Часть четвертая
Глава 2-3
|
После нескольких лет плавания на байдарках с Наташей мы наконец решили, что можно уже попробовать брать с собой Наташку в горы. Был 1970 год, Наташке исполнилось уже 14 лет. Перед этим один или два года она была в пионерлагерях, пока мы с Имой ездили в горные походы. Пионерские лагеря ей совсем не нравились. В байдарочных походах она была уже полноправным членом, к походной жизни привыкла, умела и костер разжечь и палатку поставить. Пожалуй несправедливо присваивать Наташкину хорошую подготовку к походной жизни только участию в байдарочных походах. На протяжении двух или трех лет Наташка обязательно проводила первую смену в туристическом подмосковном лагере, руководимом энтузиастом этого дела Грантом. Кружок существовал при Доме пионеров на улице Стопани, совсем рядом с нашим домом. Когда-то он был городским Домом пионеров, но ко времени Наташкиных школьных лет, был уже построен новый городской Дом пионеров в районе Ленинского проспекта и наш превратился в районный. По старой памяти в туристическую секцию нашего, районного Дома пионеров стекались ребята также и из других районов Москвы, особенно много их было из математической школы №2, расположенной очень далеко от улицы Стопани, аж на Ленинском проспекте. Это я к тому, что к 1970 году Наташка была вполне подготовленным туристом, но конечно, в горах никогда не бывала. Компания у нас подобралась небольшая, всего пять человек: Сережа Лукомский, Алик Любимов, Има, Наташка и я. Перечислив состав участников я тут же поняла, что мои заказчики и читатели ничего еще не знают об Алике Любимове. Приходится возвращаться довольно далеко назад. В 1965 году на Кавказе было празднование пятидесятилетия советского альпинизма, и мы с Нелли были приглашены принять в нем участие. Против всяческих встреч и даже кратковременных слетов альпинистов на Кавказе, где восхождениями и не пахло, Има не возражал никогда, и я с удовольствием отправилась в Нальчик, а потом и в Адыл-Су. Как всегда мы с Нелли часто ходили гулять самостоятельно, пренебрегая общественными мероприятиями. Так однажды мы отправились ознакомиться с ущельем Адыр-Су, в котором обе никогда прежде не бывали. На "докторском" перевале (крутой подъем, который в те годы надо было преодолеть пешком, чтобы попасть в ущелье Адыр-Су) мы встретили тогда еще неизвестного нам Александра Львовича Любимова, физика из Дубны. Познакомились мы как-то очень быстро, оказалось много общих знакомых, и последние дни этого слета мы провели в общей компании. Знакомство, а вскоре и дружба продолжалась и в Москве. Мы с Имой, Гарфы, Нелли с Сережей и Юра Ведеников с Верой ездили иногда к Алику Любимову и его жене Майе в Дубну, ходили вместе с Аликом в подмосковные походы, строили совместные летние планы. Я уже не помню почему сложилась у нас именно такая, почти семейная компания. По-видимому Нелли укатила в одну из своих заграничных поездок и Сережа был в одиночестве. В Неллиной спортивной биографии есть такие строчки: "В 60-70 гг в качестве туриста посетила ЧССР, Польшу, Болгарию, Венгрию, Данию, Англию, Францию, Италию, Мальту, Грецию, Турцию, Алжир, Марокко, Сенегал, Сьерре-Леоне и несколько городов США". Что и говорить список впечатляющий; вот она в это лето наверное что-то из перечисленного и посещала (вместе с Сережей в заграничные поездки Нелли не ездила никогда). Не помню как нам удалось заманить в свою компанию Алика, наверное он поехал с нами потому что, кажется не бывал до этого на Алтае, у меня же это было четвертое посещение Алтая, а у Сережи, как минимум, третье. Обязанности в нашей группе распределялись таким образом: Сережа был начальником, я совмещала должности бухгалтера и ответственного за маршрут, а Алик у нас олицетворял "народ". Мы еще не знали его уникальных способностей моментально находить контакты с любыми слоями населения и с начальством любого уровня. Не могу удержаться, чтобы не описать немножко и наше путешествие, и несколько особенно запомнившихся картинок из него. Надеюсь с помощью Наташи раздобыть подробную карту Алтая и вместе с ними (картой и Наташей) вспомнить последовательно весь маршрут, который остался в памяти, как очень интересный и очень приятный. Как почти любое посещение Алтая, наше тоже началось с Бийска, куда нас доставил поезд Новосибирск-Бийск. В Бийске начинается знаменитый Чуйский тракт, единственное хорошее шоссе, протяженностью порядка 800 км., связывающее Россию с Монголией. Из Бийска же идут дороги во все наиболее привлекательные районы Алтая: Телецкое озеро, река Катунь, гора Белуха, ущелья знаменитых рек Алтая: