| Мемуары И. В. Корзун |
|||
Отдельные главы |
Последний раз о Гале После ухода на пенсию, как раз тогда когда я волею судьбы стала временной и не очень удачной "матерью" Андрюши, возобновилась моя активная дружба с Галей. После того как Лев Николаевич и Галя со всей семьей легально поселились в Ленинграде, у нас с Галей началась активная переписка. Мы знали друг о друге все, но виделись сравнительно редко, когда у меня случались командировки и другие поездки в Ленинград, или Галя приезжала в Москву. В декабре 1979-1980 г. незадолго до Нового Года, мне позвонила Галя и предложила приехать вместе с Андрюшей в Ленинград, вместе встретить Новый Год, а потом на зимние школьные каникулы поехать с Андреем и старшей Галиной внучкой Галей (дочкой Тани) в Зеленогорск и кататься там в свое удовольствие на лыжах. Окрестности Зеленогорска очень живописны: есть там и леса, и озера с крутыми высокими берегами и, главное, пустующая зимой однокомнатная квартира, в которой вполне можно разместиться втроем и даже вчетвером. Посоветовалась с Наташей и, получив "добро", срочно стала готовиться к отъезду. К тому времени Галя и Лев Николаевич давно уже жили в собственной кооперативной квартире и встречи Нового Года проходили очень торжественно с присутствием молодых семей Тани и Николки, с обязательной елкой и раздачей взаимных новогодних подарков. Дабы не "ударить в грязь лицом" я накупила в Москве для всех возможных присутствующих хорошие подарки. К тому времени Таня фактически уже развелась со своим мужем Сергеем Николаевичем и жила вместе с дочерью Гулей и даже уже работала в Ленинграде, но развод они долго не оформляли, и Сергей Николаевич обязательно приезжал из Москвы на Новогодние встречи. Помню, что больше всего меня беспокоил подарок для жены Николки, Наташи. Знала, что она любит хорошо одеваться и какие-нибудь теплые носки или домашние тапочки не будут ей подходящим подарком. Выйти из положения мне помогла мой друг Нелли Казакова. Она только что вернулась из Парижа и привезла мне какие-то модные висюльки и очень красивые искусственные цветы, которые полагалось прикалывать к платью. При этом она сказала, что понимает, что мне это ни к чему, но для подарка вполне годится. Новогодняя встреча прошла очень весело, обмен подарками оказался очень забавным. Галины подарки украшались обязательными короткими стишками, меткими, но безобидными. Даже Сергей Николаевич, которому в повседневной жизни от Гали часто доставались насмешки, тут не был обижен. Надо сказать, что манера разговора С.Н. не могла не раздражать нормального человека. Голос у него был медоточивый, все самые обыкновенные предметы почему-то назывались ласкательными и уменьшительными именами, и особенно раздражало то, что все это совершенно не соответствовало его истинной сущности весьма прижимистого и, пожалуй, даже недоброго человека. Например, вызвавшись сходить за покупками и вынимая их, он говорил: "это молочко для Гуленьки, а Танечка любит кефирчик, а для вас Галина Федоровна и для Льва Николаевича я Беломорчик принес и хлеб, и картошечку, и сыр и маргаринчик не забыл". И это при том, что у него был точный список всего, что требовалось купить. А больше всех радовалась, по-моему, Николкина Наташа моим парижским подаркам. Вот уж кто, оказывается, был знаком с последними модами. После длительного застолья все три поколения отправились проветриться на улицу. Недавно выпал снег, начали играть в снежки, и тут Андрей оказался настолько шустрым, что старшее поколение очень быстро предпочло быть не бойцами, а зрителями. Следующий день все отсыпались, а через день Таня отправилась вместе со мной, Гулей и Андрюшей в Зеленогорск, чтобы ознакомить с квартирой, а потом показать всем троим наилучшие места для катания на лыжах и наиболее простые пути к этим местам. Для этого она оформила на работе четыре дня отпуска за свой счет. Так начались наши Зеленогорские каникулы. Особенно хороши были дни, проведенные вместе с Таней. Очень нам полюбилась большая длинная гора, оканчивающаяся крутым спуском на лед большого озера, покрытый глубоким снегом. Окрестности Зеленогорска оказались очень привлекательными и зимой. С Таней мы уходили вместе на целый день и возвращались уже в полной темноте; хозяйством заниматься почти не приходилось, так как мы привезли с собой много готовой пищи. После Таниного отъезда наш режим дня стал совсем другим. За один день мы успевали сходить только на одно из показанных нам Таней мест. Мне приходилось готовить, хоть и простейшие, но обеды: детей все-таки надо было кормить (за продуктами я посылала их самих), а главное, мне нужно было заставить Андрея выполнить данное ему на каникулы задание по математике, а, кроме того, я дала самой себе слово добиться, чтобы Андрей, наконец, твердо выучил таблицу умножения. Таблицу умножения он начал одолевать еще при Тане. Он уверял, что лучше всего запоминает стоя вниз головой около стены. Я же этому не препятствовала: "хоть на потолке виси, но выучи". И под громкий хохот Тани и Гули он так и учил ее, стоя вниз головой, опираясь ногами в стену. Ох, и досталось мне потом за это от Гали! Она возмущенно упрекала меня в том, что я совершенно бездарный воспитатель, если позволяю ему подобные "штучки". Гулька была удивительно способная девочка и решала все заданные Андрею задачи раз в пять быстрее чем он, щелкая их как орехи, хотя была на гол моложе. Мне приходилось даже выгонять ее из комнаты, чтобы не мешала. Зато во время прогулок на лыжах несомненным лидером был, безусловно, Андрей: он и ходил быстрее, а уж на горах был абсолютно "вне конкурса". Каникулы пролетели быстро и весело и все поставленные цели были достигнуты, и даже таблица умножения выучена твердо, хоть и вниз головой. А мне нравилось, что и Гуля и Андрей получают удовольствие от окружающих пейзажей и обращают внимание на красоту зимней природы. Так же прошли и зимние каникулы следующего 1980-1981 года. Все было хорошо, но вот с возвращением в Москву нам не повезло. Когда мы вошли, сравнительно незадолго до отправления поезда, наш вагон был полностью забит какой то экскурсией с такими же точно билетами, как наши, но, к сожалению, все члены этой экскурсии заняли свои места задолго до нас. Что делать? Бежать в администрацию вокзала дабы "качать права" я не могла. Не бросать же детей, нагруженных тяжелыми рюкзаками и лыжами одних, да при этом с риском самой опоздать к отходу поезда! Я потребовала, чтобы проводник вагона немедленно вызвал начальника поезда. Ворчащий и крайне недовольный, он все же прервал раздачу белья и привел таки начальника, который сразу же ушел к себе искать для нас места. Прошло часа два прежде чем начальник вернулся, сказав, что нашел для детей две верхние полки в купе двух вагонов, находящихся в совершенно разных концах этого, полностью купированного состава, а мне придется довольствоваться полкой в маленьком служебном купе нашего вагона. Эта ночь запомнилась мне, как сплошной кошмар. Сначала я пошла устраивать Гулю, получила для нее белье, уложила и отправилась устраивать Андрея, не дождавшись, чтобы Гуля уснула. Опять прохождение через весь, уже спящий состав, и вместе с Андреем и его вещами в другую сторону. А состав длиннющий. Опять получила белье, постелила, уложила. Теперь надо убедиться в том, что Гуля заснула, и что у нее все в порядке. Так я и моталась всю ночь по всему составу. А перед Москвой надо было привести детей в наш вагон, предварительно разбудив и одев каждого. Сама я в ту ночь совсем не спала, специально стараясь не засыпать. Нас встречал Сергей Николаевич, так что мы с Андрюшей прямо отправились домой, где я сразу улеглась и блаженно заснула. После этих двух зимних наездов с Андрюшкой я стала бывать у Гали значительно чаще, чем раньше, ведь я теперь пенсионерка (как и Галя), дети мои взрослые, даже Наташке уже стукнуло 25 лет и она стала ездить со своей компанией, а не со мной и моими друзьями. Большей частью я старалась приезжать до своих летних путешествий еще в мае, когда в Ленинграде были белые ночи, цвела сирень и даже в ближайшем к Галиному дому парке, все цвело и благоухало. К сожалению, у Гали начались неприятности со здоровьем. Началось с очень высокого давления, а потом, как следствие, стало слабеть зрение. Лечилась Галя у лучшего в Ленинграде специалиста окулиста. Если не ошибаюсь, его фамилия была Балашевич. Она даже ложилась в больницу, чтобы проводить целую серию назначенных для лечения глаз процедур. И однажды, когда мы пришли в больницу вместе со Львом Николаевичем, застали Галю совершенно удрученной. Она уверяла, что на последней процедуре ей "сожгли" глаза и она теперь почти ничего не видит. К несчастью в это время Балашевич был в отъезде, и в добавление к несчастью, возможно, не были приняты во время необходимые меры. Так случилось, что Галя стала почти слепой. Однако она была очень сильным человеком и вместе со Львом Николаевичем продолжала жить интересной полноценной жизнью. А теперь я сделаю большой скачек в прошлое и расскажу коротко о событиях в Галиной жизни, начиная со времени, когда наше общение с ней прервалось в связи с войной и моей высылкой на Урал. О своей жизни на Урале сначала в Кыштыме, а в дальнейшем в Челябинске, я писала подробно во II части своих воспоминаний. Теперь коротко напишу о Галиной семье в эти годы. Еще в 1940 г. Галя начала работать в Гидропроекте сначала на строительстве Куйбышевского гидроузла, а затем в Москве. Весной 1940 года две уже готовые к тому времени плотины были взорваны, а Куйбышевский Гидроузел законсервирован. Осенью 1941 года началась эвакуация Гидропроекта на Воркуту. Галя ехала из Москвы вместе с дочкой Таней, Лев Николаевич из Серпухова. Дорога от Москвы до Котласа продолжалась около 3-х недель. В г. Кирове (нынешняя Вятка) Галя собралась покупать томик Маяковского, пришла в книжный магазин, а продавщица удивилась - кому могут понадобиться книги в такое время. И добавила, что на днях еще один чудак купил такой же том. Галя сказала, что тогда ей книга не нужна, потому что купивший наверняка был ее муж. Впоследствии оказалось, что она не ошиблась. В Котласе они, наконец, встретились и дальше до Воркуты ехали вместе. В конце октября 1941 года оба прибыли на Воркуту в качестве эвакуированных, вольнонаемных. Поселились вместе и началась сравнительно нормальная жизнь. Недели через две за Галей ночью пришли два вохровца и повели ее в управление. Управление городом Воркутой и Воркутлагом со всеми шахтами было общим. Оказалось, что на Воркуту приехал нарком просвещения КОМИ АССР. До войны в школе Воркуты учительницей немецкого языка была немка из Поволжья. В начале войны ее уволили и школа осталась без учительницы немецкого. Несмотря на то, что немецкий Галя изучала только в школе, ее тут же назначили учительницей немецкого во всех классах школы, начиная с 5-го и по 10-ый классы. И так все военные годы. С Галиной способностью к языкам просто невозможно было не выучить как следует немецкий язык (в добавлении к хорошему английскому). В 1942 году у Гали и Л.Н. родился сын Николка. В 1944 году всех геофизиков отозвали из Воркуты в Москву и Галя вернулась в Гидропроект. В мае 1945 года вся семья вместе с детьми Таней и Николкой переехала на строительство на этот раз Горьковского гидроузла. Так как Л.Н., как носитель 58-ой статьи, жить в Москве права не имел, они жили в деревне Палкино напротив небольшого городка Городец в 4-х километрах от р. Волги. В январе 1946 года в Ленинграде был организован филиал Гидропроекта, получивший разрешение на прописку сотрудников, осужденных когда-то по 58-ой статье. Семья Штернов переехала в Ленинград и поселилась в квартире родителей Л.Н. Однако в 1949 году тучи опять сгустились, опять из Ленинграда выселяли всех когда-то имевших 58-ую статью. И Лев Николаевич, и Галя были уволены из Гидропроекта. Л.Н. посоветовали уехать из Ленинграда. В 1950 г. начальник западного геофизического треста взял на работу Л.Н. и отправил в экспедицию на север, сохранив ему ленинградскую прописку. Так и болтался Л.Н. по северным экспедициям (в основном на Камчатке) вплоть до 1953 года, изредка наезжая в Ленинград. За эти годы Галя поступила на заочное английское отделение Московского педагогического института, который быстро закончила, так как знала язык прекрасно и ей были нужны не знания, а диплом. Одновременно она пошла работать преподавателем английского языка в школу Зеленогорска, и по совместительству работала также инспектором РОНО. В Зеленогорске Галя получила комнату и жила там вместе с детьми с 1950 до 1968 года. В 1957 году вместо комнаты Гале дали в Зеленогорске однокомнатную квартиру. Вернувшись после смерти Сталина из своих северных экспедиций Л.Н. жил частично в Ленинграде с родителями, частично в Зеленогорске. После смерти родителей Л.Н. удалось вступить в жилищный кооператив и в 1965 году у Гали и Л.Н. появилась, наконец, в Ленинграде собственная кооперативная квартира. После ухода на пенсию в 1968 году Галя со Львом Николаевичем зажили, наконец, в собственной квартире. В 1975 году Николка женился и стал жить в семье своей жены Наташи Емельяновой. Таня вышла замуж за москвича Сергея Николаевича, о котором я писала в начале этой главы. Пенсионная жизнь Гали и Л.Н. в собственной квартире была счастливой и почти безмятежной. У меня сохранилось, и даже находится здесь со мной Галино письмо, от февраля 1975 года. Тогда Галя давала уроки английского: четыре с детьми школьного возраста и один с взрослым, желающим усовершенствовать свой английский. А Льва Николаевича тогда каждый год приглашали в Гидропроект для помощи при обработке экспедиционных результатов полевых работ. Таким образом, никак нельзя было сказать, что они живут только на пенсию. Им никто никогда не помогал. Скорее наоборот, они всегда были готовы помочь своим детям. Даже о Сергее Николаевиче, муже Тани, которого Галя откровенно недолюбливала, в письме были такие строчки: "мой дорогой зять Сережа на расстоянии меня почти не раздражает. Имеют же и такие право на жизнь, тем более что Танька или не замечает, или не хочет замечать, что он собой представляет. В апреле нам вроде бы придадут Гульку, так как у Тани что-то подпирает с диссертацией, надо ее разгрузить" (Гуля в школе тогда еще не училась). Почти все письмо было посвящено проблемам Николкиной женитьбы, которая поначалу была совсем не безоблачной. Одной из причин семейных драм в семье Николки являлась его профессия, связанная с летними полевыми работами. "Пусть меняет специальность, и папа ему этого говорил" - жаловалась Наташа Гале и Льву Николаевичу. Они же считали, что все беды молодой семьи вызваны избалованностью Наташи этим когда-то "номенклатурным" папой, а ныне пенсионером. Были в письме и такие слова: "маленькие детки спать не дают, а от больших сам не заснешь". В результате же Галя и Л.Н. дошли до философского отношения к детским проблемам - мол, наше родительское дело солдатское, чего изволите, то и будет. Л. Н. увлекался в то время созданием фильмов - слайдов, посвященных опеделенным темам. Помню, был фильм о Коктебеле, о Ленинградских белых ночах, об окрестностях Ленинграда: Павловске и Петергофе. Галя "озвучивала" эти фильмы, ведя непрерывный рассказ, ею же и составленный, и подбирая тихое музыкальное сопровождение. Получалось очень приятное впечатление и эти его фильмы-слайды показывали даже по Ленинградскому телевидению. В те счастливые пенсионные годы они много ездили и по нашей стране, и даже один раз съездили, по приглашению Галиной двоюродной сестры, в Лондон. Тогда еще с глазами Гали было все в порядке, однако в этом письме были и такие слова: "гипертония меня одолевает здорово и все на этот раз по сердцу, а не по башке". А ведь с этой скачущей гипертонии и началось Галино несчастье с глазами. А сейчас я прерву свой рассказ о пенсионной жизни Гали и вернусь на Воркуту. Дело в том, что, несмотря на счастливую жизнь со Л.