Мои воспоминания посвящены памяти дорогих моих друзей, прошедших почти через всю мою жизнь, очень мною любимых и объективно очень интересных: Александру Семеновичу Займовскому и его жене Людмиле Александровне Чудновской.

Член-корреспондент АН СССР А.С. Займовский, лауреат Ленинской премии, четырежды лауреат Государственной премии, награжденный тремя орденами Ленина и другими орденами за свой вклад в разработку первых в СССР атомной бомбы и атомных реакторов, в моих заметках будет присутствовать только как друг. И он, и его жена, Людмила Александровна Чудновская, были очень близкими мне людьми, но о работе А. С. я почти ничего не знала и не была даже знакома с его сослуживцами. Во многом мне помогла дочь Займовских, Таня, однако мне предстоит заглянуть в такое далекое прошлое, где помочь мне уже никто не может, только моя память.

Требуется немалое время, чтобы восстановить в памяти этот отрывок прошлого и очень много времени, чтобы окунуться в это прошлое до такой степени, чтобы передо мной начали возникать отдельные эпизоды и картинки. Только тогда, когда возникают достаточно яркие картинки прошлого, я могу писать. Однако на этом трудности не заканчиваются, надо еще поставить эпизод - возникшую в памяти картинку на правильное место, т.е. вспомнить, когда именно это происходило. Иногда это бывает очень сложно. Писать о Займовских мне особенно трудно еще и потому, что они уже упоминались в моих воспоминаниях о Лебедевых. Тогда все было гораздо проще. Можно было писать обо всем, все необходимое объясняя, без опасений повториться. Сейчас сложнее, но я попробую.

Возвращаюсь к далекому 1936 году. Я выполняю дипломный проект в лаборатории фотоэлементов Всесоюзного Электротехнического института (ВЭИ). На Александра Семеновича я обратила внимание в первые же дни пребывания в ВЭИ, в буфете, в котором сталкивались сотрудники различных лабораторий нашего института. Высокий, стройный, с короткой щеточкой волнистых рыжих волос на голове, с умным, всегда оживленным открытым лицом, он сразу бросался в глаза. Вместе с ним в буфет врывалось веселое оживление. Начинались громкие шутки, поддразнивания, шумные споры, общие разговоры. Казалось он был знаком со всеми, знал всех по именам, начиная с монтажниц и стеклодувов нашей лаборатории, и кончая сравнительно пожилыми начальниками некоторых лабораторий. Я была очень удивлена, узнав, что он сам является начальником лаборатории магнитных материалов, пользуется непререкаемым авторитетом среди своих сотрудников и уже известен среди металлургов разработками новых сплавов для постоянных магнитов и многими научными статьями.

Сотрудники его лаборатории гордились своим молодым талантливым начальником. Они с увлечением рассказывали, что их начальник удивителен во всех отношениях. Он знаток поэзии, и может наизусть прочесть многие стихотворения своих любимых поэтов, он знает иностранные языки и читает научные статьи в иностранных журналах не дожидаясь их перевода, он прекрасно знает литературу и русскую и иностранную и вообще, он эрудит и "ходячая энциклопедия", и его можно спросить о чем угодно. И при этом он самый демократичный из всех начальников, и не только прекрасно знает всех своих подчиненных, но и готов отстаивать их интересы перед любым начальством. Всем этим дифирамбам легко верилось. Он действительно держался совершенно на равной ноге и с молодыми сотрудниками разных лабораторий, и с их начальниками. Весь буфет хохотал, когда А. С. начинал "задирать" сотрудника лаборатории автоматики Давида Исааковича Марьяновского. Это были достойные противники и на все "шпильки" и ядовитые стрелы, запускаемые А. С. по его адресу, Марьяновский скрипучим голосом с невозмутимым лицом, отправлял, не менее ядовитые и остроумные, обратно в адрес А. С. Победа в этих стычках присуждалась хохотом, а иногда и аплодисментами, причем, справедливости ради, следует заметить, что победителем не всегда являлся А. С. Все эти перепалки были настолько забавными и настолько дружескими, что превращали наши "обеденные перерывы" в веселый полноценный отдых.

Иногда А. С. ходил в воскресные подмосковные походы, но не являлся таким завсегдатаем, как их руководитель и вдохновитель Александр Михайлович Шемаев, Миша Суслов, главбух ВЭИ Павел Николаевич (забыла фамилию), нач. лаборатории холодильных установок Фастовский, Андроник Гевондович Иосифьян и наша молодая компания: Лев Семенович Гольдфарб, Ефим Самойлович Ратнер, Давид Вениаминович Свечарник, Анатолий Владимирович Нетушил и я. Ходили с нами и девушки. Одна из них, Люба Львова, по-моему была из лаборатории А. С. Рассказываю о походах потому, что А. С., не будучи завсегдатаем, всегда интересовался ими и знал всех участников. Позднее стала их участницей и Л. А.