Аргут, Чуя, Башкаус, Чулышмак и другие. И вот сидим мы в некоем подобии кафе на вокзальной площади Бийска. Первым пунктом нашего путешествия мы наметили Аккемское озеро и подход к Белухе, дабы полюбоваться на нее с севера. Вид с юга от верховий р. Катунь запомнился мне с 1952 года на всю жизнь. Я, как наиболее бездарная в налаживании контактов, сижу за столиком с бутылкой воды и стаканом из буфета, которые должны символизировать мое право занимать это место. Около меня навалена огромная куча нашего багажа, за сохранностью которого я должна следить. Вся вокзальная площадь нами уже осмотрена, все таблички на пустых остановках автобусов уже тщательно изучены. Не нашлось ни одного автобуса, подходящего для выбранного нами маршрута. Значит надо изыскивать неофициальные транспортные возможности. Этим и занялась вся наша группа, отбывшая в неизвестном направлении с контрольным сроком возвращения через один час. За столиком вблизи моего расположился явно уже "поддатый" человек неопределенного возраста и столь же неопределенного статуса. Перед ним тоже стакан и бутылка, только в отличие от моей, с водкой, да еще тарелка с какой-то примитивной закуской. Знаю я за собой такую способность: почему-то пьяные испытывают ко мне неизменно теплые чувства и желание "излить душу". Сижу нарочно отвернувшись, но понимаю, что скоро он начнет наступление. Вскоре оно действительно началось: пьянчуга, прихватив свое незамысловатое хозяйство, оказывается за моим столиком. Начало несколько неожиданное. Усевшись поудобнее он сразу задает вопрос: "ну скажи пожалуйста почему ты с этими "жидами" оказалась в одной компании?" Я повернулась к нему и совершенно спокойно, даже почти дружелюбно, ответила: "если ты хочешь со мной разговаривать, то сначала должен извиниться за "жидов". Они не жиды, а евреи, среди них мой муж и моя дочь (тут он пробурчал, что девчонку не имел в виду), все они ученые люди, которым ты наверняка в подметки не годишься, очень любят горы, любят Алтай, приехали отдохнуть; ну как будем разговаривать? "Ну ладно, ладно, не сердись, я ничего против них не имею, может быть даже смогу помочь. А теперь слушай". И он очень интересно, с блеском в глазах, с совершенно преобразившимся человеческим лицом начал свой рассказ. Оказывается во время войны он был в полку Нормандия-Неман и был это самый значительный, самый лучший период его жизни. Он был хорошим механиком и на аэродроме помогал готовить самолеты в полет. Потом у одного из летчиков заболел и был отправлен в тыл штурман. Он рассказывал как этот летчик занимался с ним и готовил из него для себя штурмана. Рассказывал как часто гибли французские летчики, а пополнения не было, как вместе с ними летавшие русские летчики помогали им, как они все сдружились, как хорошо понимали друг друга, как однажды их самолет сбили и они вынуждены были приземлиться на вражеской территории, как сумели починить свой самолет, как сумели взлететь и добраться до своих. После каждого рассказанного эпизода он обязательно спрашивал: "ты веришь мне?" и я отвечала, что верю каждому его слову, но только не понимаю как он дошел до жизни такой и почему сейчас не находит ничего лучшего, как пить? "Это уже совсем другая история" - отвечал он, это уже после войны случилось". К сожалению он не успел рассказать, что именно случилось после войны. Он вдруг помрачнел, увидев, что вдали показалась наша компания и быстро заговорил. Я лучше уйду, а то вдруг чего-нибудь не так скажу, а ты слушай: "есть у меня друг, он отличный парень, живет правильно, у него своя машина. Когда хочет подработать, может и в горы съездить. Я с ним поговорю и попрошу его завтра утром быть на площади и отвезти вас". Назвал фамилию друга, но я не поняла, произнес что-то совсем непонятное, на фамилию вовсе не похожее. Потом быстро забрав свою снедь пересел обратно за свой столик, расплатился и ушел. Наши, конечно, поинтересовались не приставал ли он ко мне, но я их быстро успокоила и спросила каковы результаты похода. Ничего определенного; им только посоветовали подойти на вокзальную площадь к 6-ти утра. Тут собираются и грузовики и маленькие автобусы и даже легковые машины. Если найдутся такие, которым наш маршрут окажется по пути, вполне могут взять. Я со своей стороны сказала, что узнала приблизительно то же самое и что если не будет ничего подходящего, но окажутся легковые машины стоит поговорить и с ними, будет дороже, но зато могут поехать куда угодно. Найти подходящее место для лагеря вблизи вокзала не удалось, пришлось отойти довольно далеко. Зато место симпатичное и близко от