тем что снова в горах, но конечно же была совершенно к путешествию не подготовлена: не знала даже поставленных группе целей, ничего не прочла об этом районе, не вела никаких записей. Я бездумно путешествовала, пытаясь, конечно, посильно помогать Нелли. Когда-то я славилась способностью запоминать и долго хранить в памяти названия всех населенных пунктов, ущелий, хребтов, рек, а также имен всех встреченных людей. Увы, это было давно, и то что тогда, казалось, буду помнить вечно, испарилось и ушло навсегда вместе с прожитыми годами. Но зато отдельные эпизоды этого путешествия до сих пор помню необычайно ярко.

Наша группа состояла из шести человек: Нелли Казакова, ее муж Сергей Лукомский, чета Бунделей (профессор Андрей Андреевич и его жена преподавательница в каком-то институте, Екатерина Васильевна(?), некий Борис Новицкий и я). Мы начали наше путешествие почти от самого Ташкента. Шли с караваном, состоящим из 2-х лошадей и одного яка (или буйвола?), являющегося основной нашей тягловой силой; шел с нами и хозяин животного, одновременно являющийся проводником. Не могу сказать где мы большей частью находились: в Узбекистане или в Киргизии. За все время путешествия я не помню ни одного дождя. Палатками мы почти не пользовались, укладываясь спать прямо в спальниках на большой разостланной кошме. Несколько раз подходили к пограничным заставам. На одной из них мы расстались с нашими животными и их хозяином, оставили большую часть своего груза на заставе и делали свои выходы, вновь возвращаясь к ней. Запомнилось очень глубокое узкое ущелье с отвесными стенами, почти щель, совсем темное внизу, по которому метались вспугнутые нами летучие мыши. На дне мы находили трупики птиц с ярко-синим, лазоревым оперением и Сережа Лукомский затягивал песенку: "мы идем за синей птицей". Ущелье вывело нас в скальный цирк, перегороженный скалистым хребтом. Мы взобрались на хребет и долго бродили по нему в поисках места, в котором можно бы было перевалить через него. Кажется, нашли и поставили палатки, чтобы утром попробовать спуститься. Пока бродили по хребту кончилась вода и утром, чтобы промочить горло собирали скопившуюся за ночь росу с палатки. Почему-то я меньше всех страдала от отсутствия воды и когда утром набрела на углубление в скалах, полное воды, то с удовольствием предоставила возможность напиться всем жаждущим, сама почти не испытывая жажды, за что получила кличку "верблюдица". Мы перешли таки этот хребет и удачно спустились с него, но спуск был нелегким и требовал в некоторых местах серьезного лазания с попеременной страховкой, а иногда и применения крючьев. Чувствовала я себя отлично, все было для меня легко, меня не покидало сознание своей силы и ужасно хотелось пойти на восхождение. Помню, что при спуске Андрей Андреевич упустил свой рюкзак и он улетел довольно далеко в сторону от нашего пути. И я вызвалась за ним слазать и без труда доставила его снова наверх. Когда мы вернулись на погранзаставу, пограничники сказали, что этот хребет никто не переходил, однако мне казалось, что наш путь вряд ли можно назвать перевалом, но возможность перехода через него при наличии альпинистов была доказана. Чета Бунделей и Андрей Андреевич и его жена Катя, хоть и не были альпинистами и не имели серьезного горного опыта, оказались очень приятными попутчиками. Часто им приходилось по настоящему трудно, но они никогда ни на что не жаловались и восхищались путешествием так же, как и я. Следующей нашей задачей был осмотр большого ледового цирка и окружающих его вершин. К этому цирку вели два почти параллельных ущелья. По словам пограничников оба ущелья трудно проходимы в основном из-за того, что по дну обоих протекали довольно бурные речки и требовалось обязательно переходить с одной стороны реки на другую, так как стены ущелий были крутыми и не всюду было возможно обойти трудное место. По общему согласию решили, что на исследование ледового цирка пойдут Нелли, Сережа и я, а остальные трое станут лагерем близь заставы и будут жить в свое удовольствие в ожидании нашего возвращения. По одному ущелью пойдем Нелли и я, а по другому Сережа вместе с одним из пограничников, изъявивших такое желание. Договорились, что встреча