Я познакомилась с А. С. очень быстро, а через некоторое время он сказал, что хочет показать своей семье настоящую альпинистку и пригласил меня зайти к нему домой, чтобы познакомить со своей семьей. Свой первый визит в семью Займовских я помню довольно хорошо. Было это уже после Памирской экспедиции (я в то время увлекалась альпинизмом), т.е. скорее всего, осенью 1937 года. Людмила Александровна понравилась мне сразу и навсегда и с этого первого визита сразу стала для меня Люлией, как звали ее все друзья. Должна сказать, что внешне я представляла ее другой. Мне казалось, что у А. С. жена должна быть высокой, элегантной и очень "светской", а Люлия оказалась невысокой, полноватой и очень простой. Но лицо ее было удивительно красивым, на него хотелось смотреть не отрывая взгляда. Темные длинные волосы в пучке, большие темные глубокие глаза, прекрасной формы рот, нос с легкой горбинкой. Это было лицо уверенной в своей неотразимости женщины и вместе с тем, веселой и доброжелательной. Была она остра на язык, прямолинейна, с развитым чувством юмора, откровенна и бесхитростна. Ей свойственны были и острые словечки, и неженственная прямота высказываний своего мнения и, в то же время, подкупающий искренний интерес к собеседнику. Вместе с тем сразу чувствовалось, что хозяйкой этого дома и управительницей семьи была (в то время) не она, а худенькая, тихая и поначалу незаметная Ася Михайловна, мать А. С. Ася Михайловна занималась и хозяйством, и порядком в семье, и маленьким рыжим сынишкой Займовских, Женей. Мне показалось, что для него, внешне удивительно похожего на отца, Ася Михайловна была больше, чем просто бабушкой. И вообще все молодые члены семьи: и Люлия, и А. С., и его младшая сестра Аня, приходили домой на все готовое, уверенные в том, что все в доме под руководством Аси Михайловны всегда будет в порядке. Молодые жили своей жизнью, своими рабочими или учебными интересами, которыми они обменивались между собой и охотно делились со старшими, в уютном, благополучном доме.

Когда я впервые вошла в этот дом, мною сразу завладел отец АС, Семен Григорьевич, невысокий, очень подвижный и всем интересующийся. Он захотел узнать обо мне сразу все: кто я, кто мои родители, почему я занимаюсь альпинизмом, как я чувствовала себя на высоте 7000 м, люблю ли я литературу. Я отбивалась как могла, но он успокоился, только узнав, что я знакома с его "Крылатым Словом". Правда я умолчала о том, что сама я не являюсь поклонницей этого оригинального сборника знаменитых цитат. В то время я увлекалась и запойно читала Достоевского. Мне очень понравилась сестра А. С., Аня. Она училась тогда в Военной Академии (кажется танковых войск), сама могла водить танк (правда после окончания Академии Аня распрощалась со своим юношеским увлечением и всю жизнь проработала в издательстве техническим редактором). Внешне она была похожа на А. С., но не рыжая, а в темном исполнении. Была она миловидной, с выразительными темными глазами, с аккуратным носом с горбинкой (типичным для родоначальника Семена Григорьевича и его детей) и длинными темными волосами. Говорила тихо, но, так же как и все Займовские, обладала чувством юмора и умела донести до слушателей собственное мнение. Чувствовалось, что она очень добрая и что в семье ее все любят. Таково было мое первое впечатление о семействе Займовских, в котором впоследствии я всегда чувствовала себя легко и свободно.

Постепенно дружба с Люлией и А. С. становилась все крепче. Я продолжала бывать в семье Займовских, а постепенно узнала и всех трех сестер Люлии: Мусю, Нату и Галю. Однажды день рождения Люлии отмечался в Малаховке в семье Муси и ее мужа Глеба. Помню, что кроме родных Люлии и А.С, были приглашены и я с Толей Нетушилом, и Левушка Гольдфарб, и Има Ратнер. Было весело и мы провели там всю ночь, то гуляя по окрестностям, то заходя опять в дом, и присаживаясь снова к столу. Уехали гости только утром, так и не ложась спать.

А в начале 1938 года начался разгром нашей семьи. Сначала был арестован мой брат Олег, затем мой отец, а моя мать все лето 1938 года жила в ожидании ареста. Я в это лето в горы не поехала и на время устроилась работать. По воскресеньям ВЭИ-вские подмосковные туристы обязательно ходили гулять, причем стали ездить с ночевкой, уезжая вечером в субботу и проводя воскресный день на берегу какого-нибудь водохранилища. В это лето постоянной участницей подмосковных походов стала и Люлия. Лето было жаркое, ходили мы немного, больше отдыхали на берегу водохранилища. Организатором, по прежнему был Шемаев. Мы с ним обычно разрабатывали маршрут "под Люлию", так, чтобы не приходилось идти слишком далеко, не более 8-9 километров. Приходили к водохранилищу уже поздно вечером и тут уж главным действующим лицом являлся отнюдь не Шемаев. С помощью добровольных помощников сооружался костер, доводился до состояния, благоприятствующего приготовлению шашлыков, и "душой" и главным магом и волшебником становился Андроник Иосифьян. Приносил он все приготовленное им дома сам, не допуская никого даже помогать ему нести заготовки "главного блюда", божественного шашлыка. Над его приготовлением священнодействовал тоже самостоятельно, позволяя окружающим подносить ему лишь обструганные веточки для шампуров. И действительно, такого шашлыка я никогда больше нигде не пробовала - ни одного кусочка обугленного, или пережаренного, ни одного сыроватого, ни одного с какой либо жилкой или другим изъяном. Восседая на каком либо удобном чурбаке над костром, он с довольной ухмылкой принимал совершенно искренние восхваления его непревзойденного блюда. Ну а где шашлык, там и вино.

В то лето впервые появилось в наших походах сухое вино, только сухое, но в больших количествах. Так просиживали мы почти всю ночь напролет за нашей шашлычной "оргией". С рассветом все пустые бутылки тщательно закапывались и все устраивались где-нибудь в удобном месте поспать несколько часов, укрывшись легкими простынями, специально приносимыми в рюкзаках. Не помню ни одного случая, чтобы наши "оргии" были омрачены дождем. В этих наших ночных пиршествах Люлия была настоящей царицей. Кряхтя и охая во время подхода к месту стоянки, на месте, удобно устроившись около пылающего костра, она преображалась. Она подыгрывала Андронику, придумывая, чередуясь с ним, остроумные тосты, иногда дружески высмеивая присутствующих, и поддерживая веселый, но почти торжественный порядок среди собравшихся вокруг костра.