дороги. Улеглись рано, Сереже вставать чуть свет. Утром Сережа вернулся удивительно рано. Мы успели только снять и уложить палатки и занимались упаковкой мелочей. Рядом с Сережей шел статный молодой красавец, который отрекомендовался: "Покинь-Череда", а я подумала: "не эту ли фамилию называл мой пьяница из Нормандии-Неман и которую я, естественно, за фамилию не приняла. Потом наш будущий водитель одобрительно посмотрел на почти полностью упакованные вещи и тут же обернувшись к Сереже процедил сквозь зубы: "и это вы называете ребенком?" Действительно Наташка на "ребенка" явно не тянула, мы были с ней почти одного роста, зато очень быстро оказалось, что места в машине она практически не занимает. Има, Алик и я сидели на заднем сидении, а у нас на коленях лежала бездыханная Наталья, которой я время от времени подставляла объемистый полиэтиленовый пакет, в который она отправляла остатки вчерашнего ужина (позавтракать мы к счастью не успели). На каждой остановке я выскакивала из машины и неслась к воде (реке, ручью, даже луже) и тщательно вымыв пакет, занимала свое место на заднем сидении в районе Наташкиной головы. Неслись мы с огромной скоростью и почти без остановок. Только один раз Покинь-Череда разрешил нам часовой перерыв, когда мы вместе с лихим водителем сумели наконец поесть. Какая именно была у него машина я не запомнила, тогда у меня не было еще внуков и в марках машин я не разбиралась. Так или иначе машина была, по-видимому хорошая, так как даже на плохих дорогах, которые и дорогами назвать язык не поворачивался, лихой водитель мчался почти не сбавляя скорости. Мы уже миновали Усть-Коксу и приближались к конечному пункту нашего пути селению Тюнгур, петляя по дороге высоко над шумящей внизу Катунью. Уже стемнело, дорогу почти не видно и вдруг впереди цепочка огромных камней, преграждающих дорогу. Наш водитель, пытаясь проскочить между камнями, задел бампером за камень и бедный бампер заскрежетав соскочил. Тут уж Покинь-Череда вынужден был остановиться и заняться починкой. Наташка выползла из машины и улеглась на что-то мягкое прямо на травянистой поляне под яркими звездами, а мы отправились посмотреть что же нас ждет впереди. Ох, не зря были положены камни на дороге. Через несколько десятков метров дорога прерывалась, вместо нее был обрыв и следы обвала прямо вниз в пучину далекой, но даже отсюда слышной Катуни. Вернулись к камням, где Покинь?Череда все еще возился с бампером, а воскресшая Наташа отлежавшись в тишине и надышавшись свежего ночного воздуха, отправилась вместе с нами искать обходную дорогу. В темноте мы с трудом обнаружили петлявшую среди деревьев колею по довольно крутому склону, в конце концов выходящую приблизительно через 500 метров на настоящую неповрежденную дорогу. Вернулись к месту остановки и предложили уже окончившему ремонт бампера Покинь?Череде: мы все пройдем этот участок пешком, а он будет следовать на машине за нами и освещать нам и себе путь светом своих фар. На сей раз он не командовал и послушался нас без возражений, а на предложение Алика посмотреть где бы мы оказались, если бы не сломался бампер, спокойно ответил, что посмотрит завтра при свете дня на обратном пути. Вскоре мы уже были на берегу Катуни у селения Тюнгур, конечной точки нашего марш-броска Бийск - Тюнгур. Палатки поставили на самом берегу около парома, поужинали не разводя костра вместе с Покинь-Чередой, расплатились с ним и очень дружелюбно распрощались. Он улегся прямо в машине и сказал, что уедет обратно, как только начнет светать. Знакомство с Покинь-Чередой имело неожиданное продолжение в самом конце нашего путешествия. Возвращались в Москву мы в самом конце августа. Билеты Новосибирск-Москва у нас были на руках на вечер 28-го августа, чтобы Наташа была в Москве к началу занятий в школе. Оказалось, что такими умными были не только мы. Когда с превеликим трудом мы все-таки доехали до Бийска, часа за два до отхода поезда Бийск-Новосибирск, выяснилось, что билетов давно уже нет, хотя обычно можно купить билет перед самым отходом. Нас особенно не беспокоило, что мы опоздаем к 1-му сентября, но если мы не уедем этим поездом, то билеты наши в Москву пропадут, а это уже настоящая трагедия. Мы сложили в кучу на перроне свои пожитки, сели на рюкзаки и наши мужчины стали вытаскивать из потайных карманов самые убедительные доказательства своей значимости, готовясь к штурму начальника вокзала. И тут к нам подошел Покинь-Череда. Он был великолепен: "одет с иголочки", необыкновенно хорош собой и светился дружелюбием. Мы тоже ему обрадовались, но очень скоро разговор