Н., длившуюся 56 лет, было в Галиной жизни серьезное увлечение, а вернее даже любовь. Я не стала бы писать об этом, так как о сердечных делах договорилась не писать, но ружье, мирно провисевшее на стене все эти годы, все-таки выстрелило после смерти Л.Н. и определило последний этап жизни Гали. А началась эта история еще на Воркуте. В части I моих воспоминаний в главе, посвященной МЭИ, я описывала как Галя привела меня на литературный вечер к Наташе Поляковой и как Миша Волькенштейн читал на нем Гумилева, а хозяйка смотрела на него влюбленным взглядом. Тогда у Наташи Поляковой и Миши Волькенштейна действительно была любовь, однако вскоре Миша Наташу бросил и женился на вдове Есенина Надежде Войпин. С горя Наташа тут же выскочила замуж за 19-летнего Леву. Галя видела его раза три, а один раз Наташа приходила вместе с ним к Гале. Было это еще во времена Игоря Вяхирева, и Галя тогда приехала в Москву из Лузы (недалеко от Великого Устюга), где отбывал свой трехгодичный срок Игорь. Наташа рассказала Гале, что Лева сказал ей тогда, как сын убежденного бывшего ответственного работника: "раз был арестован, значит был виноват". Однако, несмотря на свои революционные убеждения, сам Лева оказался высланным после начала войны на Воркуту, получив пятилетний срок по доносу приятеля сексота, которого он сам ввел в семью. В то время на Воркуте находились в качестве эвакуированных Галя и Л.Н. Однажды зимой 1944 года, возвращаясь из школы домой, Галя столкнулась с толпой бесконвойных заключенных, идущих после окончания работ в свои бараки. Вдруг из этой толпы отделился один из заключенных и подошел к Гале со словами: "кажется, мы были на "ты". Галя не узнала его и тогда он напомнил о встрече у Наташи Поляковой и о том, что даже бывал с Наташей у Гали. Тогда Галя вспомнила Леву, вспомнила и то что Наташа развелась с ним после совсем недолгого замужества. Галя пригласила его заходить, Лева стал приходить к ним домой и влюбился в Галю. Галин сосед, застав как-то Леву в семье Л.Н и Гали, препроводил Леву в карцер, так как общение заключенных с вольнонаемными было строжайше запрещено. Из карцера Лева пытался переслать Гале записку: "немедленно уезжай". Записка была написана после того как в карцере из Левы стали выбивать компромат на Галю. В течение всей этой истории у Гали и Левы возникла серьезная любовь. В июне 1944 года всех эвакуированных геофизиков срочно отозвали в Москву. Уезжали в пургу (это в июне-то!). О дальнейшей жизни Гали и Л.Н. я уже писала. С Левой у Гали была заведена секретная переписка (на чужое имя). В 1945 году Лева освободился, закончил начатую еще до высылки диссертацию, и написал Гале, что летом 1946 года приедет в Москву на защиту диссертации. И Галя приехала в Москву (не помню уж под каким предлогом) и прожила в Москве две недели, ежедневно встречаясь с Левой. Она часто ночевала в квартире в Лаврушенском переулке, где в ту пору жила мать Левы, у которой он и остановился. Любовь была серьезная, Лева предлагал жениться, но Галя не могла на это согласиться и вернулась в Ленинград. Мало того, что вернулась, она рассказала обо всем Льву Николаевичу, а вскоре оборвалась и переписка. Лева успешно защитил диссертацию, но ни в Москве, ни в Ленинграде жить ему было нельзя. И начались его странствия по необъятной земле советской, причем вместе с женой Басей, на которой он вскоре женился (в 1947 г.). Закончились его странствия по СССР в земле обетованной, в которой уже не Лева, а профессор Лев Исаакович Рубинштейн, наконец, остался навсегда. То лето 1946 года, в которое Галя приезжала в Москву для встречи с Левой, я тоже провела в Москве, а вернее на даче под Москвой, и мы встречались с Галей, но тогда она мне ничего не рассказала. Один раз она даже приезжала ко мне на дачу и мы ходили на яхте по водохранилищу. Это было по моему перед самым ее отъездом в Ленинград, но и тогда она мне ничего не рассказала, по-видимому, была слишком полна своими переживаниями. У Гали есть два стихотворения, по моему очень хорошо отражающее Галины переживания лета и осени 1946 года. Вот эти стихотворения, посвященные тому времени. Умытые дождиком улицы Ночной опустевший бульвар Лишь стоит немного зажмуриться И сразу мне снится Москва.
Пустыми бульварами теми Бездумно, бесцельно мы шли И даже упрямое время За руку назад отвели.
Как будто мне вновь девятнадцать И мир мой и чист и высок И мне хорошо рассмеяться Твоим поцелуям в висок.
****** Открой окно, какая золотая Внизу сияет в синеве Москва Чуть-чуть звенят последние трамваи И вдруг доносятся отдельные слова.
Ты здесь со мной, твой голос мне ответил, Твоя рука мне на плечи легла Ты пьешь со мной сырой осенний ветер И ждешь, когда придет предутренняя мгла.
Я знаю все, не будет этой встречи Цена для счастья слишком высока, Но эта ночь и этот вечер вечны И на плече моем твоя рука.
Итак, Галина и Левина любовь, вспыхнувшая ярким пламенем летом 1946 года, быстро отгорела, "цена для счастья была слишком высока" и у обоих в течение почти пятидесяти (48) лет была своя полноценная семейная жизнь, текущая в совершенно разных руслах и очень далеко друг от друга. Чеховское ружье мирно висело на стене и выстрелить ему предстояло очень не скоро. Когда я приезжала в С.Петербург теперь всегда останавливалась у ослепшей Гали, но конечно, не забывала навестить Алю Безикович. О семье Али я подробно писала в части II воспоминаний. Также обязательно выкраивала время и на посещение своих Кыштымских друзей - Доры Гринблат и Ариадны Оссовской. Но, конечно же, начиная с 1980-х годов, наибольшая близость связывала меня с Галей и ее семьей. Первые довольно длительные пенсионные годы все чаще стали омрачаться серьезными несчастиями. Сначала это была слепота, сразу изменившая привычную активную жизнь Гали. Это было потрясение, но мужество и удивительное жизнелюбие Гали, помогли ей не сломаться, не впасть в депрессию и продолжать деятельно участвовать в жизни семьи. Следующим, еще более сокрушительным ударом, была смерть Николки. Николка умер от рака лимфатической системы. Сначала я помню, что он даже ездил в экспедиции, но последние три года жизни он почти не выходил из больницы при НИИ онкологии под С.Петербургом в поселке Песочный. Он умер в марте 1985 года в возрасте всего 43-х лет. Этот удар Галя долго не могла пережить, ведь она теряла уже третьего своего ребенка. И все-таки, перенеся всю свою любовь к сыну на его дочку Катю, и конечно, еще больше привязавшись к Тане, Галя поборола охватившее ее оцепенение и опять стала прежней: деятельной, интересующейся всем, помогающей Л.Н. во всех его увлечениях. В этот период Галя решилась съездить ко мне в Москву. Было это когда я уже каждый год ездила к своей дочери Наташе в Израиль и проводила у нее по несколько месяцев. Галя приехала ко мне в 1989 или 1990 году. Я встретила ее на вокзале и благополучно довезла на метро до нашего дома. К тому времени я уже распрощалась с Сокольниками и мы жили в нашей теперешней квартире на Профсоюзной улице вместе с семьей моего сына Володи, состоящей из трех человек: Володи, его жены Оли и их сына Вячека. Мы с Галей в моей большой комнате с 2-мя спальными местами абсолютно никому не мешали, а Вячек любил водить Галю по незнакомой квартире, чем заслужил ее благодарность и любовь. Как-то Галя позвонила Наташе Поляковой и та сказала, что очень больна, никуда не выходит и очень просит, чтобы мы приехали к ней. И мы поехали, причем с самого начала поездка наша чуть не закончилась трагедией. Предстояло спуститься по лестнице в метро. Я подвела Галю к перилам, взяла у нее палку и сумку и тут же с ужасом увидела, что Галя летит вниз по лестнице, пока еще не падая. Я бросилась вниз, но конечно не успела бы догнать ее. К нашему счастью какой то мужчина, поднимающийся по лестнице, сразу "врубился" в ситуацию и перехватил Галю прежде, чем она достигла конца лестницы. Галя дрожала от пережитого ужаса как осиновый лист, но первым делом поблагодарила спасителя, принявшего ее в свои объятия, так и не поняв, что Галя слепая, и что он спас ее может быть даже от смерти. Я естественно, тоже рассыпалась в благодарностях спасителю, но мне было очевидно, что необходимо поскорее усадить куда-нибудь Галю и дать ей прийти в себя (кстати, спаситель быстро исчез). Ближайшая удобная скамейка находилась близко: на перроне метро Профсоюзная; но чтобы до нее добраться надо было преодолеть еще одну лестницу. На этот раз я обвесила себя своими и Галиными вещами и взяла ее под руку, убедившись в том, что другой она крепко держится за перила. Когда мы сели на скамейку Галя уже не дрожала, так что нам предстояло спокойно обсудить как нам следует поступать дальше. Если ехать к Наташе, то предстоит сначала добираться на метро, с обязательной пересадкой, до станции Юго-Западная (конечная), потом пересаживаться на автобус и от автобуса еще идти пешком с обязательным переходом улицы с весьма интенсивным движением. Откровенно говоря, теперь я понимала, что, пожалуй, это Гале не под силу. Возникает вопрос: почему не на такси? Это были еще те годы, когда взять такси было не просто и выстраивались за ними огромные очереди, в которых надо было долго стоять, причем именно стоять, так как оборудованных стоянок не было, а ловить проезжающие машины вместе с Галей было просто невозможно. И что бы вы думали? Галя вдруг сказала: "Давай все-таки поедем, я уже в полном порядке и мне очень хочется повидать Наташу". И мы поехали. Не буду описывать нашу поездку; было трудно, было долго, особенно досталось нам на обратном пути, когда уже были "часы пик". Но тогда я настояла на другом пути, сначала отвергнутом Галей, и мы благополучно вернулись домой без опасных случаев, но изрядно потрепанные в давке. У Наташи Поляковой мы сидели долго. Наташа меня поразила. Она была согнута почти под прямым углом, двигалась по квартире только с палкой и с большим трудом обслуживала себя. На улицу она не выходила уже много лет. Ее внук 12-ти летний Павлик, не только не помогал Наташе, но постоянно дразнил ее и чуть ли не поднимал на нее руку. Да, такой жизни не позавидуешь, тем более, что дочь Наташи, мать Павлика, Нина с утра до вечера работала, а вечерa в тот период проводила у своего друга и дома ночевала не всегда. А потом речь зашла о неизвестном в ту пору мне Леве, бывшем муже Наташи, который жил с семьей сына в Иерусалиме и Наташа попросила меня связаться с ним по телефону и передать от нее извинения за то что она в те далекие предвоенные времена, сразу после его ареста развелась с ним. После этого Наташа была долго замужем, нажила двоих детей: сына и дочь Нину. Муж Наташи умер, а сын довольно давно жил в Израиле, обзавелся там семьей, но матери не помогал, возможно, потому что сам испытывал трудности, а возможно и потому, что особенно не интересовался ее жизнью. Во всяком случае, регулярной переписки у них по моему не было. Вернувшись благополучно от Наташи, я спросила Галю кто такой этот Лева, которому была посвящена большая часть их оживленного разговора, а я из деликатности не только не прислушивалась, но вообще частенько выходила на балкон. В тот вечер Галя впервые рассказала мне всю историю несостоявшейся любви, о которой сохранились нестираемые в памяти воспоминания. В то же время эти воспоминания не помешали благополучной семейной жизни обоих ее участников. Забегая вперед, скажу, что Наташино поручение я выполнила и по приезде в Иерусалим позвонила по данному Наташей телефону, а вскоре и встретилась со Львом Исааковичем Рубинштейном, тем самым который в начале этой главы именовался (когда все участники событий были еще очень молоды) просто Левой. Более подробно о нем я напишу несколько позже. С тех пор я несколько лет возила в Москву конверт с деньгами для Наташи Поляковой; очевидно Л.И. проникся жалостью после моего рассказа о бедственном положении Наташи. Писать Наташе ему было не о чем, а помочь он всегда был готов. А теперь вернусь к жизни Гали в тот трудный период, когда на семью Штернов один за другим падали тяжелейшие удары. Судьба, подарившая долгие счастливые годы, будто спохватилась и устыдилась своей щедрости и теперь посылала только испытания и несчастья. В 1992 году заболел Лев Николаевич, через некоторое время Галя сообщила мне, что положение его безнадежное, и лучше мне сейчас не приезжать, так как она все время пока Таня на работе, является сиделкой и ни на что больше не способна, помочь же я ничем не могу, а он кроме ее и Тани, никого к себе не подпускает и атмосфера в доме погребальная. Я очень хорошо понимала ее, мне ведь и самой пришлось пережить подобное, но с той разницей, что Има лежал в больнице, а я работала и только ездила к нему два раза в день. Я с содроганием вспоминала это время и понимала, что Гале во много раз тяжелее, чем мне было тогда. На работе я переключалась и дома мне не приходилось заниматься бесконечной стиркой и уходом, а практически слепая Галя неотлучно находилась при больном без надежды на его выздоровление. В больницу таких больных не принимают (в случае Имы был задействован редчайший и высочайший блат) и я понимала до какого состояния дошли тогда Таня, а особенно Галя. Ведь взять ночную сиделку и отдохнуть хотя бы ночью, даже более обеспеченным людям, нежели семья Штернов, было не под силу. Лев Николаевич умер 8-го февраля 1994 года. Как в большинстве таких длительных и безнадежных болезней это была смерть-избавление, как для самого больного, так и для его окружающих. Тем не менее, шок, который наступает после того как близкие осознают, что ушедшего больше никогда уже не будет с ними, пережить трудно. У нас с Галей была договоренность о том, что я приеду к ней только после того как она сама позовет меня. Галя молчала долго. К этому времени я по Наташиной просьбе получила Израильское гражданство. Это было не сложно, я полностью подпадала под действие закона о возвращении. Я была вдовой еврея, замуж больше не выходила, а потому имела право стать гражданкой Израиля, несмотря на то, что сама еврейкой не была. Израильское гражданство я получила в 1992 году, собрав с помощью брата Имы, Боба, все необходимые документы. Боб нашел у себя метрику Имы, из которой следовало, что мой муж стопроцентный еврей. Первые два года мои ежегодные поездки в Израиль были проще, чем поездки на наш хутор, находящийся в Рязанской области. Появились прямые рейсы Трансаэро и вылетев из аэропорта Шереметьево в 12 ч. по Московскому времени, я прибывала в Израиль около 15-ти часов по Израильскому времени. И никаких виз не требовалось, только два заграничных паспорта: российский и израильский. Еще несколько лет тому назад о таком можно было только мечтать. Потом, правда, было несколько лет, в которые опять в России начали требовать визы. Вспоминаю такой случай, произошедший со мной, кажется, как раз в 1994 году. Как всегда вылетаю из Шереметьево. Меня провожают мои сыновья Володя и Женя. Пройдя процедуру сдачи багажа, когда оставался только паспортный контроль, куда провожающие уже не допускались, я распрощалась с Володей и Женей и отпустила их домой. Неожиданно на паспортном контроле меня задержали и потребовали выездную визу. Мой багаж к тому времени находился уже в самолете. Вылет самолета был задержан на целый час, после чего мне вручили мой багаж и я оказалась в аэропорте с тяжелой (20 кг) сумкой и без единого рубля в кармане. Что делать? Обратилась к дежурному диспетчеру, объяснила ситуацию. Мне посоветовали позвонить домой. Объясняю, что русских денег у меня уже нет, кроме того, зачем мне везти домой багаж, если у меня есть билет и я все равно вылечу завтра или когда удастся урегулировать вопрос с визой. Диспетчером оказалась милая девушка, которая объяснила, что сегодня как раз первый день после введения нового правила. Она посоветовала обратиться в израильское консульство и там наверняка оформят мне эту злосчастную визу, а она со своей стороны поставит меня в очередь на получение билета (если кто-нибудь имеющий билет откажется лететь). Она подвела меня к какому то окошку, где меня записали на какой то лист. Но что же делать с деньгами? Они нужны и для сдачи багажа и для поездки в консульство, и для возвращения домой. Моя "добрая фея" спросила нет ли у меня с собой долларов? В аэропорту есть обменный пункт. Не было у меня никаких долларов, но вдруг я вспомнила, что меня кто-то просил провезти в Израиль 200 долларов для своих знакомых. Я радостно воскликнула: "есть доллары!" Моя спасительница затолкала куда то багаж и повела меня к обменному пункту, где я обменяла 5 долларов на "драгоценные" в этой ситуации рубли. Дальше все пошло как по маслу. Взяла носильщика и он довез сумку до камеры хранения (у черта на рогах, в жизни бы не нашла сама!). Распрощалась со своей благодетельницей, категорически отказавшейся от материальной благодарности, и, не теряя времени, отправилась в консульство по хорошо знакомому мне адресу. Прием уже закончился; у ворот был только дежурный, который посоветовал (убедившись, что у меня в русском паспорте проставлен сегодняшний штамп вылета) прийти завтра задолго до начала работы и пробиться в консульство, а там уже будет все О.