обеих групп будет у начала ледникового цирка, от которого берут начало оба ущелья. Контрольный срок встречи: конец второго дня после выхода. Одно из ущелий, по которому пойдет Сережа, уже было пройдено пограничниками. По их словам можно пройти и за один день, но если не возникнет больших трудностей при переправах. По нашему ущелью пограничники не ходили, вернее пробовали, но до конца не дошли, убедившись, что другое проще и приятнее. Наш поход вдвоем по этому ущелью я помню хорошо, хотя ничем особенным он не был примечателен. Вышли мы рано и сразу выбрали левый берег реки, где речка течет далеко от стены ущелья, от которого ее отделяет широкая полоса крупных камней. По этим камням мы шли довольно долго, иногда прыгая с камня на камень, иногда обходя большие валуны. Идти неприятно, но абсолютно безопасно. После поворота все изменилось. Теперь с нашей левой стороны речка подходит к самой стене, сердито бурлит и бьется о скалы берега. А на противоположном берегу широкая полоса камней отделяет реку от стены. По нашему берегу ущелье не пройти. Необходимо перебираться на противоположный берег. Чуть вернувшись вниз мы нашли приемлемую переправу. Правда в середине потока требуется большой прыжок, а камни мокрые и скользкие и разбежаться неоткуда. Связались веревкой. Я, как более длинноногая, прыгаю первой. Без особого запаса, но вполне благополучно. Потом прыгнула Нелли и тоже хорошо. Меня много раз удивляла и восхищала "прыгучесть" Нелли. При ее небольшом росте, это казалось поразительным. Таких переходов на нашем пути встречалось довольно много, некоторые мы совершали без обвязки веревкой, некоторые со страховкой. Передвигались мы медленно и только к концу дня почувствовали, что ущелье явно кончается. В некоторых местах уже проглядывалось впереди нечто белоснежное, сверкающее в особенно ярких лучах уже заходящего солнца. И тут как раз предстоял нам самый трудный переход, с огромным наклонным камнем почти у противоположного берега, на который надо было допрыгнуть опять из крайне неудобного положения. Я с огромным трудом до него допрыгнула, вернее даже не допрыгнула, но уцепилась все-таки за него и с огромным трудом вползла на эту наклонную скользкую плиту громадного валуна, вдрызг промочив ноги и до крови ободрав ладони. Я нашла на другой стороне камня хорошее место для страховки и мы договорились с Нелли, что я хорошо закрепившись подтяну ее во время прыжка, чтобы она не промочила ноги. Все прошло замечательно и Нелли вползла на камень сухая и невредимая, а я в очередной раз была поражена с какой легкостью и почти балетным изяществом она совершила свой прыжок. Поскольку руки мои были ободраны, а в ботинках хлюпала вода, мы решили заночевать в первом же подходящем месте. Наш контрольный срок назначен лишь на завтрашний вечер, торопиться незачем. Подходящее место обнаружилось далеко не сразу и мы успели пройти еще изрядный путь по верху правой стороны ущелья. Зато местечко было отличное, но конечно на противоположном береге и требовало очередной переправы. Ущелье расширилось и на нашем левом береге появилась небольшая зеленая долина, к которой спускался сравнительно пологий склон с редкими кустиками на них. Правый берег, наоборот, становился крутым и мы ясно видели с него ледниковый цирк и снежный хребет в конце него с выступающими снежными вершинами: цель нашего путешествия. Спустились к реке. Еще один простой переход через речку, которая здесь совсем не широкая и не очень глубокая, хотя по-прежнему бурная, и мы на гостеприимном левом береге. Уже солнце скрылось за хребтами, скоро навалится тьма. Нелли начала ставить палатку, а я поползла вверх по склону к кустикам, в надежде найти сухие ветки для костра. Очень хочется выпить хоть немного горячего чая и посидеть немного у костра и посушиться. Мой улов был неплох. За один раз принести все не удалось и вторую порцию дров я принесла почти уже в темноте. И вот мы сидим вдвоем у костра в окружении тихо спустившейся совершенно черной ночи и таинственных непонятных звуков вокруг, говорящих о том, что мы являемся не единственными обитателями ущелья. Однако слабые писки, уханье, легкие потрескивания только сильнее подчеркивали наше человеческое одиночество.