перешел на наше бедственное положение. Выслушав все подробности он попросил у нас деньги на пять билетов в купированном вагоне, которые были моментально ему вручены. Минут через 20 он вернулся с пятью билетами. Это было настоящее чудо и мы не верили своему счастью. Однако Покинь-Череда сказал, что радоваться рановато: он только что услышал, как начальник вокзала отдал распоряжение впускать в купейные вагоны всех обладающих хоть какими-нибудь билетами, иначе народ разнесет весь поезд. Необходимо сейчас же попытаться проникнуть в наш вагон, иначе потом никакие билеты не помогут. Мы взвалили на плечи рюкзаки, Покинь-Череда забрал всю оставшуюся мелочь, и разыскав свой вагон остановились поодаль, а наш благодетель пошел разговаривать с проводником. После недолгих переговоров мы вшестером очутились в пустом вагоне и разыскали свои места. У нас было целое купе и одно нижнее место в соседнем, но благодетель посоветовал сразу занять две верхние полки, а остальным занять все нижние места в купе. После этого тепло распрощавшись с нами, Покинь-Череда отбыл, оставив по себе долгую и хорошую память. Мне он вспоминается, как отчаянный, благородный, храбрый, но... разбойник. Кем он был на самом деле никто из нас так и не понял. Ночная поездка "Бийск-Новосибирск" тоже надолго запомнилась: и штурм нашего вагона, который вместив в себя всю хлынувшую лавину, превратился в нечто, сравнимое разве что с бочкой, плотно набитой селедкой. Конечно, через час после того как поезд тронулся, все немножко "образовалось", благодаря чему все наши рюкзаки оказались на полке вместе с Аликом, а все остальные члены группы остались на одной нижней полке, плотно притиснутые друг к другу (на каждой нижней полке сидело по 7 человек). И только Наташка, как легла на верхнюю полку, упершись носом в стенку, укрытая нашими штормовками, так и проспала до Новосибирска в качестве "больного ребенка". Надо сказать, что почему-то никто не покушался на Наташкино место: "больной ребенок" действовал на всех безотказно, а главное, это было почти правдой. Этот день был труден для всех, а для Наташки особенно. С утра мы, оказавшись на Чуйском тракте, почти весь день ехали на машинах. Сначала, разбившись по двое, а иногда некоторые и поодиночке, ехали по тракту и только мы с Наташкой обязательно садились вдвоем. Мы ехали почти весь день, пользуясь любым попутным транспортом, торопясь успеть на поезд Бийск-Новосибирск. Если вспомнить как себя чувствовала Наташка в начале путешествия на пути от Бийска к Тюнгуру, то легко себе представить как она себя чувствовала к концу дня, почти полностью проведенного в машине. Ей было тошно, но тем не менее запасенные пакеты не потребовались. Мой вынужденный ночной поход в туалет и обратно продолжался не меньше часа. Каждый шаг в поисках местечка, куда можно поставить ногу среди сидящих на полу в проходе, занимал много времени, причем пришлось проделать путь по вагону не один раз, чтобы выдворить из туалета троих запершихся там парней, надеявшихся провести так всю ночь. Помню точно, что за эту ночь я не сомкнула глаз, а весь день, проведенный в Новосибирске, куда бы мы ни заходили, я всюду пристраивалась поудобнее и тут же засыпала; мечтала только о том, чтобы оказаться скорее в поезде "Новосибирск-Москва" на своем собственном законном месте. Но я, как обычно, забежала вперед. А как прошел наш поход по Алтаю и где мы побывали? Сначала пешим ходом с тяжелейшими (для нас) рюкзаками мы отправились через перевал к Аккемскому озеру, где располагалась турбаза, в которой останавливались группы, идущие любоваться или восходить на Белуху. Оставив свои вещи на этой базе мы, сравнительно налегке, отправились к подножию Белухи. На пути к Аккемскому озеру у Алика начался радикулит, явно травматического происхождения (он просто неудачно потянулся). Врач на базе посоветовал Алику испробовать его способ лечения радикулита: если удастся преодолеть первоначальную боль, то нет ничего лучше, как медленно двигаясь тащить на себе не очень тяжелый, но объемистый рюкзак, избегая резких движений и следя за тем, чтобы не застудить поясницу. Следуя медицинскому совету на пути к подножию Белухи Алик нес на себе вещи, взятые для всех на этот день, а остальные шли налегке. На остановках мы закутывали поясницу Алика всем теплым, что у нас было (в основном своими штормовками) и бдительно следили за тем, чтобы он на остановках оберегал свою поясницу. Мы поднялись довольно высоко и вернулись на базу почти в темноте. Самое интересное заключалось в том, что на следующий день Алик объявил, что с радикулитом покончено.