К. Когда закончив в консульстве, я часов в 5 вечера оказалась дома, Ольга, тогдашняя жена Володи, уже вернувшаяся с работы, была в шоке; ведь по ее мнению я должна быть уже в Израиле. Следующий день я пробегала с утра до вечера, но уже без всяких благодетелей к вечеру после сплошной беготни (консульство, потом Трансаэро, потом опять консульство), я была счастливой обладательницей визы и билета на завтрашний рейс в Израиль. Меня опять провожал кто-то из моих сыновей, (уж не помню кто), так как предстояло тащить тяжелую сумку из камеры хранения. В результате всех переживаний и беготни я прилетела в Израиль вместо 1-го мая, третьего, но могла бы быть и значительно позднее, не сообрази я обратиться в Трансаэро. После этого было несколько лет, когда приходилось летать с визами, а потом все вернулось к прежнему, и стало возможно летать без всяких виз по двум паспортам. Должна сказать, что теперь на такой всплеск активности я была бы уже не способна. Прошу прощения за эту, неожиданную для меня самой вставку, и возвращаюсь к моему повествованию. Когда Галя, наконец, позвонила мне и сказала, что она снова стала человеком, я через несколько дней должна была улетать в Израиль и в С.Петербург уже не успевала, но я спросила ее по телефону можно ли рассказать Льву Исааковичу про болезнь и смерть Л.Н. Она ответила: "можно и даже нужно". В Израиле я позвонила Л.И., доложилась о своем приезде, а он заехал и рассказал, что скоро уезжает в Москву. В Москве собирается зайти к Наташе Поляковой, а потом ему предстоит съездить в Вологду к своей сестре Нэми, так и не вернувшуюся в Москву после своего ареста. Вернувшись же в Израиль, он почти сразу отправится (насколько я помню) в Индию. Я вручила привезенное благодарственное письмо от Наташи Поляковой и рассказала о последних печальных событиях у Гали. Просидели довольно долго. Больше в этот приезд я с Л.И. не встречалась, так как перед моим отъездом в Россию, его в Израиле не было. Когда, наконец, я сумела приехать к Гале она была снова деятельной и даже веселой, а когда я начала рассказывать о встрече с Л.И., она рассмеялась. Оказывается уже в мае 1994 года Л.И. был в С.Петербурге у Гали. Значит, ружье уже выстрелило, и начался совершенно новый период в жизни Гали. Вскоре Л.И. приехал в месячную командировку в С.Петербург и хоть уходил на ночь к знакомому, фактически жил в семье Гали и Тани. Таня поначалу относилась к нему не очень дружелюбно, но, видя, что оба по настоящему счастливы, быстро смирилась с новой ситуацией в семье. Она окрестила Л.И. Рубликом и так называли его все близкие Штернов (за глаза конечно). Все кончается. Кончилась и командировка. Л.И. уехал в свой Израиль и тогда начались ежедневные телефонные разговоры. Звонил Л.И. всегда в одно и то же время (насколько я помню с 11-12) и никто в это время телефоном не пользовался, а Галя заранее садилась в кухне около телефона и ждала звонка. И так каждый день кроме субботы, когда вся семья Л.И. собиралась вместе с детьми и внуками в квартире сына, расположенной рядом, достаточно пересечь лестничную площадку. А по телефону обсуждалась возможность Галиной поездки в Израиль. Сначала это считалось невероятным для всех ее близких. Как может слепая Галя выдержать такую поездку! Но Л.И. настаивал и спрашивал на кого еще кроме Гали присылать приглашение, кто сможет ее сопровождать? В конце концов, сопротивление было сломлено и было решено, что Галя едет с внучкой Катей. А сейчас я прерываюсь, чтобы рассказать то немногое о Льве Исааковиче, что мне удалось вытянуть из него по телефону. Мне хотелось представить себе его семейную жизнь за те долгие годы, в которые они с Галей ничего не знали друг о друге, выполняя обещание, данное самим себе и своим близким: не возвращаться к прошлому. О Галиной жизни я знала все, а теперь захотелось узнать и написать о жизни Л.И. в эти долгие годы их разлуки, то есть в период с 1946 года и до их встречи в 1994 году. Кроме того, я считала необходимым получить у Л.И. разрешение на то чтобы написать обо всем. Не причиню ли я тем самым осложнений в его отношениях с сыном и его семьей? Разрешение было получено, после чего я попыталась по телефону выяснить некоторые подробности: в основном места в которых ему пришлось побывать и некоторые даты, определяющие жизнь его семьи в тот период. Общение по телефону оказалось неудачным. Я сейчас глухая тетеря и даже по телефону слышу неважно, а с датами Л.И. оказался не в ладу, также как и я. Я звонила, записывала, снова звонила, когда убеждалась в том, что он путает и надоела ему настолько, что, наконец, он сказал, что у него есть автобиография, которую его заставил написать его сын Исаак. И что он может дать мне ее на некоторое время. В первый же день, когда Наташа была дома (по графику своей работы один день в середине недели она бывает дома) я попросила у Л.И. разрешения приехать к нему за этой автобиографией. К стыду своему я в Наташино отсутствие не в состоянии даже самостоятельно вызвать такси. Мое знание иврита с первых лет пребывания в Израиле (1988 год), когда я пыталась самостоятельно изучать иврит, только ухудшилось сейчас в виду полного отсутствия практики. За все эти годы я встречалась с Л.И. только тогда когда он приезжал ко мне, чтобы передать деньги для Гали и Наташи Поляковой перед моими ежегодными поездками в Россию. Постепенно с ухудшением здоровья Л.И., его приезды ко мне прекратились. Последний раз я сама приезжала к нему года два назад, чтобы передать по поручению Кати Галины фотографии. При нем уже неотлучно находился человек (тогда это был мужчина), следящий за каждым шагом Л.И. и предупреждающий все его желания. В тот раз я просидела у него около часа и мы беседовали, вспоминая далекое прошлое. Было это уже после смерти Гали. И вот я снова у Л.И. Я застала его сидящим за компьютером. Он сильно изменился. Абсолютно седой, впившийся взглядом в компьютер. У меня сложилось впечатление, что ему хочется, чтобы я поскорее исчезла. Рядом с компьютером лежала солидная папка отпечатанных на машинке текстов, аккуратно уложенных в пластиковые прозрачные пакеты, с нумерацией глав. Всего таких пакетов было 11, а общее количество страниц 155. На этот раз при нем была, сравнительно с нашими годами, молодая симпатичная женщина украинка. Звали ее Люда, и уже уходя после десятиминутного общения с Л.И., я успела узнать у Люды, что она на днях уезжает на месяц в свою Украину для свидания с семьей (у нее две дочери и муж), но она обязательно собирается вернуться, чтобы продолжить свою работу у Л.И. Люда успела сказать, что лучше этой работы найти трудно, что она полюбили всей душой Л.И. и через месяц обязательно вернется. Я же за десять минут общения с Л.И. спросила, продолжает ли он свою работу или пользуется компьютером только как "редактором" при печатании. Л.И. ответил, что ему сейчас трудно работать, так как технику 21-го века осилить уже по настоящему (и в частности компьютер) он не в состоянии. Однако как раз в последнее время он попытался решить задачу Стефана не только для одномерного, но доказать ее и для пространственного общего случая. И ему удалось доказать, что она решается почти также просто как и одномерная. Он уже доказал это и подготовил статью о доказательстве, которую вскоре собирается послать как в Израильский университет, так и в Американский журнал. А я, вернувшись домой, окунулась в чтение, превратившись временно из "чукчи писателя в чукчу читателя". Читать мне пришлось несколько раз, так как из написанных очень живо и интересно отдельных кусков с трудом удалось выловить необходимые мне последовательные биографические сведения. И еще я поняла, что если уж писать о Л.И., то необходимо использовать все написанные главы, и ни в коем случае не ограничиваться, как я намеревалась раньше, периодом с 46 по 94 годы. Мне кажется, что главными для становления его личности и характера явились пять лет, проведенные на Воркуте. На меня, во всяком случае, именно этот период его жизни произвел наибольшее впечатление и я продолжала перечитывать вновь и вновь все 11 пакетов. Прежде чем начать писать о Л.И. я хочу еще немного сказать о том впечатлении, которое на меня произвела его сумбурная, но интересная так называемая "автобиография". Наиболее "почетное" место в ней занимают вопросы, связанные с его научной деятельностью и с описанием людей, связанных с этой главной для него линией жизни. Хотя я абсолютный профан в науке, описаны они так живо, что читала их с неизменным интересом. Козьма Прутков в своей книге сказал, что "специалист подобен флюсу", однако к Л.И. это определение совершенно не подходит. Он был не только специалистом, он был настолько разносторонним человеком, что когда читаешь в его сумбурной автобиографии отрывки, посвященные литературе, то кажется будто именно литература интересует его больше всего. Думаю, что любовь к литературе послужила основой сближения, а потом и любви между Галей и Л.И. Однако довольно рассуждений, пора приступить к делу. Из биографии Л.И. я полностью исключила только школьные годы, хотя и они интересны и конечно я ничего не пишу о сути его работ, в которых абсолютно ничего не понимаю. Итак, приступим благословясь. Родители Л.И. получали высшее образование в Германии (Карлсруе), там же познакомились и поженились. Отец получил техническое образование инженера-химика, а мать медицинское. Вернулись в Россию в 1906 году. Жили в Славянске (Украина), потом в Сарапуле на Каме и, наконец, семья обосновалась к 1918 году в Екатеринбурге. А семья к тому времени состояла уже из пяти человек: родителей, старшей дочери Цили 13-ти лет, младшей дочери Нэми 7-ми лет и четырехлетнего мальчика Левы - героя моего рассказа. Л.И. родился в октябре 1914 года. В 1922 году начал учиться в школе. По его воспоминаниям в школе Екатеринбурга процветал в те годы злобный антисемитизм. Старшие классы школы в начале 30-х (как и по всему СССР в те несколько лет) были превращены в техникумы с каким либо профессиональным уклоном. Л.И. хотел стать химиком и пошел в соответствующий техникум с химическим уклоном. Однако окончить техникум ему не довелось. Проучившись один год, он заболел плевритом (проболел целую зиму) и родители забрали его из техникума и отправили на излечение в туберкулезный санаторий, в котором он провел 3 месяца. Таким образом, законченного среднего образования Л.И. так и не получил. Отец Л.И. был блестящим организатором и сыграл большую роль в развитии Урала в двадцатые годы. Несмотря на то, что он никогда не был членом большевистской партии, он был создателем рабфака, который готовил партийных руководителей. Будучи сам беспартийным, он участвовал в заседаниях обкома партии. Он был фактическим организатором добычи калия в Березняках на Каме и строительства на Урале калийной промышленности. Отцу безуспешно предлагали работу в торгпредствах Франции, Германии или Америки, он возглавлял Уральское отделение госбанка, после чего был переведен в госбанк Москвы, но после года работы вернулся в Екатеринбург. По моему вся семья безоговорочно приняла Советскую власть и до начала сталинских репрессий полностью разделяла идеологию коммунизма. При этом родители относились к той части интеллигенции, которая предостерегала против бесцеремонного обращения с правом и требовала дисциплины и строгого соблюдения законности и справедливости, но постепенно их голоса были заглушены теми, у которых равнодушие к праву переходило в прямое его отрицание. Когда после санатория родители забрали Л.И. из техникума, отец его заведовал плановым отделом в Уральском научно-исследовательском химическом институте (УНИХМ). В УНИХМ по просьбе отца Л.И. приняли на работу в качестве лаборанта в аналитическую лабораторию, а вскоре Л.И. был переведен в исследовательскую лабораторию. Позже в УНИХМ были организованы занятия на правах вечернего филиала какого-то московского института и, несмотря на отсутствие законченного среднего образования Л.И. был зачислен в число студентов этого факультета. В 1933 году отцу предложили пост начальника Алма-Атинского Горфинотдела и он согласился и выехал на разведку. Готовясь к переезду в Алма-Ату, Л.И. с матерью временно выехали в Москву. Однако переезд в Алма-Ату не состоялся. Убедившись в наличии у горфинотдела Алма-Аты "двойной бухгалтерии" отец от работы отказался и приехал в Москву. С тех пор Л.И. так и остался жить в Москве вплоть до своего ареста в 1939 году. Прежде чем писать о том как это произошло, необходимо коротко рассказать о старшей сестре Л.И. Циле и ее муже Викторе Кине. В 1921 г. старшая сестра Циля ушла из дома, оставила школу, вступила в комсомол и уехала на помощь голодающим Поволжья. С тех пор в семье она больше никогда не жила. Очень рано (лет в 18) она вышла замуж за писателя Виктора Кина, полная фамилия которого Суровикин. Я помню, что роман Кина "По ту сторону" единственное, что я читала из его творчества, произвел на меня большое впечатление, но мне и в голову не приходило сравнивать его с произведением Киплинга "Свет погас", а вот Л.И. сразу заметил, что роман Кина как стилистически, так и по структуре сюжета является точным воспроизведением романа "Свет погас". Пишу об этом, чтобы подчеркнуть особенность Л.И. подходить к любому событию, к любому произведению, к любым людям, с которыми он сталкивался, со своим "особым мнением". С этим его особым мнением я, пожалуй, не всегда готова согласиться, уж очень нетерпимо относится он к некоторым событиям и к некоторым людям, но это к делу не относится. К моменту получения в 1933 году телеграммы отца из Алма-Аты о том, что переезд не состоится, Л.