Следующий воскресный день, как правило, почти полностью посвящался купанию, но многие любители походить, совершали иногда довольно длительные прогулки по берегам водохранилища. В этих прогулках Люлия не участвовала. Она утверждала, что ей необходимо сохранять силы для предстоящего возвращения на станцию.

В это лето я вышла замуж за Толю Нетушила. Глубокой осенью 1938 года арестовали и маму. Очень скоро ее выслали в Казахстан, в город Ермак Павлодарской области.

Вспоминаю одну историю, когда у меня возникла потребность посвятить А. С. в мои личные дела. Было это в 1938 году. Тогда три дня, а вернее три ночи подряд, меня пытались завербовать и сделать из меня осведомителя НКВД. Я до сих пор не могу понять, почему с такой настойчивостью добивались "органы" моего сотрудничества. Я дала тогда подписку о неразглашении и действительно никому, кроме Толи, об этом упорном наступлении на меня не рассказывала. Я была измучена бессонными ночами и мне было необходимо посоветоваться. С Толей мы уже много раз обсуждали обе уже состоявшиеся встречи, а мне перед предстоящей третьей, очень хотелось получить новый, свежий совет. Я рассказала А. С. подробно обо всем и он старался помочь мне найти выход из этого заколдованного круга. Много позднее А. С. рассказал, что уже в послевоенные годы и он, в свою очередь, подвергся почти такому же давлению и ему очень помогло то, что он узнал в 38-ом году от меня. А он тогда очень помог мне. Не сомневаюсь, что он отделался от "наступления" на него значительно умнее и быстрее, чем когда-то я.

Летом 1939 года я, после годичного перерыва, снова стала заниматься альпинизмом. В то лето я работала в ущелье Адыл-Су на Кавказе в бригаде моего большого друга, заслуженного мастера альпинизма, Елены Алексеевны Казаковой. Мы исследовали и замеряли нагрузки, возникающие при "срыве" и падении альпиниста, чтобы разработать надежное охранение. Был у нас мешок, набитый опилками, имитирующий человека, который мы сбрасывали разными способами. При этом веревка пропускалась через блок для уменьшения рывка и возможности замера возникающих усилий. Как-то раз в этом блоке, под скользящую с грузом веревку, попал мой палец и у меня начисто сорвало ноготь. Ни на восхождение, ни даже в серьезный поход, я с такой травмой идти не могла, а возвращаться в Москву не хотелось и я договорилась совершить сравнительно простой маршрут вместе с участником нашей страховочной бригады студентом Димой Елизаровым. Этим же летом А.С., Люлия и Лева Гольдфарб решили совершить поездку на Кавказ, сначала в горы, а затем через перевал выйти на побережье. Об их планах и о сроках выезда мне было известно заранее. Я спустилась в Тегенекли за несколько дней до окончания работы страховочной бригады (работать дальше с забинтованной, больной рукой я не могла), чтобы встретиться с друзьями и провести с ними несколько дней. Отважная троица собиралась перевалить через перевал Бечо в Сванетию и оттуда добраться до Сухуми. Мы встретились радостно и весело. Поохали вместе по поводу моей больной руки и несостоявшихся планов. Узнав о моей ситуации, Люлия сказала: "вот и прекрасно, пойдешь с нами, и нам поможешь перевал перейти, и у моря поживешь". Однако выходить к морю и не купаться в нем, слишком обидно, а вот подняться с друзьями на перевал Бечо показалось мне заманчивым, тем более, что были большие сомнения в отношении Люлии. Идти втроем на перевал без инструктора им не разрешат, а присоединиться к какой-либо группе не решались из опасения, что Люлия не сможет выдержать темпа группы, состоящей обычно из спортивной молодежи. Несколько свободных дней, до окончания работы у Елизарова в бригаде, у меня было, и я решила дойти с друзьями до Северного приюта, а там действовать "по обстановке".

До приюта дошли вполне благополучно. Я шла налегке (взяла только спальный мешок) и поэтому могла нести почти все Люлины вещи, тут моя больная рука не была помехой, так как подъем к приюту, хоть временами и крутой, проходил либо по тропе, либо по спокойному леднику. Люлия, хоть и кряхтела, но шла довольно бодро. Сама я не поднималась никогда на Бечо, но слышала, что перед перевалом есть очень крутой снежный выступ, наиболее трудный участок пути к перевалу, так называемая "куриная грудка". Обычно он покрыт снегом, но в конце лета может оказаться и обледенелым. Все группы проходят "куриную грудку" без охранения но идут "след в след" за инструктором. Как пройдет этот участок Люлия, ведь с группой она идти не сможет, обязательно отстанет? Поэтому сразу по приходе на северный приют я пошла советоваться к начальнику приюта. Встретил он меня очень приветливо, оказывается, знал меня и даже встречал раньше. Опасения мои он разрешил очень просто. Оказывается в группе, ночующей на приюте, есть пожилая пара, которая пойдет отдельно с его приютским инструктором, а основная группа выйдет раньше со своим собственным. "Наших" он предложил присоединить к этой паре. Подниматься они будут очень медленно. Инструктор сможет следить за безопасностью всех, так что за Люлию можно не беспокоиться. Спросил пойду ли я, и узнав, что собираюсь проводить своих друзей до перевала, посоветовал мне оставить свои вещи на приюте и полностью разгрузить Люлию. Оказывается его (приютский) инструктор должен вернуться сразу после прохождения "куриной грудки", а до перевала, после нее, идти еще порядочно. Я еще поинтересовалась, не встретится ли трудных мест на спуске и смогут ли мои друзья проделать спуск втроем. Оказалось, что тропа на спуске хорошая, но местами крутая, поэтому выход завтра будет ранний.