"Знаешь о чем я подумала, когда спускались второй раз с дровами..." начала я. "Конечно знаю, не задумываясь отвечает Нелли - "О том же, о чем думала я, когда кончила ставить палатку и дожидалась тебя: о том как хорошо, что мы здесь вдвоем и как одиноко, а может быть даже страшно было бы здесь одной". Да, мы думали совершенно одинаково, сидя у чахлого костерка и вслушиваясь в ночные звуки ущелья. И еще мы радовались тому, что мы прекрасно знаем друг друга, полностью доверяем и можем рассказывать друг другу практически обо всем. А я вспомнила как в конце Памирской экспедиции прожила одна одинешенька (не считая рации) на перевале Терс-Агар и не было мне тогда ни одиноко, ни страшно. Может быть дело в том, что с тех пор я стала на 13 лет старше? Нет, скорее в том, что я действительно не была там одинока. Я жила жизнью экспедиции, выходя на связь три раза в сутки, всем в экспедиции было известно где я и всем вокруг это тоже было известно. Эта сопричастность жизни экспедиции полностью снимала чувство одиночества и уж точно, что страшно там мне не бывало никогда. А сейчас? При остром чувстве человеческого одиночества одновременно было ощущение, что я незаметная песчинка, нахожусь в полном единении с природой вообще, с вселенной и чуть ли не с космосом. У меня, естественно, не хватает ни литературного дара, ни образования, чтобы передать нужными словами это ощущение, которое мне довелось тогда пережить. Тогда и больше ни раза в жизни. Утром мы были разбужены не только яркими солнечными лучами, отыскивающими щели в палатке, но как это ни странно, человеческими голосами. Вылезая из палатки мы увидели на противоположном крутом береге ущелья Сережу Лукомского и пограничника. Они ночевали выше, почти у самого ледника, давно проснулись и пошли по нашему ущелью навстречу нам. Когда мы воссоединились уже на леднике, мы позавтракав вместе, распрощались. Пограничник ушел прежним путем вниз, а мы втроем вверх: осматривать ледниковый цирк. Не очень длинный, изрезанный трещинами, ледник постепенно расширялся, превращаясь в обширный цирк. Этот цирк был окружен высоким снежным полукруглым хребтом с красивой вершиной в центре. Нам с Нелли предстояло подняться на эту вершину. От вершины хребта на вершину тянулся длинный снежный (а может быть и ледяной) гребень с двумя почти горизонтальными площадками перед крутым взлетом перед самой вершиной. Особых трудностей не видно, но предстоит после подъема на хребет долгий выматывающий подъем по гребню и крутой взлет перед самой вершиной. Мы с Нелли дружно присвоили вершине 3-ую б категорию трудности. Решили заночевать на леднике и завтра рано утром выйти почти налегке с тем, чтобы вернуться в тот же день. Сергей должен был оставаться на леднике и подробно обследовать цирк; подниматься на вершину не позволяла его альпинистская квалификация. Я была этому очень рада, так как помнила, что Сережа очень ловко лазал по скалам, но на снегу и особенно на льду выглядел довольно беспомощным. Главной же причиной моего нежелания идти на восхождение втроем, являлись вечные препирательства, возникающие между Сережей и Нелли во время походов. В борьбе за свое мужское превосходство, Сережа не мог смириться с тем, что в горах он должен безоговорочно подчиняться жене, в результате чего часто вступал с дурацкими предложениями, очень раздражающими не только Нелли, но и окружающих. И в то же время это постоянное противостояние не мешало им внимательно заботиться друг о друге. За время нашего долгого знакомства мне доводилось путешествовать и с тем и с другим порознь и с обоими вместе. Могу с уверенностью утверждать, что наихудшим является последний вариант. На утро, взяв один рюкзак на двоих мы вышли на восхождение. На середине ледника я сфотографировала панораму цирка, Сережа сфотографировал обеих восходительниц и мы расстались. Погода была чудесная и мы рассчитывали вернуться после восхождения в тот же день. Я долго рассматривала