И. с матерью жили в комнате Кина, а самого Кина и Цили в Москве не было. Л.И. поступил на работу в Государственный институт азотной промышленности (ГИАП). Одновременно он подал документы в МГУ. На физфак и мехмат прием был закончен и Л.И. подал документы на биофак. Экзамены сдал одним из лучших, но не был принят "за отсутствием мест". Однако через некоторое время и справкой о сдаче экзаменов на биофак он был принят на заочный сектор МГУ. Работая в отделе электрохимии ГИАПа, Л.И. использовал остающееся между замерами потенциала выделения водорода время на занятия аналитической геометрией. (Замеры по 10 минут каждые полчаса, 20 минут свободны). Уже через 2 недели таких занятий Л.И. отправился сдавать годовой курс аналитической геометрии. Интересно отметить, что как при поступлении в ГИАП, так и при сдаче экзаменов, принимающие, по-видимому, быстро понимали, что имеют дело с человеком, обладающим выдающимися способностями, и соответственно этому пониманию действовали (принимали на работу, ставили положительные оценки, когда забывший формулы Л.И. начинал их "выводить" тут же на экзамене). На эти университетские годы пришелся и восьмимесячный брак Л.И. с Наташей Поляковой, о котором я уже писала. Соответственно первые месяцы Л.И. жил у Наташи, а после развода переехал в студенческое общежитие. В 1935 году отец Наташи Поляковой договорился о переводе Наташи и Л.И. из заочного сектора на 3-ий курс астрономического отдела мехмата. К этому времени Л.И. за полтора года занятий успел сдать все экзамены за первые два курса. Начальный курс астрофизики читал академик Фесенко. Учебников астрофизики тогда еще не существовало, готовились к экзаменам по конспектам, а хорошего конспекта не было ни у кого, так как у Фесенко была отвратительная дикция и записывать было трудно. Л.И. предложил собрать все конспекты и сделать из них один. Его отпечатали на машинке, дали проверить и подписать Фесенко, и все студенты в течение нескольких лет сдавали астрофизику по этому конспекту до тех пор пока не появился, наконец, настоящий учебник. Итак, с конца сентября 1937 года Л.И. по инициативе В.В.Степанова оказался младшим научным сотрудником института географии. Оказывается именно В.В.Степанов захотел помочь единственному студенту, рекомендованному им в аспирантуру, но недопущенному до конкурса общественными организациями факультета. Вскоре теоретический отдел института географии был преобразован по инициативе Семена Самсоновича Ковнера в институт теоретической геофизики (ИТГ) и Л.И. попал в первый приказ по ИТГ и стал сотрудником ИТГ. Директором ИТГ был назначен О.Ю.Шмидт, но он кроме ИТГ был занят многими другими делами и фактически руководителем ИТГ являлся Ковнер. Л.И. несколько раз подчеркивал, что ему удивительно повезло, что он попал в ИТГ, где его обучали с большим вниманием и заботой настоящей творческой научной работе. И человеческое отношение к нему в ИТГ было внимательным, даже можно сказать любовным. В середине своего пребывания в ИТГ у Л.И. началось странное заболевание: вставая по утрам с нормальной температурой, к вечеру лежал с температурой выше сорока. С помощью О.Ю.Шмидта Л.И. поместили в клинику мединститута, где ему диагностировали особую форму очагового туберкулеза легких. Несмотря на сомнение в правильности диагноза, Ковнер отправил Л.И. в Кацивели на черноморскую станцию физики моря ИТГ, да еще следил, чтобы он отдыхал, а не начал там работать. Работа, выполненная Л.И. в ИТГ для кандидатской диссертации, была одобрена и даже был ориентировочно назначен срок защиты, но 25-го октября 1939 года Л.И. был арестован. Должна сказать, что описание Л.И. ИТГ тех лет напоминает мне сказочный "райский остров", в кипящей несправедливостью, всеобщим недоверием, страхом и уже начавшимися репрессиями в стране 1937 и достигшими своего апогея в 1938 и 1939 годах. И именно в 1937 году на работу в ИТГ принимают студента, которому уже было оказано недоверие в МГУ, любовно выращивают из него талантливого ученого, следя за каждым его шагом в науке, а в конце действительно вырастили самостоятельного ученого, способного решать труднейшие задачи. Чудеса, да и только! Именно в эти годы погибли мои отец и брат, была отправлена в ссылку мать! Да о чем я говорю! В 1937 году был арестован с конфискацией имущества Виктор Кин. Тогда благодаря прописке в квартире Виктора Кина Л.И. получил право на одну комнату, прописал в ней родителей и они смогли переехать в Москву. Циля, жена В. Кина была, как член семьи изменника родины (ЧСИР) отправлена на 8 лет в Акмолинскую женскую командировку Карагандинского лагеря. Л.И., будучи сотрудником ИТГ, только недавно вернулся из поездки в Акмолинск на свидание с сестрой. Все это было совсем рядом, а теперь пришла и его очередь. Арестован Л.И. был после обыска в той самой комнате в квартире В. Кина, в которой теперь жил вместе с родителями. Одновременно с Л.И. была арестована и его сестра Нэми. После обыска Л.И. и Нэми были отправлены в тюрьму на Малую Лубянку. Допрос показал, что причиной ареста обоих был донос Юры Розенберга, старого товарища Л.И. еще по Свердловску (Екатеринбургу), которого Л.И. сам привел в свою семью. Обвинение было в антисоветской деятельности группы всего из 3-х человек (самого Л.И., его сестры Нэми и Юры Розенберга). Приговор тройки: 5 лет ИТЛ, статьи 58,10 и11. После подписания своего приговора Л.И. провел 4 месяца в Таганской тюрьме. Из Таганки был отправлен на этап. Сначала в теплушке с уголовниками, которые чуть не приобщили Л.И. к своей вагонной элите, только за то, что Л.И. их не боялся, а уголовники люди наблюдательные. В Кожве железнодорожные пути кончились; дальше пеший этап через Печорскую тайгу, последний переход 50 км, по колени утопая в размокшем тающем снеге. В Кожве Л.И. обнаружил мужа Нэми Григория Литинского, арестованного на 10 дней позднее ареста Л.И. и Нэми, у которого кроме 58 статьи, была статья 12, означающая недоносительство. В лагпункте Усть-Уса этап застрял на 5 дней, ожидая вскрытия р. Усть-Усы. Там потребовали у всех заключенных письменное указание их специальностей. Л.И. написал: научный работник в области математики и химик-лаборант. Потом пришла баржа, была тяжелейшая загрузка баржи и плавание на ней до устья р. Воркуты (Воркута Вом). Потом опять в теплушках уже до станции Воркута. От ж.д. станции до лагпункта на шахте Капитальная несколько километров пешком. На медосмотре у Л.И. температура оказалась 54 о С (думаю это ошибка, а на самом деле 34 о ) и врач предложил освободить его на три дня от работы, но Л.И. отказался. Впрочем, на общие работы ему и не пришлось выходить. В лаборатории стройматериалов на Капитальной требовался лаборант и Л.И. сразу же был направлен в лабораторию стройматериалов (ЛСМ) шахты Капитальная. В этой лаборатории и начался его пятилетняя жизнь на Воркуте. Основная работа в ЛСМ заключалась в контроле качества бетонных работ, проверки марок цемента и поиск новых стройматериалов, пригодных для строительства в Заполярье в зоне вечной мерзлоты. На шахте Капитальная было три командировки: кирпичный завод, известковый завод и гравийный карьер. Известковый завод находился в 20-ти километрах от Капитальной, гравийный карьер в 5-ти километрах к югу на другом берегу реки Воркуты. Далеко ли был кирпичный завод я так и не поняла, зато у Л.И. написано, что именно с кирпичного завода специальная комиссия под руководством Кашкетина (наверное, это было в 37-39 годах) пересматривала сроки приговоров в сторону увеличения и отправляла многих на расстрел. Работа Л.И. в основном состояла в проверке качества бетонных работ по способу, принятому в ЛСМ. Для получения проб в различных местах Капитальной, где велось строительство, Л.И. получил пропуск, позволяющий ходить без конвоя. Результат измерений должен был пересчитываться по формуле, что было утомительно и скучно. Л.И. быстро изготовил номограмму, позволяющую вместо длинного долгого расчета прикладывать два раза линейку к номограмме и получать результат. Начальник лаборатории поначалу отнесся к революционному начинанию Л.И. с недоверием, но, убедившись в правильности результатов, отправил "новатора" внедрять начинание на дальнюю командировку. Поистине всякая полезная инициатива наказуема и как ни упрашивал Л.И. оставить его на Капитальной, пришлось ему отправляться в "изгнание" на пятую шахту. Шел Л.И. пешком один. Была поздняя весна и заполярная тундра цвела. Л.И. любовался и расцвеченным всеми цветами радуги самцом куропатки, не обращающим внимания на Л.И., и ручьями, текущими с гор полярного Урала, и полуметровым фонтанчиком, выбивающимся между гранитными валунами, которыми было завалено русло ручья. Л.И. как представителя "ЛСМ" поселили в привилегированной части барака, отгороженной от остального барака. Там жило всего 10-12 человек (в основном десятников), бывших пленных с Финской войны 1939 года. В процессе своей работы довелось Л.И. отметить неправильность выполнения бетонных работ на пожарном водоеме одной из шахт (бутобетон без армировки вместо железобетона). Оскорбленный и возмущенный начальник лагпункта этой шахты кричал, что не нужна ему лаборатория и его представители, и выгнал Л.И. обратно на Капитальную, чему Л.И. был искренне рад. С началом войны в жизни лаборатории почти ничего не изменилось, только вместо восьмичасового рабочего дня был введен десятичасовой и появились новые люди. В их числе после начала войны был этапирован из Усть-Усы и муж Нэми Гриша Литинский, который оказался в одном бараке с Л.И. Л.И. считал себя виноватым перед Гришей за то что ввел в дом доносчика Юру Розенберга, посадившего всех, и взял на себя обязанность ходить за баландой и для себя и для Гриши. Продолжал Л.И. ходить и тогда, когда он уже заболел цингой и ему скрючило ноги до тех пор пока товарищи Гриши не учинили ему скандал. Воркутяне спасались тогда от цинги настойкой из хвои и оленьего моха ягеля и те, кто это выполнял цингой не болели. Видимо Л.И. занимался самолечением недостаточно, а может быть сказалось то, что перед арестом и лагерем он перенес болезнь (вспомним Кацивели), у него началась тяжелая форма "внутренней" цинги, выражающаяся в "стягивании сухожилий на ногах и расширением сердца". Положение Л.И. оказалось настолько тяжелым, что он попал в зонную больницу. Больница оказалась переполненной больными пеллагрой. Л.И. пролежал в ней месяц. Начальник "ЛСМ" достал с большим трудом для Л.И. две свежие картофелины, которых конечно было недостаточно, чтобы остановить тяжелую форму цинги, и выписали Л.И. не потому что он выздоровел, а потому что в больнице не хватало места для пеллагриков. Л.И. считает, что уход из больницы оказался для него спасительным и что вынужденный ходить на скрюченных ногах по 20 километров, он постепенно "расходился". Я же считаю, что тут Л.И. совершенно не прав. Его организму был совершенно необходим длительный отдых и проведенный в больнице месяц помог хоть немного восстановить силы, потому и смог "расходить" свои скрюченные ноги. А не будь этого спасительного для него месяца в больнице, не только за общей с Гришей, но и за своей собственной баландой до каптерки бы не дополз, и скорее всего не из-за скрюченных ног, а из-за сердечной недостаточности. В 1942-43 годах Л.И. снова занялся научной работой, используя для этого любые "благоприятные" условия, которые у него иногда случались. В его вещевом мешке хранились листочки с записью неудачных попыток заниматься в первые дни после окончания этапа темой, прерванной арестом. Во время периодических "шмонов" на эти листочки обыскивающие внимания не обращали, так как искали запретные ножики. Конечно, за эти несколько лет многое было забыто, а ни книг, ни справочников у него не было. Однако постепенно, тратя на вычисление простейших интегралов в 20 раз больше времени, чем требовалось бы в обычных условиях, ему удалось восстановить постановку задачи Стефана и решить ее. С тех пор Л.И. уже не прекращал заниматься математикой, находя для этого возможности фактически во всех местах, где ему приходилось жить на Воркуте. Начиная с прихода с этапом на Капитальную и до своего освобождения, Л.И. довелось жить в трех различных зонах: на Капитальной, в районе пятой, шестой и седьмой шахт, и на руднике, самом старом из Воркутинских районов. Случалось возвращаться из шахты в зону при ветре, дующим со скоростью 30 м в секунду и двадцатиградусном морозе. Был случай, когда на лице у него полопались кровеносные сосуды и он потом долго ходил с красными "оспинами" на лице. В 1944 году после случайной встречи с Галей, которую я описывала в своих воспоминаниях со слов Гали (не отличающейся, впрочем, от версии Л.И., приведенной в его автобиографии) его положение на Воркуте стало значительно хуже. Вкратце повторю здесь обстоятельства, приведшие к этому ухудшению. После этой случайной встречи Л.И. стал бывать в квартире Штернов. Однажды сосед Штернов, ГПУшник из следственной части Воркутлага зашел буквально на минуту в комнату Штернов и застал там Л.И. В тот же день Л.И. был посажен в карцер, из которого был доставлен на допрос к следователю, оказавшемуся тем самым соседом. На допросе следователь безуспешно требовал от Л.И. признания в том, что Галя является антисоветчицей. По окончании допроса у Л.И. был отобран его пропуск и наутро он пошел в свою "ЛСМ" уже под конвоем. Л.И. пытался предупредить Галю, что ей надо срочно уезжать из Воркуты, но случилось так, что Штерны уехали (так и не получив предупреждения), так как началась эвакуация из Воркуты всех работников Гидропроекта. А Л.И. был отправлен с Капитальной на седьмую шахту, про которую говорили, что "для вольнонаемных это ссылка, для заключенных каторга, а для каторжан смерть". На шахте бараки были на 150 мест для обычных заключенных. В такого же размера бараки, умудрялись заталкивать до 300 каторжан, причем поначалу каторжан после работы в этих бараках запирали. Смертность среди каторжан была ужасающая. Потом лагерное начальство поняло, что оно лишается рабочей силы, каторжан запирать в бараках перестали и смертность заметно уменьшилась. Первое время после ссылки на седьмую шахту Л.И. попал в общий барак и на работу ходил под конвоем. Одно время Л.И. был назначен сметчиком, но даже при наличии справочника не мог определить, какие нормы подходят для тех работ, которые он осмечивал. В результате оплата за время работы Л.И. была много выше, чем следовало, и строительная контора заработала значительно больше, чем могла бы (и чем следовало). Между тем начальнику "ЛСМ" удалось получить для Л.И. пропуск и Л.И. тут же объявил начальнику стройконторы, что возвращается на работу в "ЛСМ". Не желая упускать "выгодного" сметчика, начальник стройконторы распорядился пропуск у Л.И. на проходной отобрать, но все-таки борьба окончилась победой "ЛСМ", и пропуск Л.И. был возвращен. Жил тогда Л.И. в общем бараке большую часть которого составляли уголовники, но они относились к нему уважительно. В то время работа Л.И. состояла во взятии проб извести на известковом заводе и в доставке этих проб на следующий день в "ЛСМ". В один день Л.И. проходил километров 12, а на следующий не менее 30-ти. Какой то период Л.И. жил на седьмой шахте в привилегированной части барака, потом был переведен в общий барак на 150 человек. Отапливался барак тремя железными печурками, а освещался тремя сороковатными лампочками. Народ в бараке самый разный: мелкие уголовники, солдаты вышедшие из окружения, были трое, попавшие в лагерь из СМЕРШа и т.д. В это время Л.