Уже который раз перечитывая уже напечатанные воспоминания, передо мной вдруг возникла картинка. Не могу вспомнить где это было, может быть на Северном приюте, а может быть еще в Тегенекли. Мы сидим вчетвером, уже в темноте, уже готовясь ко сну. А. С. смотрит на небо и говорит: "посмотрите, а ведь оно совсем не такое, как у нас в Москве: вот Большая Медведица, она же повернута совсем по-другому". И вслед за этим он начинает называть, одно за другим, различные созвездия, в большинстве нам даже не знакомые, а иногда и узнаваемые. И наш вечер превратился в лекцию по астрономии. Мы смотрели и слушали, как зачарованные. Это я к тому, что интересы и знания А. С. были весьма широки, и находясь в его обществе, можно было многому научиться. На следующий день все получилось замечательно, хотя на "куриной грудке" Люлии было очень тяжело. Приходилось и подавать ей руку сверху, и подталкивать снизу. Но держалась она молодцом, не трусила и не жаловалась. Запомнился наш привал на каменистом перевале. Вся группа, включая и пожилую пару, уже ушла вниз. Мы только вчетвером. Мы трое вертимся из стороны в сторону, рассматривая открывшийся перед нами величественный мир гор. Люлия лежит на пузе, подперев голову руками, и смотрит улыбаясь в сторону Сванетии. Мы с Левушкой хвалим ее за героизм, а А. С. острит и пытается определить, какая ее часть находится еще в Балкарии, а какая уже в Сванетии. Всем хорошо, а Люлия буквально светится. Она счастлива, что прошла, ей хорошо, и она говорит, что начинает понимать альпинистов, хотя вряд ли когда-нибудь еще рискнет пойти в горы. Я прошла немного в сторону Сванетии. Тропа была хорошая, но очень крутая. Бедная Люлия, как бы спуск для нее не оказался тяжелее подъема. Я посоветовала не задерживаться на перевале и скоро мы разошлись: они в Сванетию, а я обратно в Балкарию.

После поездки на Кавказ разговоры об альпинизме в семье Займовских стали более частыми. Теперь и А. С. и Люлия знали имена известных альпинистов и названия вершин и даже представляли себе, где они находятся. Оба познакомились, хоть и очень поверхностно, с моей Нелли Казаковой. Во всяком случае я помню высказывание А. С. о ней: "такая пигалица и знаменитая альпинистка!" (Нелли была первой женщиной, получившей в 1940г. звание мастера спорта). Теперь обоим Займовским можно было рассказывать о наших планах на лето, а планы у нас с Нелли были серьезные: мы собирались совершить вместе с двумя друзьями-альпинистами очень сложный и длительный траверс нескольких вершин в Безенгийском ущелье Кавказа. Однажды, рассказывая о наших планах, я посетовала на то, что трикони, которыми подбиваются горные ботинки, очень быстро стираются и становятся менее надежной опорой на скалах и на льду. И вдруг Люлия, обращаясь к А. С. спросила: "а ведь можно, наверное, изготовить трикони, которые почти не будут стираться".

И тут мне вспомнилась история, которую мы с Нелли и наши спутники по восхождению Г. Ведеников и Б. Гарф шутливо окрестили: "Вклад А. С. Займовского в развитие Советского альпинизма". После вопроса Люлии о "нестираемых" триконях А. С. вдруг загорелся. Они с Люлией стали обсуждать качества различных сплавов, а потом А. С. потребовал, чтобы ему доставили несколько триконей в виде образца, а также чертеж триконя со всеми размерами. За нами дело не стало, и педантичный Юра Ведеников уже через пару дней вручил мне требуемый чертеж, а я передала его А. С. И дело, начавшееся с шутки, зажило своей жизнью и обрело даже исполнителя, в лице молодого сотрудника лаборатории А. С., с энтузиазмом включившегося в работу. Было изготовлено несколько триконей, которые прошли успешные испытания и оказались к тому же даже легче обычных. Некоторое разочарование было, когда стало известно, какое количество триконей потребуется для четырех пар ботинок участников восхождения. Одно дело разработка и испытание опытного образца, и совсем другое - производство в условиях лаборатории "опытной партии". Честь и слава А. С. и его молодым сотрудникам, они не отступили перед трудностями, хотя я думаю, что изготавливались трикони не в лаборатории, а на каком-нибудь заводе.

До нашего отъезда оставался еще месяц. Потом, когда выяснилось, что и этого месяца не хватает, мой билет сдали и купили новый, с датой ровно на неделю позднее. Потом трое членов нашей группы отбыли, захватив все мои вещи, кроме ледоруба, и поручив мне доставить драгоценный груз, а также закупить и привезти некоторые скоропортящиеся продукты. Это была тяжелая для меня неделя, полная беготни по магазинам в поисках продуктов, но главное, полная волнений: успеют ли изготовить трикони к моему отъезду? Буквально за день до отъезда мне был вручен аккуратно упакованный деревянный ящичек с драгоценным грузом и я, рассыпаясь в благодарностях, ушла наконец собираться в дорогу. У меня долго хранилась фотография, на которой изображена наша четверка, сидящая в Миссес-Коше (хижина над Безенгийским ледником, от которой начинаются многие восхождения) за "ковкой" ботинок волшебными триконями, и распевающая сочиненный Борей Гарфом гимн в честь А.С. Займовского. К сожалению, до нынешних дней не дожили ни фотография, ни текст гимна. Таков был "вклад А. С. в развитие Советского альпинизма". В заключение этой истории могу заметить, что трикони действительно не знали сноса и намного пережили подкованные ими ботинки.