Нет у меня к сожалению с собой подробной карты Алтая, по которой можно проследить наш маршрут. Единственный мой справочник: Наташа. Все-таки она была на Алтае только два раза, в отличие от меня, побывавшей там шесть раз. Если я спрашиваю ее помнит ли она какой либо эпизод, то это для меня надежное свидетельство того, что он случился именно в это наше путешествие. Я прихожу к заключению, что мы в то лето побывали в сравнительно ограниченном районе, но зато большая часть наших передвижений происходила пешком и с тяжелыми рюкзаками. После Аккемского озера и похода к Белухе с севера, после преодоления бесчисленных перевалов и перевальчиков мы спустились в соседнее ущелье Кучерлы и вышли к глубоко запрятанному в нем, вытянутом в длину Кучерлинскому озеру. Это лето на Алтае было "сухим": дождей почти не было, опасаться приходилось только лесных пожаров, но на спуске в Кучерлинское ущелье нас захватил сильнейший ливень. Дело было к вечеру и пережидать дождь мы не решились, опасаясь не успеть спуститься к озеру до наступления темноты и поступили совершенно правильно, так как к озеру мы спустились почти в темноте и все еще под дождем. Спуск был очень крутой, вымокли мы до нитки, но подробности совершенно стерлись из памяти ("что пройдет, то будет мило"). Ни о каком ужине мы и не помышляли, едва успели поставить палатки, раздеться и залезть наконец в спальные мешки уже в полной темноте. И одно, конечно же, приятное воспоминание: мы уже в спальных мешках слышим шуршание полиэтиленового тента, накрывающего палатку, и к нам вползает Сережа и протягивает плитку шоколада "для дам", как он выразился. Следующий день мы стирали и сушились, а потом еще пару дней посвятили обследованию живописного Кучерлинского озера. Следующей нашей целью было Шавлинское озеро, которого мы так и не достигли в нашем походе с Имой, Нелли, Сережей и Дадиомовыми, несмотря на то что шли с проводником. Как мы добирались до плоскогорья, с которого начинается вход в долину реки Шавлы вспомнить сейчас не могу, возможно кто-то нас подвез. Помню только, что на плоскогорье для облегчения своих рюкзаков, мы решили сделать "захоронку" и оставить часть консервов в таком месте, которое нам предстояло обязательно проходить при возвращении с Шавлы. Перед началом Шавлинского ущелья в холмах обширного плоскогорья, мы выбрали заметный издали лесистый холм с характерными очертаниями. Сначала хотели подвесить в мешке высоко на дереве изрядную часть консервов (тушенку, рыбные, сгущенку), но сообразили, что медведя высота не остановит и вырыли под деревом довольно глубокую яму, в которую сложили консервы и тщательно укрыли сверху сучьями, прошлогодними листьями и всякой трухой. Чтобы разыскать впоследствии свое дерево закрутили какую-то ветку проволокой: внимания не привлекает, а держится надежно. Забегая по своей привычке вперед должна отметить, что на обратном пути мы прекрасно обнаружили и наш холм и наше дерево и... разрытую яму и разорванный мешок, а рядом с ним абсолютно пустые банки из-под сгущенки. Банки с тушенкой были с дырками, но добраться до содержимого мишка не сумел, а рыбные банки вообще не тронул. Если в давно прошедшие времена во время восхождений нам случалось употреблять в пищу банки, пробитые молнией, то теперь на наших туристских тропах довелось есть тушенку, до которой не сумел добраться предприимчивый мишка.
Двигаясь по ущелью Шавлы мы набрели на начинающийся лесной пожар. Кто-то совсем недавно проходил здесь и разводил костер под огромной сосной. Затушить по настоящему не удосужился либо по небрежности, либо по недостатку опыта. Но я то помнила к чему могут привести эти тихо тлеющие корни. Пришлось остановиться часа на два и потушить начинающийся пожар как следует. Ущелье на этом участке было болотистым, так что воду брали из ближайшей лужи. Все мы впервые попали на Шавлинское озеро и были покорены его красотой. Сначала мы сходили на другую сторону озера к подножию красивых вершин, насколько я помню и названия у них были соответствующие: "Сказка", Красавица" и еще что-то забытое, но столь же поэтичное. Пробирались сначала довольно долго практически без тропы по левому берегу озера, вышли на снежники перед вершинами, подошли к самому подъему на одну из вершин. Нам рассказывали, что недавно произошла трагедия: при подъеме на вершину погиб один из восходителей и была организована очень сложная транспортировка погибшего и пострадавших.