И. занимался своей второй на Воркуте научной работой. Ему хотелось понять, что означает измеряемая термопарами температура бетона, если она не постоянна, а переменна (как в процессе твердения цемента). Работал по вечерам. Л.И. садился на табуретку прямо под лампочкой, ставил перед собой другую табуретку и на ней писал. В бараке при этом могло происходить все что угодно: ругань, драки, естественный шум; но ни один обитатель барака никогда не входил в круг радиусом около метра, который можно было мысленно очертить вокруг его табуретки. Этого не случалось ни раза. В общей сложности на Воркуте Л.И. написал 2 работы. Одну посвященную проблеме Стефана, которую не могли решить во всем мире в течение 56-ти лет и которой в разных ее аспектах Л.И. продолжает заниматься до сих пор, и вторую, которой он занимался уже в "ссылке" на седьмую шахту, посвященную температурным измерениям в процессе отвердевания цемента. Обе работы вошли в состав его кандидатской диссертации. В начале 1945 года начальнику "ЛСМ" удалось вернуть Л.И. на Капитальную и он поселился в том самом бараке, в котором жил до "ссылки" на седьмую шахту. В противовес Шаламову, который видел в исправительных лагерях той поры только ужасы, способные убить в людях все положительные человеческие качества, и нигде не упоминая о товарищеской взаимопомощи, Л.И. в своей "автобиографии" настаивает на том, что необходимо не только упоминать, но подчеркивать: такая взаимопомощь в тяжелейших условиях Сталинских лагерей существовала; по мнению Л.И. никакие тяжелейшие условия "не способны сделать из людей волков среди волков и они оставались людьми среди людей". Сам Л.И. в самых тяжелых условиях не только оставался человеком, но и не терял способности интересоваться литературой и поэзией и чувствовать красоту северной природы. На своем лагерном пути Л.И. никогда не отказывался выполнять просьбы и поручения самых различных людей, грозившие ему серьезными наказаниями в случае разоблачения. Он описывает судьбы многих людей, с которыми сталкивался. Ничего этого я, естественно, здесь не привожу. В конце 1943 года он подружился с поэтом Яшей Соловей. На Воркуте Яша работал в плановом отделе, но в прошлом он прошел через одно из самых страшных мест - тракт Чибью-Крутая. Яша был арестован, будучи студентом литературного института, в котором учился одновременно с Константином Симоновым. Вот одно стихотворение Яши в дни дружбы с Л.И. и которое Л.И. считал хорошим: "Из лесов выходили волки Пожирали мясо человечье. Над обрывом одичалой Волги Тихо розовея плакал вечер. В горло вечера луна, как нож вонзалась, Овцы рыжие быки забора гложут Никнет колос, опадает сила И река в песчаном сохнет ложе. В своей "автобиографии" Л.И. рассказывает о том, как получил задание взять в тундре образцы торфа, обнажения которого выходили прямо на берегах тундровых озер. Торф был нужен, чтобы определить нельзя ли его использовать для утепления стен строящихся зданий. Л.И. пишет: "вода в озерах, замерзшая до самого дна, была совершенно прозрачной, а со дна поднимались до самой поверхности озера ледяные сталагмиты и мне казалось тогда, что ничего более красивого я никогда не видел". Я привожу эти его воспоминания, как пример способности Л.И. чувствовать красоту даже в тяжелейших условиях, а что условия были тяжелые доказывает вся обстановка его похода в тундру за торфом. Случилось так, что мешок с образцами торфа у него украли, приняв за мешок с хлебом. Несмотря на то, что возвратившись Л.И. доложил, что жалеть о пропаже не надо (торф тяжелый, для утепления не годится), начальник ОКСа выслушав доклад начальника "ЛСМ" изрек: "Отправьте вашего идиота лаборанта обратно и чтобы завтра же доставил образцы торфа". Пришлось Л.И. снова добираться до тундры и переходить р. Воркуту по тающему, налипающему на подошвы льду. Л.И. с трудом, совершенно больной дотащился обратно. Анализ, конечно же, показал абсолютную непригодность торфа для утепления стен. Кончается все. Окончились и пять лет срока Л.И. День в день по истечении срока, 25 октября 1945 года Л.И. был освобожден. Диагноз врача: "практически здоров". Выдали ему временное 3-х месячное удостоверение личности и справку об освобождении, в которой, в качестве выбранного места жительства, уже значился: город Воркута. В тот же день в Карагандинском лагере была освобождена Нэми. В начале 1946 года беременная Нэми приехала на Воркуту и поселилась вместе с Л.И. в представленной ему комнате вне зоны. В мае 1946 года истек срок и у Цили и в июле 1946 года Циля вместе с матерью приехали на месяц в Воркуту (отец Л.И. умер в эвакуации в 1942 году). Ко времени приезда Цили и матери, Нэми благополучно родила в городской больнице мальчика Володю и даже начала давать уроки. Союз Нэми и Гриши Литинского так никогда и не восстановился. В августе 1946 года указ о запрете выезда из Воркуты был отменен и Л.И. вместе с матерью и Цилей уехали в Москву. ******* За время пребывания на Воркуте Л.И. написал 4 статьи, три из которых составили содержание его кандидатской диссертации. Эти 3 статьи Л.И. удалось переслать Ковнеру в ИТГ, из них что-то передавала Галя. Решенная Л.И. задача Стефана была среди них. Сразу по приезде в Москву Л.И. отправился в ИТГ и доложил на семинаре свою работу. Именно в этот период его пребывания в Москве, всякими правдами и неправдами, в Москве оказалась Галя и вспыхнула их короткая, но яркая любовь, о которой я уже писала. Две недели ушли на сдачу кандидатского минимума, после чего Л.И. вернулся в Воркуту и стал ждать вызова на защиту. Защита состоялась 30 декабря 1946 года. Забавным моментом на защите было чтение характеристики с последнего места работы (ЛСМ), в которой говорилось, что своей работой Л.И. способствовал повышению марок бетона. На защите математической диссертации такая характеристика звучала несколько странно. Голосование по защите было положительным: 8 голосов "за" из 12-ти возможных. В тот же день после Л.И. защищался сотрудник отдела физики моря и при голосовании получил 12 голосов "за", хотя в его диссертации собственный оригинальный материал составлял не более 2-х страниц из 100, остальное было компиляцией. Это было уже обидно, ведь работа Л.И. была полностью оригинальной, включая решение задачи Стефана, которая оставалась нерешенной в течение 56-ти лет. Л.И. такой свой сравнительно плохой результат был склонен объяснять тем, что диссертация успешного кандидата была шикарно оформлена: в шагреневом переплете с золотым тиснением, в то время как его диссертация на этом фоне выглядела жалко: объем не более 25-ти страниц, прошита нитками вместе с обложкой из розоватой настольной бумаги. Кроме того Ковнер на защите не присутствовал, был в отъезде. Я же позволю себе дать другое объяснение: за пять лет, проведенных Л.И. на Воркуте, ИТГ радикально изменилось. Теперь это было уже совсем не то ИТГ, из которого он ушел в 1939 году. Пришло много новых сотрудников, а также многие старые сотрудники сильно изменились. Вряд ли нынешнее ИТГ было бы способно принять в свои ряды талантливого юношу с "подмоченной" репутацией, ненавязчиво учить и любовно пестовать его, радуясь его успехам и в конце концов вырастить самостоятельного творческого ученого, способного решать сложнейшие проблемы и в ряде вопросов, может быть, даже превзошедшего своих учителей. Теперешнее ИТГ не было уже тем сказочным островом в бушующей репрессиями стране 37-39 годов. Теперь в стране было спокойно, но страсти, интриги и подсиживания царили уже в самом ИТГ. Пожалуй, из сотрудников, относящихся к Л.И. по настоящему хорошо, сохранились лишь тяжело больной В.В.Степанов и С.С.Ковнер. Однако Ковнер прежней силой не обладал и против него самого в ИТГ велись интриги, окончившиеся впоследствии его уходом не только из "ИТГ, но и из системы Академии наук. Положительный результат защиты (пусть и не стопроцентный) говорит о том, что ценность и оригинальность диссертации Л.И. была очевидна всем. После получения выписки из протокола о присуждении степени кандидата физико-математических наук Л.И. съездил в Воркуту, уволился из "ЛСМ", и окончательно распрощавшись с Воркутой, приехал в Москву. Однако жить ни в Москве, ни в любых промышленных городах СССР, Л.И. не имел права в соответствии с положением о паспортах. Прописавшись в Подмосковье за 100 километровой зоной, он нелегально жил в Москве, рассылая письма в различные Вузы непромышленных городов. С.С. Ковнер договорился с Уфимским нефтяным институтом (УФНИИ) о том, что дирекция института попытается получить в НКВД разрешение на его прописку, но получение разрешения затягивалось. Тем временем Л.И. получил приглашение от Вологодского пединститута, принял его и в июне 1947 года уехал в Вологду. Начав работать в пединституте, Л.И. уговорил Нэми приехать к нему. Жили они в общежитии пединститута. Этот Вологодский период проскочил незаметно в долгой жизни Л.И., но сказался на всей дальнейшей жизни Нэми. В августе 1948 года Л.И. был уволен из Вологодского пединститута и был готов идти на любую работу, хоть на лесоповал, но тут подоспело не без помощи Ковнера, хорошо знавшего УФНИИ, разрешение НКВД на проживание Л.И. в Уфе. А в Уфу он поехал уже не один, а со своей женой Басей, на которой женился в 1947 году. Тут мне многое остается непонятным. Зачем было вызывать Нэми в Вологду, если уже в 1947 году он был женат, а совместное проживание Баси и Нэми, судя по всему, было невозможным из-за (мягко говоря) несходства их характеров и Нэми осталась в Вологде в тяжелейшем положении. Школьной учительницей из-за своей биографии Нэми работать не могла. Ей пришлось наняться грузчицей на строительство Вологодского льнокомбината и весь день таскать кирпичи. В оправдание Л.И. необходимо сказать, что после переезда в Уфу его не переставала беспокоить судьба Нэми и в первый же свой отпуск в Уфе, он поехал в Вологду, чтобы попытаться помочь Нэми. В Вологде Л.И. пошел в отдел кадров, представился как кандидат наук, предъявил соответствующие документы и попросил перевести Нэми на какую-нибудь более легкую работу, нежели переноска кирпичей. Видимо действовал он напористо и его "титул" произвел впечатление, так как просьбу его удовлетворили и Нэми была переведена на должность учетчицы в одном из цехов льнокомбината. Забегая вперед, следует сказать, что через некоторое время ее перевели в плановый отдел, а в последствии она стала начальником планового отдела всего льнокомбината. В доме льнокомбината Нэми получила трехкомнатную квартиру и проработала в должности начальника планового отдела до выхода на пенсию в 1963 году. Уже после выхода на пенсию она работала некоторое время в городской библиотеке, а потом дома стала давать уроки, так и оставшись навсегда Вологодской жительницей вместе со своими тремя сыновьями. Немного о Басе. Она родилась в 1913 году в Белоруссии в традиционной хасидской семье, но с 1918 года семья перебралась в Ригу. С детства Бася воспитывалась в еврейских традициях: посещала ивритский детский сад, окончила ивритскую гимназию. Была членом еврейской молодежной организации, в которой руководила детьми из младшей группы. Бася с детства мечтала стать артисткой. В самом начале войны она стала актрисой Рижского еврейского театра. В тот день, когда немцы подходили к Риге, Бася находилась в еврейском театре. Директор театра приказал всем сотрудникам театра сесть в машину и отъехать от Риги на несколько часов пока немецкие танки не будут отогнаны. Несколько часов обернулись многими годами. Бася оказалась в эвакуации. О возвращении Баси из эвакуации в Москву и об ее поступлении в ГИТИС можно было бы написать детективный роман, но это не для моего короткого рассказа о жизни Л.И. До самого конца войны Бася ничего не знала о своих родителях и других родных, а они все погибли в немецкой оккупации. Только старший брат Муля, замешанный в подпольной политической борьбе при фашистской диктатуре Ульмана, был еще в 1935 году за большие деньги (частично организации, а частично и семьи) переправлен в Москву, а потому остался жив. В 1939 году он таки был отправлен на 7 лет на Инту, но уже отнюдь не немцами. Всю жизнь Бася считала себя виноватой перед своей погибшей семьей. Своего уцелевшего брата Мулю она боготворила и не допускала никакой критики в его адрес. Муля был талантливым графиком, но отнюдь не обладал высокими человеческими качествами. Если учесть, что и Л.И. также очень трепетно относился ко всем членам своей семьи, то не удивительно, что в Уфе у них с Басей часто возникали конфликты из-за Басиного отношения к своим родным и отношения Л.И. к своим. Один год Бася проработала в Уфе ассистентом режиссера в русском драматическом театре, из которого была уволена, когда стало известно о ее беременности и о прошлом ее мужа. В 1951 году Бася была вынуждена искать себе работу вне Уфы. Еще до переезда в Уфу Бася окончила режиссерский факультет ГИТИСа и имела законченное театральное образование. После увольнения из Уфимского драматического театра, а также по совету Л.И., она уехала из Уфы и по направлению комитета по делам искусств получила место в Рязанском драматическом театре. Оставив трехлетнего Исаака в Москве у матери Л.И., Бася уехала в Рязань. Работа самого Л.И. была постоянной борьбой со многими сотрудниками УФНИИ, однако ему всегда удавалось настаивать на своем, когда он бывал уверен в своей правоте, тем более что главный инженер УФНИИ очень его ценил, понимая какого специалиста послала ему судьба. В том же 1951 году Туркменский филиал Всесоюзного нефтяного исследовательского института (ВНИИ) добился правдами и неправдами приказа министра нефтеперерабатывающей промышленности о переводе Л.И. из УФНИИ в Туркменский филиал ВНИИ. Никакие протесты дирекции УФНИИ в этой борьбе не помогли и 4 февраля 1952 г. Л.И. оказался в Небит-Даге. Приехал он в Небит-Даг один (Бася работала в Рязани) и прожил целый год в полном одиночестве. В феврале в Туркмении была уже весна, было тепло и пустыня цвела ярко красными маками. Эта картина напомнила Л.И. летнюю цветущую тундру Заполярья. Короткая туркменская весна сменилась жарким летом. Коридор между склонами двух хребтов (Большим и Малым Балханами) был не широк, не более 50 км. Он представлял собой нечто вроде аэродинамической трубы, где сменяя друг друга, постоянно дули два ветра: Западный и Восточный (Афганец). Западный, хоть и несет больше песка, переносится легче, а Афганец, прогретый пустынями, удушливый и горячий, может длиться, не стихая ни днем, ни ночью, в течение нескольких дней. Он проникает через любые щели в домах и не дает отдыха живущим в них людям ни днем, ни ночью. Позволю себе маленькое отступление. С Афганцем я знакома давно и хорошо. Я сразу вспомнила Алайскую долину на Памире, протянувшуюся между Алайским и Заалайским хребтами на многие километры и ширина которой в некоторых местах достигает 200 км. Если не прятаться от Афганца в помещении, то потные лица людей покрываются страшными серыми масками, на которых живыми остаются только глаза. Поэтому я хорошо представляю себе условия жизни в Небит-Даге. После окончания театрального сезона 51/52 г. в Рязани, в Небит-Даг вместе с трехлетним Исааком приехала и Бася. Фактической хозяйкой небольшого города Небит-Даг являлась секретарь ЦК союза нефтяников Пекарская, человек всеми уважаемый и бесконечно преданный своему долгу. Театра в Небит-Даге не было и Пекарская направила Басю заведовать детской секцией дворца культуры и по совмещению детской секцией дома пионеров. Работала Бася с детьми с увлечением и добилась больших успехов. Сам Л.