28 декабря 1940 г. у Займовских родился второй сын Володя. В эту зиму 1941 года мы почти не встречались. Володя родился раньше времени и требовал много внимания. Кроме того обстановка в стране была очень тревожной: чувствовалось приближение войны. Вместе с тем, никто ни в чем не был уверен, некоторые мои знакомые считали, что СССР вообще в войне участвовать не будет. Конечно жизнь продолжалась: работали, и на лыжах катались, и на концерты ходили, но встречались и веселились гораздо реже.

Весной 1941 года произошел эпизод, показывающий исключительную отзывчивость А. С. и постоянную готовность его прийти на помощь попавшим в беду друзьям и знакомым. Как-то ко мне в лабораторию зашел очень взволнованный Констансов (мой товарищ по институту, работавший в ВЭИ, участник наших подмосковных походов) и сказал, что арестован активный участник наших подмосковных походов Миша Суслов. Констансов тогда жил в семье Суслова, а семья состояла всего из трех человек: самого Миши и двух его сыновей - подростков. С арестом Миши ребята остались без всяких средств существования, так как оба еще учились в школе. Вместе с Констансовым зашли посоветоваться к А. С. и он сразу "включился". Было решено пройти по нашим подмосковным туристам и собрать хоть немного денег. Собрали совсем немного и вручили Констансову. В дальнейшем мы составили список сотрудников, которые согласились ежемесячно отдавать от 5 до 10 рублей (кто сколько может) для мальчиков Суслова. А. С. был вдохновителем и вербовщиком, а я секретарем-бухгалтером. Я завела специальную тетрадку. В день получки обходила всех согласившихся, собирала с них деньги и заставляла расписываться. Вечером звонила мальчикам и мы договаривались, когда и где встречаемся для передачи денег. Обычно, один из них приезжал ко мне домой. И так продолжалось несколько месяцев, вплоть до моей высылки в июле 1941 года из Москвы.

22 июня 1941 года началась война, а вскоре и ночные обстрелы Москвы и дежурства на крышах. Предприятия готовились к эвакуации. Через месяц после начала войны я получила предписание покинуть Москву в течение 48 часов. Чего только я не успела сделать за двое суток, отпущенных мне на сборы. Накануне А. С. провожал семью в эвакуацию и не присутствовал, когда вечером собирались у нас друзья, чтобы проститься со мной. Договорились, что на следующее утро, когда я поеду в Сокольнический тубдиспансер (проститься с женой моего друга, арестованного еще в 1937 году), мы ненадолго встретимся и попрощаемся. И мы встретились и посидели на скамейке в парке и, конечно, говорили о войне. А. С. был очень расстроен. Он беспокоился о судьбе Люлии и детей, которых проводил накануне в Омск. Сводки с фронтов были неутешительны. Немцы занимали один город за другим, бомбили эшелоны с эвакуированными. А. С. был настроен пессимистически. Он считал, что если будет продолжаться наше отступление и немцам удастся перейти Волгу, то мы можем проиграть войну. Я же была уверена в том, что не могут немцы победить такую махину, как СССР. Если решающим рубежом является Волга, значит немцы никогда ее не перейдут. Конечно Люлии с грудным ребенком на руках, будет безумно трудно, но она очень сильная и выдержит. Кроме того, я была уверена в том, что именно А. С. предстоит всячески способствовать нашей победе. Жизнь показала, что А. С. Займовский действительно внес огромный вклад и в нашу победу, и в создание советской атомной бомбы, а впоследствии и в разработку ядерных реакторов. Но не мне об этом писать.

Через два дня я уехала в Кыштым, а потом в Челябинск и на долгие годы была оторвана и от Москвы и от своих московских друзей.

Не буду писать о своей жизни на Урале, а опишу только короткие встречи с друзьями, случавшиеся даже во время войны.

Первая была с Левушкой Гольдфарбом. Зимой, или ранней весной 1942 года я получила сообщение о том, что такого-то числа через Кыштым по пути от станции Абдулино (или наоборот, к станции Абдулино) проедет Левушка Гольдфарб. Поезд в Кыштыме стоит всего несколько минут и на станции надо быть точно к его приходу. Станция от города довольно далеко (километра три), я пришла заранее и с нетерпением дожидалась прихода поезда. И вот из обозначенного в телеграмме вагона, лихо выпрыгивает улыбающийся Левушка. Захлебываясь от спешки, пытается успеть рассказать за пять минут обо всех и обо всем. Потом звонок отправления и я снова стою на станции одна, держа в руках целый килограмм сливочного масла. Богатство по тем временам несметное.

Такую же телеграмму я получила от Левушки еще один раз (значительно позднее), но тогда встреча не состоялась. При всем желании прийти я не смогла. Был конец лета, время копки картошки. Весной всем эвакуированным раздали участки, которые они с трудом, но сумели засадить картошкой (вернее ее ростками) и картошка на них все-таки выросла. Теперь подошла пора убирать урожай, который поможет перенести следующую голодную зиму. В окрестностях Кыштыма водилась вредная ядовитая муха, по виду ничем от обычных мух не отличающаяся. На местных жителей ее укус не производил никакого действия (видимо выработался иммунитет), а вот эвакуированные страдали от нее сильно, особенно дети, для которых укус этой мухи мог оказаться даже смертельным. В период посадки картошки было множество пострадавших, некоторые даже в больницу попадали, но меня тогда эта напасть не коснулась. А вот сейчас зловредная муха ужалила меня под коленом, в результате чего вся нога, от щиколотки и почти до тазобедренного сустава превратилась в толстую колоду, по форме и по цвету, напоминающую отрезок ствола, принадлежащего здоровенной сосне. Ложась спать я еще надеялась, что мой могучий организм победит за оставшуюся ночь действие яда, хотя статистика утверждала другое: организм взрослого человека справляется с последствиями укуса не менее чем за 4-5 дней. Мой, увы, не оказался исключением. Не могло быть и речи о том, что мне удастся доковылять до станции, я даже по комнате передвигалась с трудом, держась за стены. Так и не состоялась моя вторая встреча с Левушкой.