Еще мы поднимались на панорамный пункт на нашей стороне озера. Поднимались туда в один день с организованной группой туристов. Я, как обычно шла первой в нашей группе, частично для того чтобы выбирать маршрут, а кроме того для того чтобы задавать темп, приемлемый для меня. Я очень хорошо изучила за все наши совместные путешествия манеру Сережи Лукомского убегать вперед, после чего дело кончалось тем, что приходилось тратить много времени для воссоединения с ним, так как он имел обыкновение забредать не в намеченном заранее направлении. Чтобы не встречаться с "организованными" а идти своей группой, я специально задержала наш выход и мы вышли на полчаса позднее организованных туристов, хотя их руководитель любезно предлагал нам присоединиться к их группе, считая что они смогут при необходимости помочь нам, уж очень наша группа казалась им беспомощной: с одной стороны довольно почтенный возраст большинства, приближающийся к 60-ти годам, и, с другой стороны, затесавшаяся среди нас Наташка, которой не было еще и пятнадцати. Мой стиль подъема был давно определен: медленный, равномерный, безостановочный подъем в течение полутора часов (если по хорошей тропе) и в течение часа, если очень круто или при отсутствии тропы. Так мы и поднимались медленно, но безостановочно около полутора часов и набрали порядочную высоту. Выбрали приятное местечко около какого-то ручейка и сели отдохнуть минут на двадцать-тридцать. Каково же было наше удивление, когда в середине нашего блаженного отдыха мы сперва услышали, а затем и увидели подходящую к нам снизу знакомую группу организованных туристов, вышедших на полчаса раньше нас. Удивление их руководителя намного превосходило наше. Он подошел к нам и спросил как мы оказались раньше их группы, а мы и сами не знали. Я предположила, что тропа идет по густому лесу и в некоторых местах были разветвления, тропа не маркированная и возможно мы выбрали более удачный вариант. На том и порешили и их группа не останавливаясь пошла вперед, так как недавно у них был отдых. Мы посидели не меньше получаса, чтобы по-прежнему продолжать подъем самостоятельно. Потом хорошо отдохнув мы, продолжили подъем все так же медленно, но безостановочно. На следующем отдыхе, уже близко от панорамного пункта, ситуация повторилась полностью: мы отдыхаем, а снизу к нам подходит все та же группа организованных туристов. На этот раз их руководитель опять подошел к нам и сказал, что, по-видимому я обладаю "особым нюхом на выбор тропы". С тех пор все наши дразнили меня и называли меня "гончей с особенным нюхом" на тропу.
Последним этапом нашего путешествия был выход к "Чуйскому тракту". Для этого мы целых четыре дня шли вдоль реки Катунь по хорошей дороге, то поднимаясь высоко над ней, то спускаясь к самой реке. Где-то в районе селения "Иня" нам предстояло переправляться через реку "Чуя". Переправа была оригинальная. Я ее прекрасно запомнила, но тут мой "справочник" - Наташка почему-то меня не поддержала и сказала, что такой переправы не помнит. Возможно это было не в это мое посещение Алтая, а в другое лето, но мне кажется, что я не ошибаюсь. Обитатели селения "Иня" жили в основном разведением каких-то специальных овец, обладающих особенно ценной шерстью. Они выращивали этих овец, стригли их, упаковывали шерсть в какие-то небольшие одинаковые "тюки" и переправляли через Чую. На Чуйском тракте в заранее назначенное время их ждали машины с заказчиками. Там же на тракте производилась расплата и передача шерсти заказчикам. Почему же эта переправа так мне запомнилась? Осуществлялась она на специальных понтонных плотах. Тюки с шерстью аккуратно укладывались и тщательно привязывались и крепились к понтонам. Река Чуя, как и многие другие реки горного Алтая, славилась своим буйным нравом: полноводная с бешеным течением и множеством подводных камней. Дойдя до Ини мы первым долгом должны были выяснить когда поплывет плот. Алик, который во время нашего путешествия давно уже был переименован из простого "народа" в "ответственного за внешние связи", отправился вместе с Сережей в сельсовет выяснять ситуацию, которая отнюдь не была благостной, и при неудаче могла превратиться в трагическую. Мы опаздывали, нам во что бы то ни стало надо завтра вечером быть в Бийске, чтобы уехать поездом Бийск-Новосибирск, а иначе пропадут наши билеты на Москву. А мы еще даже не на Чуйском тракте! Вскоре разведчики вернулись окрыленными. На наше счастье плот поплывет рано утром и нас всех берут, но предстоит сидеть поверх тюков с шерстью. Я всегда откровенно трушу, когда безопасность зависит не от меня, а от посторонних, а в данном случае от двух сравнительно пожилых алтаек?плотовщиц. Со своим обычным "чему быть, тому не миновать" я влезла на высокую груду тюков с шерстью и велела всем крепко держаться за веревки, крепящие эту груду к понтону. Не знаю, что чувствовали остальные, а мне было страшно, и я с облегчением вздохнула когда мы благополучно пристали к противоположному берегу. Алик сказал, что вчера в сельсовете ему объяснили, что большое количество большегрузных машин на этом участке тракта следуют не до Бийска, а до Горноалтайска и надо стараться доехать в кабине этих огромных машин до Горноалтайска, а оттуда уже до Бийска часто ходят рейсовые автобусы. Выйдя на тракт мы договорились, что при первой возможности отправят меня с Наташкой, а остальные будут добираться, как кому повезет, хоть по одиночке. Встреча в Горноалтайске на автобусной остановке к Бийску. Я запаслась полиэтиленовыми пакетами и не без страха думала о том как Наташка перенесет дорогу. К величайшему изумлению и счастью полиэтиленовые пакеты не понадобились. По-видимому это непростое путешествие существенно укрепило Наташкин вестибулярный аппарат и с тех пор поездки на автомашинах не являлись для нее тяжким испытанием. Вот собственно и все. В Горноалтайске мы снова воссоединились и не без труда сели в переполненный автобус, который благополучно довез нас под громогласные хрипы всеми (и в том числе нашим шофером) любимого Высоцкого за два часа до отхода поезда. Окончание нашего путешествия я успела рассказать раньше в своих обычных "забеганиях вперед".