предстоящий путь и считала, что впереди у нас только два трудных места: выход на хребет по крутому изрезанному ледопаду и крутой, но не длинный вершинный взлет. Меня удивило то, что Нелли не предприняла никаких попыток отнять у меня рюкзак. Это было на нее не похоже. Причина выяснилась в начале подъема на хребет-ребро. Это действительно был сложный участок: крутой, изрезанный беспорядочными глубокими трещинами, подъем. Перед подъемом остановились и тут Нелли призналась, что плохо себя чувствует и что перед подъемом ей необходимо полежать и принять лекарство. Там я впервые узнала, что за эти годы у нее появились проблемы с сердцем. Нелли улеглась в самом подходящем для обзора месте, а я отправилась на разведку. Трещины очень глубокие, обходы не видны из-за огромных сераков. Ходить здесь без охранения не следовало, но другого выхода не было. Мы должны были вернуться сегодня же. Нелли приняла лекарство, сунула под язык валидол и уселась, взяв с меня слово не уходить из поля ее обозрения и чтобы мы могли переговариваться. Мне захотелось сфотографировать отсюда вершину и тут обнаружилось, что фотоаппарат остался на леднике на месте расставания с Сережей, а он собирался первым делом перетащить все вещи на площадку на самом краю ледника, то есть туда, где начинаются обе речки, текущие по пройденным нами ущельям. Оставалась слабая надежда на то, что Сергей обнаружил и взял с собой мой фотоаппарат, так как найти место нашего расставания надежды не было. Несколько расстроенная, но все же надеясь на лучшее, я двинулась вверх. Нелли неподвижно сидевшую среди сераков, я скоро перестала видеть, но голос ее слышала отлично, а она, оказывается, и видела меня снизу хорошо. Гуляя среди трещин я пыталась найти путь не хребет к началу ребра. Довольно скоро уткнулась в широкую и очень глубокую трещину. О "прыгнуть" не могло быть и речи, но поблизости увидела снежный мостик, казавшийся очень надежным. Я остановилась и услышала Нелли. Она кричала: "Не отходя от края, колоти со всей силы ледорубом по мосту". Так я сделала, колотила долго и уже готова была поверить, что мост проходим, как услышала какой-то утробный звук и весь этот "надежный" и уже опробованный мостик рухнул вниз, так что я едва успела отпрыгнуть назад на надежный ледяной край трещины. Нелли осведомилась все ли со мной в порядке, а потом крикнула: "кажется, вижу обход". Я благополучно опустилась к Нелли, мы связались, одели кошки и вскоре нашли таки путь на гребень к началу ребра на вершину. За время моих исканий Нелли почувствовала себя хорошо, собиралась даже (безрезультатно) отнять у меня рюкзак. Вот мы и на гребне. То что казалось снизу пологим и удобным склоном, близи оказалось действительно не крутым, но острым гребешком. Двигаемся медленно, но равномерно и почти без остановок. Прошли первую горизонтальную площадку, вышли на вторую. Здесь перед вершинным взлетом устроили большой привал и подкрепились. Нелли прошла весь подъем с валидолом под языком. Сидим и рассматриваем оставшийся путь. Вроде бы вершина совсем близко, но очевидно также, что на этом крутом, остром гребешке придется попыхтеть и я начала отговаривать Нелли. Боялась за нее, боялась, что ей станет плохо, а там и присесть негде, не то что полежать. Предлагала разные варианты: я схожу одна, после чего начнем спуск, или мы обе посидим здесь и начнем спускаться, зачем искушать судьбу? Нелли отвергла все мои предложения и упрямо повторяла: "идем вместе, я чувствую себя хорошо. Я сходила на разведку и убедилась, что взлет фирновый, льда нет, а главное он оказался не таким крутым, каким казался снизу, и мы пошли с попеременной страховкой на ледорубах. К сожалению больше я ничего не помню о восхождении. Помню только, как мы идем уже по леднику в последних и особенно ярких лучах заходящего солнца и вдруг Нелли вскрикнула: "да вот же твой фотоаппарат!" Действительно каким-то чудом мы вышли на то самое место, на котором