И. сначала был назначен старшим научным сотрудником в лабораторию физики пласта, но уже через месяц стал заведующим лабораторией. Всего в Туркменском филиале ВНИИ были еще геологический отдел, химическая лаборатория и еще одна лаборатория, также с химическим уклоном. В каждом подразделении работало всего по несколько человек. Была еще в филиале механическая мастерская в которой работали всего двое: заведующий и один мастер на все руки. В лаборатории пласта, которой заведовал Л.И. работали бывший заведующий, инженер и одна лаборантка, которую все время пытался "продать" замуж ее брат. Директор туркменского филиала ВНИИ очень ценил Л.И. и прекрасно понимал какого уровня сотрудника заимел. После этого успеха директор по просьбе Л.И. освободил его от заведования лабораторией и он мог заниматься чем угодно. Совместно с начальником химической лаборатории была написана статья о теории и экспериментальных результатах работы, опубликованная в Известиях Туркменской Академии наук. Пекарская ценила Басину работу с детьми очень высоко. В мае 1953 г. она повезла Басю в Ашхабад делиться опытом работы с детьми. Л.И. в это время по делам ВНИИ поехал вместе с сынишкой в Москву. Оставив сына у матери, он вернулся в Небит-Даг с легким кашлем, на который не обратил особого внимания. Бася же в обыденной жизни сравнительно пассивная, обладала способностью проявлять в экстремальных ситуациях необыкновенную активность и напористость, а также чувствовать и предугадывать эти ситуации. Послушав кашель Л.И. она потребовала показать его фтизиатру. Врач прослушала Л.И. и ничего у него не обнаружила. Но Бася не сдавалась и настояла на том, чтобы сделать анализ мокроты, и оказалась права. Анализ показал, что у Л.И. открытая форма туберкулеза (5-6 палочек в поле зрения). Последовавший за этим рентген обнаружил наличие большой дыры в правом легком. Несмотря на протесты Л.И., Бася решила, что климат Небит-Дага для Л.И. не годится и потребовала немедленного отъезда. Начальник Туркменского филиала ВНИИ был категорически против увольнения Л.И., да и сам Л.И. чувствовал, что таких условий и такого отношения как здесь, они не найдут нигде, но справиться с концентрированной Басиной энергией было невозможно, и они улетели в Москву. В Москве в тубдиспансере в мокроте было обнаружено уже 30 палочек, да еще признаки распада легочной ткани. Через пару дней у них на руках была путевка в туберкулезный санаторий, причем оказалось, что Небит-Даг телеграфно оплатил стоимость путевки в санаторий для них обоих. В санатории Пески Л.И. вместе с Басей провели 3 месяца. В своей "автобиографии" Л.И. пишет о пребывании в санатории: "в Песках пробовали наложить пневмоторакс, но воздух не пошел. Однако на следующий день оказалось, что пузырь все же образовался. Был проколочный спонтан, случай обычно имеющий летальный исход, а меня приведший к полному излечению от туберкулеза. В Песках мне сделали торакокаустику, и в течение 3-х месяцев поили паском. Пневмоторакс мне потом накладывали в течение четырех лет". Поскольку для меня все это сплошная тарабарщина, я привела дословно все написанное Л.И. о своем пребывании в Песках, дабы ничего не наврать. После санатория Л.И. с Басей съездили в Небит-Даг, чтобы оформить перевод Л.И. в распоряжение союзного ВНИИ. Незадолго до отъезда в Небит-Даге им предоставили шикарную квартиру, в которой они не прожили ни единого дня. 25-го ноября 1953 г. они навсегда распрощались с Небит-Дагом, сохранив о жизни в нем наилучшие воспоминания. Мне кажется, что им было хорошо в Небит-Даге потому, что, во-первых, многое зависит от окружающих людей, а они в Небит-Даге были в основном порядочными и доброжелательными. Главным же, по моему, было то, что в Небит-Даге Бася была занята работой, которую делала хорошо, за которую ее ценили и она обладала самостоятельной ценностью, а не рассматривалась только как жена Л.И. Был случай, когда в Небит-Даг по приглашению Л.И. приезжала его сестра Циля, искавшая места, где бы ее не преследовали власти, а Небит-Даг был местом куда ссылают, а не откуда высылают. Тогда благодаря Басе Пекарская нашла Циле работу и комнату. И все-таки отношение к Басе со стороны Цили, поначалу весьма дружеское, сменилось, в конце концов, злобным и нетерпимым. Неприятие Баси обеими сестрами Л.И., несмотря на его попытки объяснения, мне так и остались до конца непонятными. Следующим местом пребывания семьи Л.И. был Краснодарский филиал ВНИИ, в который он был командирован по распоряжению директора ВНИИ. Краснодар встретил их негостеприимно. Директор филиала, грубый, неприятный и недобросовестный казак, никакой квартиры семье не предоставил. Пришлось искать самим. По работе Л.И. был зачислен старшим научным сотрудником в отдел разработки. Л.И. должен был отвечать за качество разработки новых нефтяных полей. Конфликты с директором начались почти сразу, когда директор в отсутствии Л.И. отправил в техническое управление проект разработки нефтяного поля, составленный по неточным разведывательным данным. Тем не менее, вскоре Л.И. был переведен на должность руководителя лаборатории пластовой нефти. У Баси в Краснодаре ничего не получилось. В Краснодаре было два театра, но с Басей там даже разговаривать отказались, в клубах повторилось то же самое. Бася попыталась учиться шить, но белошвейки из нее не получилось. И Л.И. и Бася только и мечтали о том, чтобы скорее уехать из ненавистного, негостеприимного Краснодара, в котором Л.И. чувствовал себя на работе неуютно, а Бася вообще не имела никакой работы. Друзей у них не было, среди большинства горожан чувствовали себя чужаками, а может быть даже ощущали и проявление скрываемого антисемитизма. Благодаря Ворошиловской амнистии Л.И. мог теперь жить и работать в любом городе, даже в Москве. Вопрос о прописке был снят с повестки дня и Л.И начал рассылать документы на конкурсы в самые различные ВУЗы. Быстрее всего отозвалась Уфа, где его знали, и он был избран по конкурсу на должность доцента кафедры математики Уфимского нефтяного института. Когда Л.И. подал заявление об увольнении в связи с избранием по конкурсу директор краснодарского филиала ВНИИ сказал: "Ох, я и дурак. Я не подумал о том, что он может уйти по конкурсу в ВУЗ". Так закончилась в июне 1955 года Краснодарская эпопея. Итак, 20-го июня 1955 года семья Л.И. снова в Уфе, вернее в нефтяном городке Черниковске в 20 км севернее Уфы, вскоре ставшем частью города. В Черниковске находились тогда: учебный институт, институт переработки нефти (бывший отдел переработки УФНИИ), строящийся завод СИНТЕЗСПИРТ, два нефтеперерабатывающих завода и длинный ряд бараков, в которых жили работники всех этих предприятий. Через пару лет на месте бараков выросли четырехэтажные дома. В Уфимском нефтяном институте (УФНИИ) Л.И. встретили не очень дружелюбно. Завкафедрой высшей математики был явно не на своем месте, читал лекции с бесконечным употреблением "пустых" слов (таких как значит) и в то же время обвинял Л.И. в применении непонятного студентам языка, на самом деле не отличающегося от языка стандартного учебника. С ректором УФНИИ отношения тоже были напряженными, так как Л.И. препятствовал незаконному приему в институт "нужных" студентов или несправедливому завышению оценок лодырям, обладающим высокопоставленными родителями. У Баси с работой было совсем плохо. Сначала она получила было работу руководителя драмкружка во Дворце Культуры нефтяников. Несмотря на прекрасные отношения и интерес к занятиям членов кружка, она вынуждена была уволиться "по собственному желанию" из-за травли, учиненной махинаторами, которые впоследствии были отданы под суд. В 1956 году были сняты судимости и с Л.И. и с Нэми. То была пора хрущевской оттепели и по стране катилась волна реабилитаций. В 1957 году в Москве на мехмате МГУ Л.И. защищал докторскую диссертацию. Обстановка в ученом совете МГУ была неприятной из-за столкновений механиков и математиков, составляющих совет и постоянно дающих друг другу бой. Результат голосования был не очевидным и потребовалось решение ВАКа. Вся эта неразбериха затянулась и докторскую степень Л.И. получил лишь в июле 1959 года. После получения докторской степени Л.И. был избран на должность профессора кафедры математического анализа Башкирского университета (БУ). Ездить из Черниковска в центр Уфы, где находился БУ, было тяжело, особенно зимой, когда морозы доходили до -40 о С. Квартиру в центре получить не удавалось. Басе очень хотелось переехать в город своей юности Ригу и такая возможность появилась в 1961 году. В 1960 году при Рижском Университете был создан вычислительный центр на правах научно-исследовательского института, и Л.И. начал вести переговоры и даже ездил в Ригу читать ознакомительные лекции в этом ВЦ. В результате ректор Латвийского университета решил организовать при ВЦ отдел инженерно-физических проблем, заведовать которым он предложил Л.И. Как только в Уфе стало известно о приглашении Л.И. в Ригу, разгорелась ожесточенная борьба между Башкирским и Латвийским университетами. Башкирия не хотела отпускать Л.И. Несколько раз вызывали в Обком, уговаривали в Латвию не уезжать, ссылаясь на какие-то постановления ЦК о том, что специалисты должны направляться в восточные районы СССР, но никак не в Латвию, обещали предоставить квартиру в центре города, грозили не выдать характеристику из Б.У. А пока длилась вся эта борьба, Л.И. был заочно избран по конкурсу в ВЦ Латвии и уехал. Характеристику из Башкирского университета Л.И. так и не получил. По этому поводу ректор Рижского университета заметил, что отказ выдать характеристику означает, что Л.И. в Башкирском университете ценят, а это и есть лучшая характеристика. В июне 1961 года после семилетней жизни в Уфе семья переехала в Ригу и Л.И. приступил к работе, а поначалу к созданию Отдела инженерно-физических проблем в ВЦ. Ко времени прихода Л.И., в ВЦ было пять отделов: теоретический, отдел гидродинамики, отдел аппроксимации, физическая лаборатория, занимающаяся численными расчетами атомных орбит, и отдел инженерно-физических проблем, создаваемый Л.И. Перед отъездом из Уфы Л.И. получил заказ Башнефти на расчет температурного поля при закачке в нефтяной пласт горячей воды. Для этой работы, кроме двух программистов его отдела, потребовался перевод в отдел опытного программиста из теоретического отдела. Кроме того число сотрудников отдела росло за счет аспирантов, и постепенно возросло до 9-ти человек. В отделе Л.И. было два основных направления работы: 1. расчет температурных полей нефтяных пластов при различных методах их разработки и 2. численное решение задач сверхвысокой очистки материалов различными методами перекристаллизации (по заказам Московского института электротермического оборудования). Сам Л.И. в это время написал две книги: "Проблема Стефана" (издана в 1967 году) и "Температурные поля в нефтяных пластах". Эта вторая книга была результатом теоретических расчетов Л.И. и расчетов, проведенных сотрудниками его отдела. Книга была опубликована в 1972 году Московским издательством Недра. Постепенно количество сотрудников отдела возрастало, было много договорных работ, приносивших значительный доход отделу. Л.И. же решил заняться новым направлением работ: биологическими проблемами. Договора, сроки, необходимость участия в административной деятельности осточертели Л.И. и он решил оставить руководство отделом, передав его соответственно двум направлениям работ отдела, рекомендованным Л.И. двум своим бывшим сотрудникам. Л.И. попросил перевести его вместе с одной своей программисткой, уже начавшей работать с Л.И. по биологической тематике, в отдел аппроксимации, в котором уже образовалась группа, занятая биологическими проблемами. В это время проблема биологических мембран была включена в список важнейших работ, финансирующихся по госбюджету. Никаких договоров, никакой административной деятельности, счастливая свободная работа. Отказ от заведования отделом произошел в 1972 году. Все что я попыталась написать о работе отдела Л.И., происходило в течение 11-ти лет. Все это время все сотрудники отдела работали увлеченно и обстановка в отделе была свободная без необходимости административного нажима. Мне кажется, что это был хороший плодотворный этап в жизненном пути Л.И. А что же происходило в семье за этот период? За эти 11 лет Исаак превратился из 12-летнего мальчика в 23-х летнего юношу. Он начал учиться в 7-ом классе русской школы, однако очень скоро родители убедились, что делать в этой школе ему нечего. К урокам дома он не готовился, и получал пятерки, а к латышскому языку в этой школе было полное пренебрежение и ученики седьмого класса были не в состоянии ни говорить, ни писать на латышском языке. И родители решились проделать рискованную операцию. Рядом с их домом находилась старая латышская школа и Бася вместе с Л.И. пошли в эту школу. Бася, не успевшая еще забыть латышский язык, который знала с детства, сумела договориться с директрисой о переводе Исаака в седьмой класс с тем, что в течение полугода к Исааку не будут предъявлять требования по предметам, преподающимся на латышском языке. Директриса даже посоветовала учителя, который за эти полгода сможет обучить Исаака латышскому языку, занимаясь с ним три раза в неделю по два часа в их доме. Перевод состоялся и действительно Исаак, уже через полгода был одним из лучших учеников своего уже латышского седьмого класса. С восьмого класса Исаак перешел в школу с физико-математическом уклоном на латышский поток, а по окончании ее поступил в университет на латышский же поток физического отделения физмата ЛУ. Исаак окончил университет в 1971 году и получил свободный диплом и рекомендацию в аспирантуру. В аспирантуру он поступил, но в заочную в институте Физики Латышской Академии наук, а работать пошел в группу Л.И. в Вычислительном центре. В 1972 году он уже был авторитетом в области мембранного транспорта электролитов. В 1971 году Исаак женился на девушке Любе, тоже, кажется, окончившей Латышский университет. В 1973 году по инициативе Исаака и его жены Любы, при полном согласии Л.И. семья решилась на эмиграцию в Израиль. Мотивы у всех были разные. Исаак и Люба говорили: "не хотим жить в гостях", а Л.И. стал невмоготу режим Брежневских времен. Бася, которая в юности была активной сионисткой, тем не менее внутренне к эмиграции не была готова, но подчинилась желанию остальных. Бася, так стремившаяся в Ригу, работы в ней не нашла и это изменило ее характер. Кроме того она очень боялась говорить о принятом семьей решении своему брату Муле. Она понимала, что их отъезд будет для него ударом и собиралась рассказать ему поближе к отъезду. Получилось, однако, что Муля узнал о планах семьи от посторонних раньше, чем от своей сестры. И вдруг Муля скоропостижно скончался и конечно нашлись люди, распространяющие слухи о том, что причиной его смерти было решение семьи эмигрировать. Для Баси смерть брата была очень большим потрясением. Она перестала выходить из дома и даже не пошла на похороны Мули. Л.И. готовился к отъезду основательно и задолго до отъезда. Он благополучно выпустил в свет всех аспирантов, которыми руководил, и не брал новых, заранее передал редактуру журнала "Латвийский математический ежегодник", созданный по инициативе Л.И. несколько лет назад, закончил все начатые работы. Отношение к Л.И. после того как стало известным его решение уехать в Израиль оставалось хорошим и в ВЦ и даже в ЛУ. Даже письмо, разрешающее (в смысле секретности) послать последнюю статью в Америку, было беспрепятственно подписано. Перед отъездом (уже из Москвы), из Вологды приехала попрощаться Нэми, а Циля заявила, что переписываться с уехавшими она не будет. Семья Л.