Мы все остались очень довольны летом 1970 года, но очень скоро у Имы обнаружили меланому и я не могу избавиться от подозрения, что началась она именно от этого путешествия. У Имы была на спине родинка и он вполне мог натереть ее рюкзаком и тем самым положить начало ее перерождению, которое произошло зимой 1970/71 года. Сразу был поставлен на ноги весь дружный "клан Ратнеров", имевших много медицинских друзей и знакомых. Была среди них и Ада Смолянская, бывшая сотрудница Розы Ефимовны, в квартире которой происходили еженедельные встречи "клана" Ратнеров и его друзей. Ада работала тогда в онкологической клинике на Каширке. Она организовала всестороннее обследование Имы на Каширке, показавшее, что опухоль, начавшая кровоточить после нашего летнего путешествия была меланома. Ада же с самого начала рассказала мне, что меланома является одной из самых страшных онкологических неизлечимых опухолей и что после ее обнаружения заболевшие, при любых видах лечения, больше пяти лет не живут. Она же содействовала назначению самого эффективного нового лечения: облучения опухоли глубоко проникающими протонами из "протоновой пушки" и последующих регулярных курсов химеотерапии. Если больной хорошо переносит "химию", то можно надеяться на пять лет сравнительно нормальной жизни. После этого приговора все последующие годы были организованы совершенно определенным образом, начисто исключавшим любые летние поездки и путешествия и для Имы, и для меня. Я договорилась на работе о том, что свой отпуск я брать не буду, а буду понемногу использовать его для посещения больницы, во время сеансов "химии".
В этой главе, посвященной путешествиям после рождения Наташки и, следовательно после окончания для меня альпинизма, писать о нашей жизни в годы болезни Имы я не буду, так как никаких путешествий ни для меня, ни тем более для Имы в течение трех лет не было. Скажу только, что первое время продолжалась более не менее нормальная жизнь. "Химию" Има переносил хорошо, между сеансами активно работал, ездил в командировки, мы ходили на концерты, на семейные встречи у Розы Ефимовны. Все ребята в это время вырастали и обзаводились своими способами проводить лето. В частности Наташа ездила с туркружком Дома пионеров на Валдай и даже в Польшу. Володя женился и, пожалуй самое главное: осуществилась Имина мечта и мы втроем переехали в кооперативную квартиру в Сокольниках. Имино хорошее самочувствие вселяло надежду на то что может быть обойдется, тем более что мне удалось достать в Сибири будто бы чудодейственное лекарство. Такая жизнь продолжалась до ранней осени 1973 года. Гром грянул, когда Има, вернувшись из командировки сказал мне, что с ним что-то случилось. Сразу начались обследования, но в тот же день вечером он ненадолго потерял сознание и вызванная скорая помощь отвезла его в больницу в Подколокольном переулке. Включился Имин институт, созвали консилиум, произвели все необходимые анализы и ужу через 7 дней было установлено, что у него метастазы в легких. В этой больнице с таким диагнозом его держать отказались. Институт добился его перевода в Измайловскую больницу на 16-ой Парковой. Благодаря тому, что молодой Имин сотрудник-аспирант оказался сыном одного из влиятельнейших членов Политбюро, Институт добился не только перевода Имы с таким диагнозом в Измайловскую больницу на 16-ой Парковой улице, но и создание там для него исключительных условий: помещения в отдельную палату, разрешения для меня посещений два раза каждый день (утром и вечером). Сначала я боялась, что в этой больнице нет специалистов-онкологов и может быть вообще "полы паркетные, а врачи анкетные", но сотрудники Иминого института заверили меня, что раз в неделю будет приезжать онколог и осматривать его. До сих пор не могу забыть переезд из одной больницы в другую. Мы ехали в карете Скорой помощи, присланной Измайловской больницей. Сначала по Кировской (Мясницкой) до Тургеньевской площади, а потом повернули на Чистопрудный бульвар. Сразу после поворота Има попросил поднять его и стоял, держась за мои плечи, все время, пока мы ехали вдоль бульвара, и смотрел, не отрываясь на бульвар, расцвеченный осенними красками, отходящий от него Большой Харитоньевский переулок и хорошо видный угловой дом, в котором он прожил всю жизнь. Он прощался, это было очевидно, причем прощался не с домом, а с жизнью. После Покровских ворот он молча опустился на специальные носилки на колесиках и закрыл глаза. Так мы и проехали молча до самой больницы. По дороге я вспоминала о том, что Има часто рассказывал мне о каком-то своем родственнике или близком друге семьи, который "сгорел" за полгода от опухоли мозга; здоровый, веселый и совсем еще не старый человек. И каждый раз Има говорил о том, что думая о нем, почему-то предчувствует такой конец и для себя. Я всегда говорила, что это полный