расстались с Сергеем, а вскоре увидели и самого Сережу. Он поставил палатку там, где рождались речки, текущие по пройденным нами ущельям. Утром мы выбрали ущелье, по которому шли Сережа с пограничником. Оно оказалось проще нашего и мы довольно быстро дошли до лагеря, разбитого оставшимися участниками нашей группы. Следующее яркое воспоминание. Уже закончив все намеченное на это лето мы возвращались по широкой пойме реки с редкими селениями. Шли вдоль грунтовой дороги и остановились на обед на берегу реки недалеко от узбекского селения. Наша стоянка была отделена от селения большим полем с уже убранным урожаем. К полю и к проложенной по нему дороге спускался с крутых холмов лес, совсем близко подступая к нашей стоянке. От стоянки к речке шел не очень крутой, но довольно длинный спуск, а на поле паслось стадо. Во время обеда к нам подошел пастух пожилой, но бодрый и даже немного говорящий по-русски. Мы угостили его обедом, заверив, что в нашем меню ничего свиного нет. Сидели, разговаривали. Подул ветерок, потом начались резкие порывы ветра, а потом вдруг наш гость вскочил и показал, что от костра к полю потянулась дорожка огня, почти незаметная на ярком солнце. Пастух сломал ветку с листьями и начал с ожесточением колотить ей по бегущему по сухой траве ручейку огня, крикнув: "воды бы". У нас было небольшое ведерко, котелок и кастрюля. Все наши обзавелись ветками с листвой и вместе с пастухом бешено колотили по огню, а я носилась с нашими емкостями к реке и обратно, поливая ветки, чтобы они сами не загорелись. Работали все усердно, но тем не менее ветер, сухая трава, и жаркое солнце работали быстрее и скоро огонь достиг поля с высохшей сухой стерней. Дойдя до поля огонь из ручейка начал быстро разливаться по всей ширине поля и скоро все превратилось в полыхающую стену, быстро двигающуюся к селению. По-видимому огонь увидели из селения и вот уже целая толпа с ветками бежала к нам навстречу, пытаясь остановить огонь. Тут уж моя жалкая вода была бессильна и я побежала в лес выламывать себе ветку, чтобы присоединиться к тушению и с ужасом увидела, что незамеченная нами струйка огня подбиралась уже к лесу. Уже полыхали выскочившие из леса кусты, а по стволу одинокого дерева огонь уже полз вверх к листве. Ветра здесь не было, до леса оставалось еще полоска земли, но тоже покрытая сухой травой. Кинув свою ветку бегом бросилась на поле и сообщила нашим о новой опасности. После минутного совещания решили, что тут и без нас обойдутся, нам же нужно срочно спасать лес, пока это еще в наших силах. В отсутствии ветра могло помочь большое количество воды. Вспомнили, что у нас есть еще довольно большая пластмассовая канистра, в которую мы еще до обеда налили только что сваренный кисель и поставили студить в реку. Дорога была каждая минута, так как горела уже трава на той полоске, которая отделяла горевшие кусты и дерево от леса. Пока наша "пожарная команда" молотила ветками сокращающуюся на глазах спасительную полоску сухой травы, я сначала наполнила и притащила все прежние емкости, а затем разлила по кружкам кисель, перевернула канистру с оставшимся киселем на ближайший горящий куст и побежала за водой. Канистра была не меньше пяти литров, с ее помощью удалось остановить огонь, уже подбиравшийся к ветвям одинокого дерева и залить куст, загоревшийся уже на опушке леса. Дальше я продолжала работать водоносом, а все оставшиеся тушили уже в лесу. Травы в лесу практически не было, но почва сухая, покрытая облетевшими листьями, сухими веточками и бог знает чем еще. Огонь здесь не бежал, а медленно, незаметно крался, предательски прячась от глаз и неожиданно возникал, встретив что-либо сухое поверху. Было уже совсем темно, когда мы остановились. Кажется мы победили. Из селения никто не приходил. Видимо там все успокоились и нашей борьбы за лес не видели. Мы боялись, что завтра жители селения могут обвинить нас в поджоге и тогда могут возникнуть большие