А следующим посетителем Кыштыма был А. С. Ко времени его приезда в Кыштыме собралось очень много эвакуированных. В основном это были беженцы из Белоруссии, особенно из Минска, но много было и из других городов. Меня "уплотнили", и вместо большой чистой комнаты в добротном деревянном доме, я оказалась за тонюсенькой перегородкой, даже без двери, а только с пестренькой занавеской, в углу приблизительно шестнадцатиметровой комнаты, в которой размещались двое стариков. Через их территорию необходимо было проходить, чтобы попасть в мою комнатенку без окон, без дверей. А. С. возвращался из Омска, куда в эвакуацию забросила война мать Люлии Ревекку Абрамовну и всех четырех ее дочерей. Жили они в тяжелейших условиях. На руках было шестеро ребят - мальчишек, из них двое крошечных, еще грудных: сын Займовских Володя и Галин сын Миша. Было в Омске голодно, всем сестрам приходилось тяжело работать, чтобы прокормить детей. А. С. сказал, что Люлию невозможно узнать, до того она похудела. "Представляю до чего же она теперь хороша" - заметила я. "Да нет, пожалуй" - ответил А. С. . "Она сейчас похожа на тощего, изможденного мальчишку". До поезда, которым должен был уезжать А. С., оставалось часов шесть. Зашли ко мне. Я предложила отдохнуть немного, оставить вещи и пойти погулять, но А. С. отказался (рюкзак у него пустой) и предпочел сразу пойти бродить по городу. Действительно, обстановка к отдыху и вообще к длительному пребыванию никак не располагала.

И вот мы бродим по Кыштыму. Погода скверная, промозглая, то ли поздняя осень, то ли ранняя весна, хочется уютно посидеть, спокойно поговорить, но негде. Когда до поезда оставалось около двух часов, А. С. предложил пойти на станцию. По его билету можно было пройти в станционный буфет, а там что-то купить за деньги. Это было предусмотрено для транзитных пассажиров. И мы бодро зашагали на станцию. Нам повезло, по билету А. С. пропустили нас обоих. И вот мы сидим за столиком, перед нами горячий "чай" и пирожки с картошкой. "Как в ресторане" говорю я "тепло, сытно и поговорить можно". Действительно, кроме нас в буфете ни души, мы наконец сидим и спокойно разговариваем. А. С. рассказывает, что работает он сейчас исключительно на войну и очень успешно. "А как настроение, веришь в победу"? - "Настроение отличное, победа будет за нами, только бы с Люлией и мальчиками все было хорошо". Было уже совсем темно, когда пришел поезд и увез А. С., кажется в Свердловск, куда был эвакуирован ВЭИ. Такова была наша Кыштымская военная встреча.

Прошло почти пять лет. Война кончилась. В марте 1946г. я вернулась в Москву. Собиралась вернуться навсегда, но прожила в ней только 7 месяцев. У меня на руках полуторагодовалый сын и я работаю. На общение времени не остается. Иногда успеваю забежать к Займовским по дороге с работы. А. С. в Москве бывает только наездами, он практически все время в командировках на Урале. Помню, однажды застала Люлию за срочным приготовлением домашнего печенья. Кто-то уезжал на Урал, и Люлия старалась успеть послать небольшую посылочку АС. Некоторое время мы совмещали приятное с полезным и за работой разговаривали, а потом Люлия ушла писать письмо А. С. , а я продолжала закручивать маленькие трубочки с вареньем.

Люлия работала в институте Иосифьяна, который находился в нескольких минутах ходьбы от квартиры Займовских, что было очень удобно.

Мое пребывание в Москве закончилось быстро. Мы разошлись с Толей и я с сыном Володей и двумя чемоданами снова уехала в Челябинск, на этот раз на семь лет. За эти семь лет я дважды навещала Москву и встречалась с друзьями.

Первая встреча была в 1948 или 1949 году. Я жила в Челябинске, работала в Челябинском филиале института "Тяжпромэлектропроект". Я со своей любимой сотрудницей, тезкой Люлии, Людмилой Александровной Пинчук, а проще Люсей, еду в длительную командировку в Ленинградскую Гипроруду и путь наш лежит через Москву. Я ведь теперь не москвичка, время летнее, Лебедевы в Киеве, кто сейчас в Москве, а кто в отпуске, не знаю. Оставила Люсю дожидаться меня на Казанском вокзале, а сама налегке пошла к знакомому дому у Красных ворот в надежде застать дома кого-нибудь из Займовских. Погода чудесная, я весело шагаю и снова чувствую себя москвичкой. И вдруг навстречу АС. То ли утро было раннее, то ли день нерабочий, но такая невероятная встреча состоялась. "Откуда ты?" - "Из Челябинска" - "Куда направляешься?" -"Пока не знаю, вообще-то в Ленинград. Хотелось бы провести день в Москве, но пока не знаю где переночевать". "Как не знаешь, у нас конечно" - "Я не одна, с сотрудницей" - "Не важно, устроим". И был чудесный день и еще более чудесный вечер. Собралось совсем немного народа, но было необыкновенно хорошо. Был каким то чудом оказавшийся в Москве, Сергей Алексеевич Лебедев, и Има Ратнер, и Левушка Гольдфарб. Было много воспоминаний, Има очень много играл на рояле, выполняя любые заказы, сухое вино лилось рекой. А моя милая Люся Пинчук слушала во все уши, смотрела во все глаза и тихонько подсыпала в свой бокал сахарный песок. Она не привыкла к сухому вину и не понимала, как можно пить такую кислятину. И еще она никак не могла поверить, что по слуху можно исполнять на рояле любое музыкальное произведение.