И. прилетела в Израиль 25 апреля 1974 года в составе пяти человек: Л.И., Бася, Исаак, Люба и их 2-х летняя дочка Генелэ. В аэропорте "Лод" происходило оформление документов и направление прибывших в центры адсорбции в различные места страны. Л.И. с Басей хотели попасть в кибуц, но с ними о кибуце даже разговаривать не стали и всех послали в центр адсорбции в Димону, где им предоставили две квартиры: 4-х комнатную для семьи Исаака и Любы и 2-х комнатную для Л.И. и Баси. В Димоне Л.И., Исаак и Люба начали посещать ульпан (Бася знала иврит с детства). Ко времени прилета в Израиль Л.И. было 60 лет, Исааку 25 и Любе 26 лет. Все были уверены в том, что труднее всего будет получить работу Л.И., а молодым много легче. Получилось все совсем наоборот. Имя Л.И. оказалось известным и в Израиле и на Западе. Сначала его пригласили в Университет Беер-Шевы и он уже начал оформляться, но вскоре предложение пришло и из Иерусалимского университета и Л.И. предпочел его. Месяца через четыре вся семья уже жила в Иерусалиме. Исаак был зачислен в аспирантуру в Реховоте, Л.И. получил работу профессора Иерусалимского университета (при условии, что университет найдет работу и для Любы) и Люба получила работу в подразделении университета, институте прикладной химии. И только Бася осталась без работы, так как влияние Л.И. на театральную сферу не распространялось. В конце 1974 года Л.И. получил приглашение на конгресс нефтяников США в Далласе, а также личное приглашение от профессора Стенфордского университета, благодаря которому познакомился с различными районами США, а потом еще летал во Францию в Орлеан устанавливать контакты для совместной работы. В 1975 году Л.И. летал на международный конгресс по прикладной математике в Голландию, а также посетил Оксфорд в Англии и побывал в Германии. В 1978 году на симпозиуме в Дараме (север Англии) Л.И. познакомился со многими коллегами из разных стран, и главное, вернулся к чисто математической работе, связанной с проблемой Стефана и ее многими модификациями. В течение 15-ти лет Л.И. участвовал и выступал с докладами и сообщениями на ряде симпозиумов и семинаров, посвященных проблеме Стефана и ее обобщениям. После 1979 года он был два раза в Италии, один раз в Германии и один раз в США, а также принимал участие в симпозиуме в Греции, посвященном механике набухания тел. Во всех своих поездках Л.И. конечно не ограничивался пребыванием на симпозиумах, конгрессах и семинарах, а обязательно знакомился со всеми музеями и вообще интересными для него местами. Например, будучи в университете в Павии (маленький городок в Ломбардии), он специально поехал в близко расположенный Милан, чтобы посмотреть на памятник Гарибальди, о котором Багрицкий написал: "Над Миланом на пьедестале Страшный всадник и страшный конь Пальцы грозно узду зажали И у пристальных глаз ладонь". Л.И. был разочарован памятником. По его мнению образ Гарибальди, созданный Багрицким, правдивее образа, предложенного скульптором. Съездил Л.И. и в Венецию, которая значительно дальше от Павии, чем Милан. Венеция тоже не произвела на Л.И. большого впечатления, но вернувшись в Милан он еще познакомился со Швейцарией, проехав по ней в поезде из Цюриха и полюбовался на Италию из окон международного экспресса, довезшего его до Рима, из которого он уже улетел в Израиль. Почти сразу по приезде в Израиль Бася начала чувствовать себя плохо. Это уже была совсем не та Бася, которая успешно работала в Небит-Даге и была инициатором переезда в Ригу. У Баси заметно ослабевала память. В 1982 году, когда по случаю года "саббатикал", который Л.И. решил с Басей провести во Флоренции, они стали брать уроки итальянского языка. Однако уроки вскоре пришлось прекратить, так как стало ясно, что у Баси началось прогрессирующее ослабление памяти, а во Флоренции Бася заболела очень серьезно. В начале они еще ходили вдвоем во дворцы Уфиццы и Питти с их прекрасными музеями, посещали собор святого Марка, гуляли по живописным уголкам Флоренции. Все эти удовольствия были прерваны в связи с начавшимися у Баси сильнейшими болями в животе, вызванными, как оказалось "падением почки в таз". Потребовалась срочная операция. Бася, а около нее и Л.И., пробыли в больнице 2 месяца. Операция с почкой прошла успешно, но боли в животе не прекращались. Пришлось возвращаться в Израиль после семи флорентийских месяцев вместо года. В феврале 1976 года у Исаака и Любы родился сын и Люба некоторое время оставалась в Иерусалиме с детьми. В 1978 году Исаак окончил докторантуру в Реховоте, после чего проработал 8 месяцев в Кембридже, затем в Бостоне. Еще в течение двух лет Исаак работал в Стенфордском университете, но тогда Люба с детьми поехала вместе с ним. Потом вся семья собралась в Иерусалиме. Им дали две квартиры в районе Гило, который тогда только застраивался. Семье Исаака предоставили 4-х комнатную квартиру, а через лестничную площадку на том же этаже у Л.И. с Басей была 3-х комнатная квартира. С тех пор так они и живут. Еще в Риге Л.И. начал писать курс классических уравнений математической физики. Один из руководителей школы прикладных знаний и технологий Иерусалимского университете порекомендовал Л.И. издать этот курс. Л.И. решил привлечь Исаака, чтобы учебник стал более полным за счет тех методов, которыми сам Л.И. не владел, а Исаак мастерски пользовался. Исаак в процессе подготовки книги твердил: "эта книга мне не нужна, участвую в ней только ради тебя". Никакого участия в технической подготовке издания Исаак не принимал, все приходилось делать Л.И. Книга вышла в хорошем издании в 1993 году, а в 1998 году вышло первое дешевое издание, предназначенное для студентов. Успех книги был приятен не только Л.И., но конечно и Исааку. После возращения из Италии Бася из болезней уже не вылезала. Она перенесла несколько ортопедических операций и у нее возобновились сильные желудочно-кишечные боли. Диагноз долго не могли поставить, потом решили, что у нее начала развиваться болезнь Альцгеймера. Потом у нее случился инсульт и она потеряла дар речи и полностью потеряла память. Последний год жизни был ужасен. Умерла она в больнице 11 мая 1992 года, куда попала после сильнейшего кровотечения. Оказалось, что помимо болезни Альцгеймера у нее была обнаружена огромная язва двенадцатиперстной кишки, но умерла она от отека легких. В своей автобиографии Л.И. пишет, что всю жизнь чувствовал себя виноватым перед Басей, что не имел права жениться на ней из-за своей биографии, помешавшей ее работе в театре. Я же считаю, что он не прав. Просто с самого начала это был брак без любви и даже без влюбленности с обеих сторон и только с течением времени возникла взаимная привязанность и привычка, которыми заканчиваются в большинстве случаев все даже счастливые первоначально браки. Какая могла быть любовь, если Л.И. женился на Басе, будучи влюбленным в Галю и продолжал долгое время с ней переписываться, а вот почему Бася вышла замуж и была ли любовь с ее стороны мне не совсем понятно. Переписка между Л.И. и Галей прекратилась только после того, как в Басины руки попало Галино письмо, оскорбительное для Баси. Бася потребовала прекращения всяких отношений с Галей и Л.И. такое обещание дал и действительно выполнял в течение всей совместной с Басей жизни. Что-что, а чувство долга у Л.И. превалировало над многими прочими чувствами всегда. Начало семейной жизни Л.И. и Баси было без любви, а потому были частые конфликты из-за отношения к родственникам друг друга, а также недостаточного внимания к работе друг друга. По работе Л.И. был всегда востребован, а Бася всю жизнь боролась за возможность своей работы. Только в Небит-Даге они были по настоящему счастливы, потому что Бася успешно работала, и ее работа ценилась. Там появилась наконец настоящая человеческая теплота в их отношениях, там Бася не была только женой, она имела самостоятельную ценность. В дальнейшем Бася и вся семья не имели оснований жаловаться на недостаток внимания со стороны Л.И., хотя как у талантливого творческого ученого смыслом жизни была для Л.И. работа, его математика. Сейчас Л.И. перевалило за 91 год, но он все еще работает, однако с коллективом университета контактов почти нет; он остался чужим - может быть из-за плохого знания языка, а может быть из-за склонности к изолированности, развившейся с годами. Дома ему созданы прекрасные условия, о близости же с семьей судить не берусь. В последней части его автобиографии есть слова: "всю жизнь я существовал без понятия "родина" и несомненно так и умру без этого понятия". А в науке его по моему можно назвать человеком мира, так как по интересующим его научным проблемам, он готов сотрудничать с учеными любой страны, лишь бы у них было такое же отношение к интересующей его проблеме. О работе в Риге Л.И. сохранил самые теплые воспоминания и его там помнят до сих пор, судя по теплым поздравлениям, приходящим из Риги к круглым датам его жизненного пути. В Риге он подготовил для самостоятельной творческой работы 5 аспирантов, тогда как за все время работы в Иерусалимском университете, только одного. Почти месяц я работала с автобиографией Л.И., пытаясь написать сравнительно короткую биографию и отразить в ней по возможности все этапы его жизни и создать представление о его личности. При этом я не забывала о том, с чего начался мой интерес к Л.И., ставшего главным человеком в последнем периоде жизни Гали, и фактически являющегося "заочным" ее мужем на протяжении 10-ти последних лет Галиной жизни. Закончив свою работу я снова поехала к Л.И. для того чтобы вернуть его "автобиографию", но так же и для того, чтобы уточнить кое-что мне непонятное и задать несколько подготовленных в процессе работы вопросов, которые возникли у меня. Мне хотелось быть уверенной, что я ничего не напутала, и выяснить согласен ли он с моим мнением, которое я всегда оговаривала, как свое личное мнение. Результат для меня оказался ошеломляющим: ни на один мой вопрос ответить он не смог, пытаясь вместо ответа приводить какие то места из своей автобиографии, которую я помнила лучше его. На самые простые вопросы отвечал: "не помню", а помнил только то, что было отражено на 155-ти страницах, которые я ему и приехала возвращать. Все мои попытки остались безрезультатными, хотя разговаривали мы долго. Иногда мне удавалось получить подтверждение своих выводов, но ничего нового Л.И. не добавил, даже сведений, полагающихся приводить в обычных автобиографиях. Милейшая украинка Люда, ухаживающая за Л.И., сказала, что когда она вернулась в Израиль к своей работе в семье Л.И. через месяц после поездки к своей семье в Украину, Л.И. ее не узнал и просил напомнить кто она и почему уверяет, что он ее должен хорошо знать. Потом, по-видимому, вспомнил, потому что задал на следующий день какой то вопрос об ее муже. Поняв, что ответа на свои вопросы не добьюсь, я просто начала разговаривать о разных этапах его жизни, совершенно случайно вспомнив: "вот вы специально из Павии в Милан ездили, чтобы на памятник Гарибальди посмотреть, упомянутый в стихах Багрицкого, а я к стыду своему этих стихов не читала, да и не помню, чтобы они были в сборнике его стихов". И тут произошло невероятное: Л.И. сказал, что в сборниках их действительно нет, но он может прочесть и тут же начал читать. Прочел все довольно длинное стихотворение без единой остановки и с подобающим выражением. Я "обалдела" и рассказала, что еще в шестидесятых годах я открыла для себя Гумилева, и как мы с Галей читали друг другу его стихи, и я знала множество стихов наизусть и, в частности, одно из моих любимых, таких как например "Сахара", но после того как мне стукнуло 80, память мою на стихи как отрезало, и я все забыла. И тут Л.И. начал читать и я, сразу же вспоминая, вторила ему. Так вместе мы начали читать стихи. Я сказала, что помню только то, что знала еще в далекой юности, даже в детстве: Пушкина и Лермонтова, в частности до сих пор помню все стихотворение Лермонтова "На смерть поэта" и мы тут же начали вместе читать. Это было поразительно. Как же так: абсолютная потеря памяти на значительные бытовые эпизоды настоящего времени, и такая удивительная память на стихи (он еще прочитал два своих собственных стихотворения)? На это Л.И. мне ответил: "я математик, до сих пор занимаюсь ей и способен решать теоретические задачи математики. Математика это искусство, такое же как литература, поэзия и живопись; поэтому кроме математики я прекрасно помню и стихи и даже многие картины из музеев Италии и наших русских музеев, помню совершенно ясно". Мы просидели вместе с Л.И. больше 2-х часов. На некоторые прямые вопросы ответ я все-таки получила. На вопрос была ли у них любовь с Басей в первые годы их связи ответил: "не уверен, может быть у Баси и была". На вопрос была ли Бася добрым человеком ответил: "не уверен, может быть и нет, и добавил: Бася была человеком твердо придерживающимся "этических норм" и требующим их соблюдения у всех с кем она сталкивалась. Такова была моя последняя встреча с Л.И. Скоро я собираюсь уезжать в Россию. Собираюсь перед отъездом позвонить Л.И. и попрощаться, но не исключено, что к тому времени он забудет кто я такая. Впрочем Катю он помнит прекрасно и даже просил меня узнать начала ли она писать фантастические рассказы, как намеривалась, о чем рассказывала ему в последнем телефонном разговоре. Правда это была сказано не при встрече, а в одном из телефонных разговоров и, возможно вскоре после его разговора по телефону с Катей. После работы с автобиографией Л.И. у меня сложилось определенное мнение о нем, как о человеке (о его научном таланте я написала достаточно): Л.И. храбрый, мужественный, человечный. О людях судит быстро, но не всегда справедливо, создавая свое суждение иногда по единственному эпизоду. Несмотря на свои храбрость и мужество, легко подчиняется диктату самых близких людей, соглашается с их требованиями, которых сам не разделяет (с этими моими наблюдениями он, кстати, быстро согласился). Думаю, что происходит это от его безразличия к любым бытовым вопросам, которые по сравнению с его научной главной жизнью, второстепенны и не должны создавать помех для его "главного", а именно для его математики, которую он возвел в ранг "искусства", и которая дает ему жизненные силы. О том, насколько Л.И. был храбр и человечен, из моей краткой биографии увидеть нельзя, так как все его отношения с окружающими людьми, все опасности, которым он иногда подвергался, чтобы доставить какое либо письмо, а иногда и пищу для умирающих от голода людей в лагере, я опустила, иначе пришлось бы писать не краткую биографию, а жизнеописание. Я оставила только основной вывод о том, как благодаря взаимопомощи, люди в сталинских лагерях оставались людьми, а не становились волками. Теперь, когда все рассказано о Л.И. и его семье, могу рассказать о том как прошло посещение Израиля Галей и ее внучкой Катей. Я уже писала о том, что не одобряла поездки Гали в Израиль, слишком свежи были воспоминания о нашей с ней поездке в Москве к Наташе Поляковой, во время которой Галя чудом не свалилась с лестницы. Тем не менее, когда я узнала о том, что они все-таки едут, я попросила Л.И., чтобы Исаак заехал за мной и взял меня в аэропорт встречать Галю и Катю. Я знала о том, что встречать гостей будет Исаак, а сам Л.И. будет ждать их дома. Исаак заехал за мной, а когда я увидела Галю и Катю, бросилась к ним и расцеловала, я не удержалась и сказала шутя Гале: "ты все-таки авантюристка, слепая решилась на такую поездку". Договорились, что Исаак сразу повезет Галю и Катю к Л.