неприятности. Совещание было прервано взволнованной Катей. В поисках одиночества она углубилась в лес и заметила совсем в глубине живой огонек почти у самой земли. Вытащили фонарики и отправились по ее указаниям искать таинственный огонек. Увы, это действительно был "наш" огонь. По почве незаметно он добрался до сухого пня и теперь пень начал потихоньку тлеть. Значит мы рано успокоились и необходимо организовать ночное дежурство. Если каждый из нас прободрствует один час, то так мы и продежурим до рассвета. Бундели попросили дежурство вдвоем, но два часа и если можно, то последними. Мы знали, что они типичные "жаворонки", раньше всех ложатся и первыми просыпаются. Они утверждали, что за четыре часа они прекрасно выспятся. А я наоборот попросилась на первое дежурство, зная как мне бывает трудно заснуть и еще труднее просыпаться. Несмотря на то, что за день я набегалась до того, что с трудом передвигала ноги, сильнейшее возбуждение поддерживало меня в рабочем состоянии. К дежурству я подготовилась фундаментально. Когда лагерь затих я наполнила водой канистру и два котелка и потащила все к опушке леса. Сама же с фонариком в обход, постепенно углубляясь в гущу леса, куда мы еще не заходили и сразу заметила три огонька: два рядом у самой земли и один в отдалении довольно яркий и высоко от земли. Сразу же притащила канистру к яркому. Это горел куст, причем разгорался все ярче и ярче. И опять началась борьба с огнем, причем уже в одиночку. Куст я потушила быстро, остаток воды вылила на почву его окружающую. К двум маленьким огонькам поднесла котелок с водой. Оказалось, горят корни дерева, но горят потихоньку, скорее тлеют и только иногда вспыхивают. Вылила оба котелка и поплелась опять к реке. Притащив воду я прилегла отдохнуть. Чуть полежав, я начала думать, что схожу с ума. Мне показалось, что в одном месте земля теплая, почти горячая. Вскочила и начала разрыхлять ее ногами в ботинках с триконями и докопалась до тлеющего тонкого корня, протянувшегося уже довольно далеко. И я начала ползать в разных направлениях, щупая почву и поливая и взрыхляя ее, если она казалась теплой и таким образом предупредила еще одно возможное возгорание. Опять я истратила всю воду, снова наполнила котелки и канистру и почувствовала, что больше не могу. Взглянула на часы и ахнула: незаметно прошло уже два часа. Разбудила Нелли, показала запасы воды, поделилась своим методом прощупывания почвы, показала одно направление, показавшееся мне подозрительным, одновременно предупредив, что очень возможно это бред сумасшедшего, так как мне уже чудятся повсюду внезапно вспыхивающие огоньки. Когда легла, то не сразу заснула: перед глазами вспыхивали и гасли огоньки и опять вдруг вспыхивали, но в конце концов усталость взяла свое и я провалилась в сон. Проснулась когда все наши уже сидели за завтраком и горячо обсуждали ситуацию. Андрей Андреевич считал, что нужно кому-то обязательно зайти в селение и узнать нет ли претензий к нам в связи с вчерашним пожаром, однако сам идти категорически отказывался, совершенно не умея общаться с незнакомыми людьми. Вместе с тем все сходились на том, что посланцем должен быть обязательно мужчина. Выбор пал на Сережу и он ушел выполнять щекотливое поручение. О тушении леса тоже надо попытаться рассказать, но в зависимости от сложившейся ситуации. Сережа вернулся сияющим. Оказывается пастух рассказал, что все произошло при нем, что костер был огражден камнями, но внезапный порыв ветра перебросил огонь через ограждение и что все мы активно участвовали в тушении (мы и не заметили как исчез сам пастух, побежав предупредить жителей). Сережа рассказал и о ночном тушении леса и даже попросил послать кого-нибудь проверить, что все потушено. Мы потеряли из-за пожара целые сутки, и тронулись дальше уже после обеда, но зато ничего больше не опасаясь. При возвращении мы особенно не торопились, только Бундели должны были вернуться раньше остальных.