Сейчас, как ни напрягаю память, не могу точно вспомнить ни год этой встречи, ни всех, кого я тогда видела. Мне кажется, что днем я общалась с Асей Михайловной, но не помню, почему не было Люлии. Может быть она была с детьми на даче? Не помню.

Много позднее в 1953 году, когда я навсегда уезжала из Челябинска, чтобы выйти замуж за Иму Ратнера, Люся вспомнила тот вечер в Москве и спросила, присутствовал ли на ней мой будущий муж. Я ответила утвердительно, а когда Люся узнала, что это тот, который играл на рояле, она воскликнула: "Как замечательно, такой талантливый, такой молодой, такой красивый. Не сомневаюсь, что вы будете счастливы"

Была у меня до возвращения в 1953 году, еще одна поездка через Москву и еще одна встреча. Это было опять летом, но в 1951 году. На этот раз я ехала на Кавказ, после большого перерыва, первый раз после 1940 года в качестве альпинистки. И опять я остановилась у Займовских, и опять был замечательный вечер, но кроме А. С. и Люлии были только Сергей Алексеевич и Има Ратнер. И разговоры были больше семейные. Помню, что волновало здоровье Володи Займовского. Ему было уже 11 лет, а у него почти год держалась субфебрильная температура 37,2-37,4. Вообще много говорили о детях, о том что они должны воспитываться родителями, а не бабушками, тогда у них дольше сохранится близость с родителями. А Люлия сказала, что она непременно родит еще ребенка и на этот раз будет воспитывать его сама. Хотелось бы, конечно, девочку, но тут уж как получится. А. С. был с ней совершенно согласен. Свое намерение Люлия и А. С. осуществили. Уже на следующий год у них родилась в мае 1952 года дочь Таня. Это благодаря ней, я снова окуналась в далекое прошлое и пишу эти заметки. С моим возвращением в Москву и с ее появлением на свет начался новый этап дружбы с Займовскими.

Летом 1953 года я вышла замуж за Ефима Самойловича Ратнера и окончательно вернулась в Москву с двумя сыновьями 6-ти и 9-ти лет. Займовские в 1952 году переехали из любимой мною квартиры у Красных ворот в высотное здание у Яузских ворот. Новая их квартира показалась мне очень "престижной", но не очень удобной и уютной. Очень понравился только застекленный балкон, на котором "гуляла" годовалая Таня. Ее укладывали в коляску, раскрывали стеклянные окна балкона, закрывали дверь в комнату и ребенок "гулял" по несколько часов, не отрывая от хозяйственных занятий ни Люлию, ни домработницу Катю. Особенно мне понравилось, что Люлия не работала и была постоянно дома. Вот теперь она стала настоящей хозяйкой дома и надо сказать очень хорошей. Продолжалось, правда, это не долго. С 1956 года Люлия снова стала работать в научно-исследовательском институте инструментальной стали. А. С. теперь уезжал в командировки значительно реже, и первые годы мы с Имой бывали довольно часто в высотном доме у Займовских, а я забегала туда еще чаще одна, пользуясь тем, что теперь я жила близко от Яузских ворот (на Чистопрудном бульваре), а Люлию часто можно было застать дома.

В 1956 году у нас с Имой родилась дочь Наташа. Для нас это было таким же радостным событием, как для Займовских рождение Тани. Однако теперь я по вечерам оказалась полностью закрепощенной и общения наши стали намного реже, тем более что и Люлия теперь снова работала.

Время шло. Мальчики Займовских выросли. Женя был уже женат и в 1958 году у него родился сын. Володя поступил в Институт стали и сплавов и много занимался дома. Семье становилось тесно в шикарной, но не очень удобной квартире. Мы с Имой очень рано стали таскать свою Наташку в гости вместе с собой, так как к себе никого приглашать не могли: жили впятером в одной комнате.

Очень ясно помню последнее наше посещение Займовских в квартире высотного дома. Было это в 1960 году. Мы сидим и спокойно разговариваем в большой комнате. Наша Наташка, никому не мешая, возится с каким-то огромным надувным шаром. В комнату входит Женина жена Надя и говорит, что только что по радио объявили, что умер Игорь Васильевич Курчатов. А. С. изменился в лице, побледнел и стал звонить по телефону. Увы, правда. Я знала, что А. С. был очень эмоциональным человеком, но такая его реакция поразила меня. Он был сражен, изменился буквально на наших глазах. Я тогда не знала насколько близко знал А. С. Курчатова по совместной работе в Челябинске-40.

В том же 1960 году квартира в высотном здании была разменяна на две отдельные квартиры. Мальчики уехали в двухкомнатную квартиру, а Люлия, А. С., Таня и домработница Катя поселились в 3-х комнатной квартире на Чкаловской улице, в которой они прожили четырнадцать лет. Теперь у А. С. был отдельный кабинет-спальня и полная возможность для спокойной работы. В отличие от Сергея Алексеевича Лебедева, А. С. требовались для продуктивной работы спокойствие и тишина. У Тани была своя отдельная комната, а Люлия жила в большой комнате, служившей одновременно и местом сбора всей семьи. В просторной кухне и домработнице Кате было удобно, хотя уже тогда были предприняты меры к тому, чтобы Катя получила собственную комнату. Годы, прожитые на Чкаловской, Таня вспоминает, как наиболее счастливые годы своего детства.