И., а завтра они приедут втроем к нам с Наташей и мы вместе обсудим дальнейшие действия. Меня Исаак завез домой, а гостей повез в Гило, где жила вся семья Л.И. На следующий день действительно все трое были у нас дома. То что они рассказали, ошеломило меня. Оказывается дома, почти сразу после приезда, Исаак закатил скандал и при Гале кричал, что не потерпит присутствия ее в этом доме, что это оскорбляет память о матери и что даже лучшая ее подруга (это я) назвала ее авантюристкой. Все это было неправдой. Во-первых Л.И. принимал гостей не в доме Исаака, а в своей собственной квартире; во-вторых Бася умерла два с половиной года назад и все последние, чуть ли не 10 лет, Л.И. провел у постели больной жены, исполняя обязанности сиделки. Наконец это так разительно отличалось от того, как приняла Л.И. дочь Гали, Таня, когда Л.И. появился в их семье всего через полгода после смерти мужа Гали, Льва Николаевича, Таниного отца. Таня сумела глубоко упрятать свою обиду, видя что ее мать действительно счастлива. Исаак же оскорблял Галю, гостью своего отца, и когда тот не выдержал и закатил ему пощечину, сильно ударил Л.И. По моему мнению бешенство Исаака было вызвано совсем не теми обстоятельствами, о которых он кричал, бросаясь на отца и даже подняв на него руку. В чем же дело? Почему он боялся появления Гали, которая, как и Л.И. хотела, чтобы у нее с семьей Л.И. установились хорошие отношения? Что бы случилось, если бы раз в несколько лет Галя приезжала к своему любимому (а скорее всего не смогла бы), а он, пользуясь редкими возможностями, ездил бы иногда в С.Петербург? Неужели за спектаклем, разыгранным Исааком, кроются какие либо меркантильные соображения? Неужели он или его семья, боялись посягательств Гали на имущество Л.И., которого у него нет и никогда не будет? Думаю, что нет. Тогда может быть эгоизм, черствость, отсутствие доброты у Исаака, не желающего поступаться ради счастья отца, перенесшего много тяжелого за свою долгую жизнь, собственным чувством обиды за мать, которой уже давно нет и к которой во время ее болезни особого внимания не проявлял? Взбешенная Галя сказала, что ноги ее больше не будет в квартире Л.И. и они с Катей прибыли ко мне со своими вещами. Я уверила их в том, что без особых удобств у нас с Наташей устроиться можно, и Л.И. может бывать у нас дома столько времени, сколько пожелает. Насколько я помню, Л.И. ездил еще один раз в С.Петербург, а потом Исаак добился таки от Л.И. обещания в Россию больше не ездить и ограничиваться общением с Галей только по телефону. Л.И., будучи по характеру храбрым и решительным в большинстве жизненных обстоятельствах, как правило, подчинялся желаниям своих самых близких родных, особенно тех, с которыми жил вместе, и от которых зависело его спокойствие, поэтому подчинился он и требованию Исаака прервать личное общение с Галей и не ездить в С.Петербург. После этого решения каждый свой приезд к Гале я видела всегда одну и ту же картину: между 11 и 12-тью часами Галя сидит в кухне и ждет звонка из Израиля, а потом следует долгий разговор. В 1993 году, сразу после окончания университета, Гуля поступила в аспирантуру Московского университета и уехала в Москву. Началась жизнь вдвоем Гали и Тани, но незримо в ней присутствовал и Л.И. Его ежедневные звонки делали его участником их жизни. Он знал о них все, знал о том, сколько у Гали уроков, и когда они происходят. Иногда разговоры бывали очень долгими: обсуждались и прочитанные книги, и даже какая погода в С. Петербурге и в Израиле. Таня рассказывала, что разговаривать с Л.И. надо было очень осторожно. Не дай Бог сказать между прочим, что в С.Петербурге чего-то нужного нет или, что Таня обегала на днях все аптеки в поисках нужного для Гали лекарства. Уже на следующей телефонной связи Л.И. сообщал, что уже выслал экспресс-почтой то, чего нет в С.Петербурге или лекарство, которое не могла найти Таня. Таня называла Л.И. Рубликом, я "заочным мужем", а Галя при этом снисходительно улыбалась. Последний раз я ездила к Гале и Тане, когда Гуля приезжала из Москвы со своей дочкой, очаровательной, весьма шустрой девочкой. А тем же летом Таня с Галей ездили еще на подмосковную дачу к Таниной приятельнице, но мы с ней не встречались, так как в то время я была в Израиле. Я прекрасно помню Галины рассказы о том, как она пыталась гулять по дачному участку и обязательно прогулки эти оканчивались полной потерей ориентации и вызовами помощи. Было это по-моему в 2001 году, а в сентябре 2002 г. случилось ужасное: неожиданно от инфаркта умерла Таня. Вечером вышла в кухню и почему-то долго не возвращалась. Галя застала ее сидящей за столом, с головой, уроненной на руки, лежащие на столе. Была страшная ночь, когда Галя вслепую ходила по квартирам, чтобы хоть кто-нибудь помог ей набрать по телефону любой номер, по которому кто-либо из родственников или знакомых мог прийти к ней. Она поняла, что не видит теперь ничего, не отличает даже света от темноты. Кругом только темнота. Это был год из тех, когда люди "Бандитского Петербурга" не открывали ночью никому и, насколько я помню, ей самой все-таки удалось набрать номер и кто-то к ней приехал. Галя была в таком отчаянии, что считала, что жить она дальше просто не сможет. На свете существовал только один человек, который мог помочь ей выжить: это был Л.И., и он прекрасно это понимал. Несмотря на данное Исааку слово, уже через день он был в С. Петербурге и принял самое активное участие в устройстве Галиной дальнейшей судьбы. С тех пор я ни очно, ни заочно не позволяла себе упрекать Л.И. в слабости, проявленной им в отношении Исаака, позволив ему выгнать Галю из собственной квартиры Л.И., да еще заставив отца дать слово никогда больше не видеться с ней. Подробностей я не знаю, так как никогда не расспрашивала Галю об этих, таких тяжелых для нее днях, и она мне сама почти ничего не рассказывала. Тогда было решено, что Катя вместе со своим мужем Алешей переедут и будут жить в Галиной квартире. Конечно такое решение полностью меняло привычную жизнь молодой пары, привыкшей к полной свободе и независимости, но они понимали, что оно является единственно приемлемым для Гали. Теперь (кроме далекого заочного мужа Л.И.) Катя была для Гали самым близким и дорогим человеком. И все-таки Галя не сдалась. Хочу рассказать о последнем Галином визите ко мне в Москву. Галя очень хотела приехать ко мне дней на десять, сменить обстановку, поговорить по душам, послушать то, что я успела написать нового. Катя сначала даже думать не хотела, чтобы отпустить Галю ко мне одну. Было это в начале июня 2003 г. Я недавно приехала из Израиля. Володя с Машей уехали на байдарках в Карелию. Мы жили вдвоем с Вячиком, но он с раннего утра до позднего вечера находился на работе, а в свои выходные дни уезжал к матери (Оле) на дачу. Я понимала, что дома я вполне справлюсь. Всегда можно выйти на 30-40 минут за продуктами, оставив Галю в кухне за столом с телефонной трубкой, однако привезти ее одна с вокзала не смогу. Посоветовалась с Ирой и Женей. Женя тогда был еще или временно безработным или находился в отпуске и, конечно же согласился ехать со мной встречать Галю на своем стареньком, но все еще работоспособном Мерседесе. Значит, со встречей Гали у меня все в порядке, но ни я, ни Катя не представляли себе, как Галя одна сможет проехать ночь в поезде. Однако Галя утверждала, что все будет в порядке, и Катюша сдалась. Они с Алешей отвезли ее на вокзал; Катя сказала молодому проводнику, что в его вагоне едет совсем слепая и отнюдь не молодая женщина, показала ему Галю и он обещал в случае необходимости помочь ей. Галя прекрасно обошлась ночью без всякой помощи, собралась и приготовилась спокойно ждать встречающих. И тут произошло неожиданное. Оказалось, что поезд прибывает не на Ленинградский, а на Курский вокзал, а это, как говорится, "две большие разницы". Мы с Женей заблаговременно подъехали к Ленинградскому вокзалу и даже посидели немного в машине, дабы не толкаться в вокзале в ожидании прибытия нашего поезда. Войдя в нужное время в первый же зал вокзала, я безмятежно направилась к расписанию, чтобы посмотреть на какую платформу нам следует идти, а Женя вдруг замер, вслушиваясь в громкое объявление по радио с упоминанием номера нашего поезда. Одновременно мы обнаружили, что наш поезд прибывает не на Ленинградский, а на Курский вокзал. У меня потемнело в глазах; я представила себе Галю, неожиданно оказавшуюся на Курском вокзале. Где она, что с ней, в каком она состоянии? Найдем ли мы ее в вокзальной толчее? Ясно одно, надо скорее ехать на Курский вокзал. Женя предложил по его мнению самый разумный путь в условиях "часа пик" (все едут на работу). В этом вопросе советчицей я быть не могла, и мы двинулись, сетуя на то, что потеряли десять драгоценных минут, сидя в машине около Ленинградского вокзала. Решили сразу же по приезде на Курский разделиться: Женя пойдет осматривать перрон, а я поспешу узнавать в справочную: не было ли каких-нибудь объявлений, и если не было, дать свое объявление. Отстояла в очереди и подошла к справочной одновременно с молодым проводником вагона, который собирался попросить объявить по радио, что Галина Федоровна Штерн ждет встречающих в помещении №... Мы пошли вместе с проводником Галиного вагона, а это был именно тот с которым, провожая Галю, разговаривала Катя, в указанное помещение: уютную комнату, оснащенную даже не стульями, а мягкими креслами. Там я увидела Галю. Она сидела в углу комнаты на мягком кресле, прекрасно одетая, опирающаяся на свою белую палку (принадлежность всех слепых) так, будто это был по меньшей мере скипетр, и создавалось впечатление, что это королева, ожидающая прибытия каких либо иностранных послов, а на самом деле Галя вслушивалась не будет ли объявлений по радио. Оказывается, проводник Галиного вагона обнаружил в вагоне женщину, не собирающуюся из него выходить, и вспомнил, что это слепая, на которую ему указывала Катя в С. Петербурге перед отправлением поезда. Проводник успокоил Галю, сказал, чтобы не волновалась, он сдаст вагон и займется ею, а если не встретят, то возьмет к себе домой и будет действовать уже оттуда. Проводник оказался очень милым и добрым мальчиком (ему было не больше 22-25 лет), и Галя совершенно успокоилась. В общем, все хорошо, что хорошо кончается, и мы скоро уже были дома. Впрочем, и тут не обошлось без приключений. Выехав с Садовой, Женин Мерседес вдруг "зарычал" и замер. Оказалось, что неисправность нешуточная, и Женя посадил нас в такси, а сам остался с покалеченным Мерседесом. Смена обстановки у Гали оказалась кардинальной. Уже на следующий день Женя с Ирой приехали ко мне, и Ира допытывалась у Гали обо всех подробностях потери ею зрения и, особенно, как она перестала отличать свет от тьмы, то есть при каких обстоятельствах "умерла" последняя живая точка на сетчатке глаза. У Иры была знакомая, врач в глазной больнице Гельмгольца, которая согласилась посмотреть Галю завтра после окончания приема больных. На следующий день Галю долго осматривали, делали какие то анализы в присутствии Иры, причем не один врач, а целый консилиум. Через пару дней анализы были готовы и было вынесено решение о том, что восстановление "живой точки" на сетчатке вполне возможно с вероятностью порядка 80%, но необходима операция. Операцию взялась делать знакомая врач, но только после полутора месяцев, так как через пару дней она уходит в отпуск. Кроме того, требуется справка от терапевта о том, что по состоянию здоровья Галя такую операцию выдержит. Галя уверяла, что готова выдержать любую операцию, лишь бы выйти снова из полной тьмы. Чувствовала себя Галя хорошо. Женя возил нас к себе на сборище моих друзей, устроенное Ирой по случаю моего приезда из Израиля. Галя активно участвовала в общем разговоре, и было почти незаметно, что она ничего не видит. Приехали Володя с Машей. Приближался день моего рождения (89 лет), и хотя я заранее объявила, что никакого празднования не хочу и отмечать этот день не собираюсь, я чувствовала, что что-то затевается, и поэтому не стала уговаривать Галю сдать свой билет. Я понимала, что если все-таки у нас соберется много народа, я не смогу неотступно находиться при Гале, и в этом случае может произойти любая неприятность, а может быть даже несчастье. Кроме того Гале нужно было в С. Петербург: получить "добро" на операцию, а на это требовалось немалое время. Катюша работала напряженно, но все же нашла время заняться выяснением Галиных шансов на разрешение операции. Мы чудесно провели десять дней вместе с Галей, нам было очень хорошо, и уезжала Галя в прекрасном настроении и с надеждой на лучшее будущее. Никаких неприятностей на пути в С. Петербург не случилось. Такой сохранила моя память последнюю встречу с Галей. Потом я поехала на хутор, а Ира с мамой в Павловск под С.Петербургом. Ирка постоянно разговаривала с Галей по телефону. Увы, даже глазные врачи С.Петербурга оценивали возможность восстановления "живой точки" на сетчатке значительно пессимистичнее, чем врачи из "Гельмгольца", и терапевты считали, что по состоянию здоровья операцию Гале делать не следует. Но Галя сказала, что если в Москве не передумали, то она непременно будет делать операцию. Л.И. ее поддерживал, считая, что Галя совершенно права. Лучше умереть, чем жить в вечной тьме без надежды увидеть когда-либо свет. Ира уже вернулась в Москву, подтвердила согласие врача на операцию, и у Гали на руках уже был билет в Москву. Накануне отъезда, заблудившись в собственной квартире, Галя упала и сломала шейку бедра и, тем самым, стала навсегда лежачей больной, не могущей самостоятельно покинуть свою специальную кровать, которую добыли для нее Катя и Алеша. Узнав о сломанной шейке бедра, я поняла, что это конец. При всем своем жизнелюбии жить без надежды Галя не сможет. Вот когда она оценила наконец по-настоящему прекрасные человеческие качества Алеши. По телефону она говорила мне, что готова молиться на него, настолько внимательным, заботливым, отзывчивым и человечным проявил себя он по отношению к совершенно беспомощной Гале. Галя умерла ночью во сне 1-го февраля 2004 года. Наша дружба с Галей продолжалась более 60-ти лет и не прекращалась, несмотря на обстоятельства и расстояния, разделяющие нас большую часть этих долгих лет. Была Галя очень ярким и способным человеком, но постоянные удары судьбы не позволили ей проявить себя в полную силу. Даже в спокойной и счастливый период своей жизни, (уже после 50-ти лет) Галя, покоренная вышедшей тогда только на английском языке книгой Маргарет Митчелл "Унесенные ветром", села за работу и перевела ее на русский. Свой перевод, отпечатанный на машинке, Галя послала И. Эренбургу и получила от него письмо, в котором он, высоко оценив качество перевода, написал, что время для перевода книги на русский еще не пришло, и сейчас такую книгу в СССР не напечатают. Ну а потом этот единственный хороший экземпляр был потерян, а еще через некоторое время уже появился русский перевод, отнюдь не лучшего качества. А как она любила жизнь! Увы, в ответ на свое жизнелюбие получала только очередные удары судьбы: ослепла, пережила всех четырех любимых детей, отказалась (поневоле) от последней поздней своей любви и, наконец, лишилась и последней своей надежды увидеть хотя бы свет. Жить без всякой надежды и при этом усложнять жизнь последним своим любимым близким (Кате и Алеше) она не захотела. Смерть ее я сочла смертью - избавлением. Только очень трудно примириться с тем, что Гали у меня больше нет.
|
||
|
Мемуары И. В. Корзун |