Следующее воспоминание. Мы забрались высоко по какой-то тропе, петляющей по зеленому травянистому склону с редкими деревьями к невысокому хребтику, через который собирались перевалить, и тем самым избежать двухдневного перехода под палящим солнцем по однообразной широкой пойме не помню уж какой реки. Остановились перед самым перевалом и мирно ужинали, когда к нам вышел пожилой человек в широкополой войлочной шляпе. Он оказался карачаевцем, высланным в военные годы из родных краев. Семья с трудом выжила, но теперь, благодаря природному трудолюбию, у них все благополучно, но все продолжают мечтать о возвращении на Кавказ. Он увидел наш костерок из своего летнего коша, расположенного довольно далеко (но в пределах видимости) и почти также высоко, как наша стоянка. Там в коше вся его семья и стадо баранов. Мы, конечно усадили его ужинать и вместе с ним вспоминали любимые Кавказские горы, а он еще очень интересно рассказывал о пережитых здесь тяжелых первых годах. Спросил где мы берем продукты и узнав, что почти все покупаем по дороге в селениях, сообщил нам, что сегодня как раз зарезал барашка и может продать нам свежее мясо. Обещал сам принести его к 8-ми часам утра, а может быть и раньше. Тогда он приготовит нам сам узбекский "биш-бармак". Нам с Нелли не хотелось связываться с мясом, которое на таком пекле быстро испортится, но мужчин его предложение вдохновило. Сергей вынул деньги и просил принести килограмма два-три. Утром мы слегка позавтракали, сложили рюкзаки и стали ждать. Наш карачаевец не пришел ни к 8-ми, ни даже к 11-ти часам. Сережа убеждал, что его задержало приготовление замечательного узбекского блюда, но в половине двенадцатого в самую жару мы недоумевающие, но явно одураченные, тронулись на перевал. Я еще подумала, что может быть это своеобразная месть представителям русского народа за жестокое выселение, но конечно же не оправдывающая карачаевца.

Помню, как по дороге, уже в долине мы распрощались с Бунделями и даже усадили их на грузовик, следующий до Намангана, и сами поехали до места, откуда можно было добраться до горного озера Сары-Челек. Нелли рассказала, что это озеро удивительно красивое и является "жемчужиной" здешних краев. Озеро оказалось очень глубоким, сравнительно узким, но длинным. Оно как бы пряталось между крутых скалистых берегов, где даже пристать было нельзя, но кое-где с одного берега к озеру спускались зеленые "саи" (ущелья), переходившие у самой воды в горизонтальные лужайки. Озеро действительно было прекрасным. Достали лодку и проплыли все озеро с севера на юг, остановившись на дневку в одном из гостеприимных саев. Сережа наловил рыбы, но приготовить мы ее не успели и привезли на южный берег. Здесь мы прожили два дня. Здесь же мы узнали, что рыбка, которая водится в озере (размером с корюшку) называется "маринка". Рыбка эта особенная и ее особенность в том, что она необыкновенно вкусная, но в то же время очень опасная. Если при приготовлении не вынуть из нее какой-то ядовитый пузырь, то можно серьезно отравиться. Выходит нам повезло, что мы не успели приготовить ее во время дневки в сае. В одну из ночей мы пережили небольшое, но вполне заметное землетрясение, заставившее нас срочно перетаскивать палатки подальше от берега, чтобы уберечь их от поднявшихся волн при полном безветрии. Оказывается эпицентр находился где-то в северной части озера. От озера Сары-Челек мы шли через удивительный лес. Чего только в нем не было - абрикосы, алыча, груши, яблоки, смородина и огромные деревья с грецкими орехами. В этом сказочном лесу все плоды были дикими, но тем не менее удивительно вкусными. Купили у хозяйки меда и свежих лепешек и устроили вечером пир: чай с лепешками и грецкие орехи с медом. А ночью я заболела: либо перестаралась и просто объелась, либо сочетание меда с орехами оказалось для меня неприемлемым. Пока все мирно спали, я провела часа четыре на улице, где-то на задворках селения. Меня выворачивало наизнанку, трясло в ознобе от высокой температуры. Наконец, уже перед рассветом я смогла присоединиться к спящим и проспала часа два или три. Удивительно, что утром я чувствовала себя совершенно здоровой, только ощущалась слабость и очень хотелось спать. Завтракала вместе со всеми, а вскоре и слабость прошла, будто ничего со мной не случалось. Что-то мне эта ночная история, которая вдруг выплыла из глубин памяти вместе с воспоминанием о волшебном лесе, напомнила. Но что? Сейчас я вспомнила о случае, произошедшим со мной в 1956 году. Когда у меня родилась долгожданная