идиотизм и старалась побыстрее переводить разговор на другую тему. Сейчас я молчала. Я поняла, что несмотря на то, что все окружающие никогда не говорили о его болезни, он сам давно все понял, мало того, жалея нас и сам никогда не говорил о своей болезни. Не говорил, но действовал. Бухгалтер нашего кооперативного дома рассказал мне, что вскоре после того как мы туда в 1972 г. переехали, Има заходил к нему и спрашивал, что нужно сделать, чтобы кооперативная квартира стала собственной; может быть надо сразу уплатить за нее полную стоимость? Опять меня унесло невесть куда. Мне ведь всего то и нужно было в этой главе написать: Има заболел в 1971 году и умер 11 января 1974 года. Мне и сейчас очень трудно вернуться к теме этой главы и оторваться от картин больничного умирания Имы, от воспоминаний о людях, всячески помогавших мне тогда: Борисе Самойловиче и его жене Ане, Эммануиле Иосифовиче Гольде, вообще о коллективе Иминого института и всего клана Ратнеров. Больше трех месяцев я проводила в больнице 3 часа утром и больше 3-х часов вечером. В промежутках я бывала только на работе и сейчас не могу даже вспомнить что и как происходило в это время у меня дома и на Большевистском, у мальчиков. В начале декабря очередное обследование выявило, что метастазы достигли головного мозга и все дальнейшие события скакали уже семимильными шагами. Долгие годы после смерти Имы, я не могла смотреть на эту больницу, без содрогания даже вспоминать ее, хотя казалось бы, должна быть ей благодарной. Вообще все время пребывания Имы в больнице и несколько месяцев после его смерти я была нормальным человеком только на работе. Так уж повелось, что на работе я привыкла отключаться от всех остальных дел и мыслей и полностью уходить в работу. Мой отдел и вообще весь институт ГПИ ТПЭП был моим вторым домом. Мой отдел, словно чувствовал мое состояние. Никаких разговоров кроме рабочих или касающихся отдела и нашего института. Иногда я даже забывала о времени и о больнице и кто-нибудь из моих сотрудников подходил и напоминал, что мне пора уже ехать, а они уберут с моего стола. На следующий день после смерти Имы никто из моих сотрудников не поехал на церемонию прощания в Имин институт. Они организовали, по согласованию с моими детьми, у нас в квартире поминки, на которых я впервые за многие месяцы разревелась в каком-то укромном уголке на плече у Тамары Лякшишевой, уверяя ее, что не меня нужно жалеть, что со мной ничего не случится, я только не могу смириться с тем, что Имы больше не будет, не для меня даже, а вообще не будет. Прерывать хоть изредка больничный кошмар решила Нелли Казакова. Она уговорила меня не ездить в больницу по утрам в воскресенье (по-моему вместо меня ездили или Боб или Эммануил Иосифович), а мы с Нелли уезжали походить на лыжах. Ездили почему-то всегда по Рижской дороге и ходили по лесам либо от станции Аникеевка, либо от станции Красногорская. Из этих лыжных прогулок я возвращалась другим человеком и ехала в больницу даже с каким-то чувством надежды. Однако конец приближался быстро и неумолимо. 11-го января 1974 года Има умер в больнице. После похорон была пара месяцев, в течение которых мне приходилось часто ездить в Имин институт и в нотариальную контору: что-то заполнять, что-то заверять и эти месяцы меня совсем доконали. Я с трудом выносила все эти хлопоты, все время возвращающие к страшным последним дням Имы. После очередной встречи с одним из любимых Иминых сотрудников, Глебовым, когда я была вынуждена с невероятным трудом скрывать накатившие на меня воспоминания и льющиеся из глаз и чуть ли не из носа слезы, решила, что надо любым способом кончать с этим состоянием, пора становиться самой собой, пора привыкать к новой жизни. Что может помочь? Конечно природа, путешествия, заботы о семье, работа с полным рабочим днем, без всяких отлучек, ставших уже привычными. Кстати подоспело предложение Нуночки поехать в конце марта (на лыжах еще можно ходить) в санаторий "Лесные дали", куда она может получить две путевки. Я ответила, что если окажется, что осталось что-нибудь от моих отпусков за 71-73 годы, то обязательно поеду. Засела в отделе кадров и выяснила, что есть неиспользованные десять дней. Надо сказать, что это была не очень удачная поездка (началось бурное таяние, вечно мокрые ноги, приведшие к простуде сначала у Нуны, а потом у меня), но тем не менее была неделя, проведенная совсем в другой обстановке, чуть ли не целыми днями в лесу. Я вернулась домой с температурой, забыла на батарее в нашем номере почти весь запас своих шерстяных носок, но тем не менее, полностью готовая психологически к нормальной жизни. Мальчишки были практически взрослыми (30 и 27 лет), жили уже отдельно. Наташке исполнялось в сентябре 18 лет, она еще не кончила институт и я считала, что лето мы должны провести вместе. |