дочь, Наташа. В те времена в родильных домах держали подолгу, пока полностью не сократится матка. Мне было уже 42 года, возраст в котором женщины уже редко рожают и процесс сокращения замедленный. Врачи предупредили, что выпишут меня не раньше, чем на восьмые, а то и на девятые сутки, мне же было необходимо вернуться поскорее домой, так как мой муж, совсем не приспособленный к хозяйственной деятельности, буквально разрывался между работой, хозяйственными обязанностями (больная мать, мои мальчишки 12-ти и 9-ти лет) и посещениями меня в роддоме. Соседка по палате, делясь опытом, рассказывала во всеуслышание о том, что чудодейственным способом для сокращения матки является мед, а если добавить к нему орехов, то уже на третий день все буде в порядке. В первое же свидание я попросила мужа принести немного меда, а если это не очень сложно, то и орехов. Уже на следующий день я получила баночку меда и пакетик с орехами и за ужином приступила к "лечению". Результатом эксперимента была почти бессонная ночь, значительную часть которой я провела, не вылезая из туалета. Это была поистине ужасная ночь, так как ослабленный родами организм взывал о покое. Когда приступы рвоты наконец прекратились, я с трудом добралась до постели и блаженно заснула с мыслью: только бы успеть встряхнуть во время градусник, так как буквально горела от высокой температуры. Утреннее измерение температуры я проспала, обход врача тоже, но аппетит во время завтрака был зверский и самочувствие отличное, разве что небольшая слабость. Посмотрела на карточку с температурой, висевшую в голове кровати: 37,3, ровно столько сколько было вчера. На четвертый день после родов меня выписали. По-видимому сочетание меда и орехов действует на меня как серьезная встряска всего организма (не исключая и матки), а может быть и не только на меня? Что-то меня увело, далеко в сторону медицинских воспоминаний, пора с ними кончать, а вместе с ними пора кончать и с воспоминаниями о лете 1950 года. Однако, перечитав написанное я обратила внимание на то что почти ничего не написала о Борисе. Пожалуй он был хорошим попутчиком, но как-то не очень вписывался в нашу группу. Был он веселым, неунывающим, принимал активное участие во всех походных ситуациях, как приятных, так и не очень, но находился немного "в другом ключе". Помню как в самом начале похода у него была привычка обращаться ко всем женщинам группы несколько панибратски, называя их не иначе, как "радость моя". Андрея Андреевича это очень раздражало и он даже имел с Борисом приватный разговор, в котором просил к своей Кате так не обращаться. Борис не обиделся и с тех пор действительно старался не раздражать А.А., а заодно и Сережу (только изредка срываясь). С тех пор на все время похода я осталась единственной Борисовой "радостью". Меня тоже раздражало такое обращение, но не настолько, чтобы активно пресекать, тем более, что весь наш поход был для меня сплошной радостью. Больше никогда с Борисом в моей московской жизни встречаться не довелось, за исключением встречи в московской электричке, идущей в Звенигород. Тогда мы с Имой и Наташкой ехали, как обычно, к Лебедевым в Луцино накануне первомайских праздников. Мы проходили вагон за вагоном в поисках свободного места для Наташи. Уже пройдя очередной вагон и выходя в следующий, я услышала свое имя и увидела развеселую компанию, удобно устроившуюся в начале вагона, резавшуюся в карты, и стоящего жестикулирующего Бориса, приглашавшего нас и предлагающего уступить место. Почему-то мне не захотелось присоединиться к этой компании (может быть я опасалась услышать Борисово "радость моя"?) и приветственно помахав Борису я прошла в следующий вагон вслед за Имой и Наташкой. А вот у Бунделей мы с Нелли как-то раз были (не помню уж по какому поводу), а потом были на похоронах Андрея Андреевича. Когда Катя похоронила мужа она оказалась совершенно одинокой. Она продолжала преподавать в институте (была кандидатом математических наук), но жила совершенной затворницей. Мы вытаскивали ее в подмосковные походы, брали с собой на лесной волейбол (неожиданно для нас оказалось, что Катя в молодости увлекалась волейболом и имела даже звание мастера спорта) и пытались помочь ей пристроить кому-нибудь, действительно понимающему, богатейшую коллекцию бабочек, собранную Андреем Андреевичем. Бабочки были основным "хобби" А.А. и в среде энтомологов он был не менее известен, чем в научной сфере. После смерти Нелли, совпавшей с началом моей двойной жизни (Москва-Израиль) прервалось и мое знакомство с Катей.