Вспоминаю встречу Нового года в квартире на Чкаловской. Не помню точно, но думаю, что это был 1962/63 год. Все мы много работали и были уже не очень молоды. Я была самой молодой из всех, но тоже уже приближалась к полувековому юбилею. Все уставали и хотелось встретить Новый год без многолюдной компании тихо, почти по-домашнему. И разойтись собирались рано. Кроме нас с Имой была еще одна семейная пара старинных друзей Займовских: Борис Григорьевич Лифшиц с женой Евой. Мы тоже были с ними знакомы: встречались несколько раз у Займовских и симпатизировали друг другу. Разговоры были домашние, семейные; как хорошо было бы побольше ходить на лыжах, дышать свежим воздухом, и при этом быть со своими младшими детьми, которым мы еще очень нужны. На это Люлия, не любившая "маниловщины", сразу предложила ездить к ним на дачу. Еще в пятидесятых годах А. С. , за успешный вклад в развитие атомной энергетики, получил от правительства прекрасную дачу в академическом поселке Жуковка. Дача расположена вблизи ж/д. станции Ильинская (между Барвихой и Усовым), а станция находится в 40 минутах езды от Москвы. Эта дача в летнее время давно служила семье Займовских верой и правдой. Однако на даче нет отопления и поэтому зимой она почти не используется. Таня туда ездит и зимой, но предпочитает останавливаться у своих друзей, живущих в отапливаемых дачах. "Нас будет много, в кухне есть плита, натопим, надышим и вином после прогулки погреемся" - закончила свое выступление Люлия.
Так на встрече Нового Года родилась идея проводить зимой воскресные дни у Займовских в Жуковке. Нашей Наташке было семь лет и я уже начала ставить ее на лыжи. Идею Люлии мы воплотили в жизнь в ту же зиму.

С тех пор все наши общения переместились на дачу. Каждое воскресенье все участвующие собирались на Белорусском вокзале и вместе ехали на дачу. В то время окрестности дачи были удивительно красивыми и разнообразными. Сплошной лес, простиравшийся почти до самого Одинцова, прерывался оврагами и длинными просеками в лесные долины. Чтобы попасть в долину, граничащую с лесными дорожками к Одинцову, нужно было спускаться по длинной просеке со сравнительно пологим спуском. Многочисленные лыжники превратили эту спускающуюся просеку в чередование ухабов, и она напоминала наклоненную стиральную доску. Мы назвали ее "тра-та-та". Если не тормозить, то к концу этой "тра-та-та" скорость получалась внушительной и лыжников буквально выбрасывало в долину.

Многие, включая Таню, с удовольствием спускались по просеке, а вот для Люлии и нашей Наташки она была серьезным препятствием. Перед началом спуска был еще небольшой овраг с довольно крутыми склонами. Наташка подолгу стояла наверху, не решаясь спуститься, в то время как я демонстрировала ей, как нужно съезжать с горки и как это просто. Мы эту горку окрестили "15-ти минуткой". Люлия поступала иначе. Она предпочитала обходить трудные участки по глубокому снегу, уходя от просеки в лес. На это уходило довольно много времени, поэтому, прежде чем она появлялась внизу, остальные, в зависимости от темперамента, или успевали по несколько раз спуститься с "тра-та-та", или стояли в долине мирно беседуя и подставляя лицо солнышку. Дождавшись Люлии, мы уже все вместе двигались по долине. Наше движение прерывалось встречами А. С. с многочисленными знакомыми по работе, также имевшими дачи в Жуковке: Харитоном, Делижалем и многими другими. Иногда эти встречи ограничивались приветствиями, а иногда А. С. останавливался надолго и даже просил не дожидаться его.

Ранней весной, когда снег еще держался, но днем было уже тепло, мы останавливались иногда на каком-нибудь красивом месте среди березового леса или на солнечном пригорке и А. С. читал нам стихи (в основном своего любимого Пастернака). Это было время, когда его скандальный роман "Доктор Живаго" был наконец напечатан в СССР и мы вспоминали, каким гонениям подвергался незадолго до своей смерти Пастернак, вынужденный даже отказаться от присужденной ему Нобелевской премии, и как это только возбуждало интерес к книге. Ходили мы на лыжах подолгу, не менее 3-х часов, иногда разбредаясь "кто куда", но, как правило, собираясь опять вместе.

По возвращению с лыжной прогулки все набивались в нетопленую кухню и начинали топить, чтобы довести температуру хотя бы до положительной. Насколько я помню, рекордной за несколько лет была температура +6С. Вынимались привезенные завтраки и, естественно, что-нибудь для "сугрева". Таким образом в холодной кухне мы хорошо согревались и просиживали довольно долго. Обычно уже в темноте, наевшись, напившись и наговорившись, шли на электричку. И так продолжалось всю долгую лыжную зиму несколько лет подряд. Это было прекрасное общение: регулярное и очень приятное. А я постепенно заполняла провалы в моих знаниях жизни Займовских, образовавшиеся за долгие 12 лет моей жизни на Урале. Для меня эти "холодные" посиделки значили больше, чем эпизодические встречи у Лебедевых или Гольдфарбов по каким либо "юбилейным" поводам. Почти всегда с нами ходил на лыжах старинный друг А. С. Борис Григорьевич Лифшиц.

Одно время (наверное года два) Люлия приглашала в нашу компанию семью своего сослуживца, заместителя директора по хозяйственной части института инструментальной стали, Косовича. И сам Косович и его жена Галя оказались хорошими компаньонами в лыжных прогулках и принимали участие в кухонных посиделках. Изредка они приезжали со своей дочерью Наташей. Наташа была на несколько лет старше Тани и серьезно занималась музыкой. Родители надеялись, что она станет настоящей пианисткой - виртуозом.

Сколько же лет продолжались наши еженедельные зимние встречи, так много значившие для укрепления дружбы с Займовскими? Мне кажется года четыре, а может быть и пять. Переоценить их значение невозможно. Они способствовали более тесному общению нас, родителей, с растущими у нас поздними дочерьми. Это полностью соответствовало провозглашенному когда-то Люлией желанию воспитывать дочь как можно дольше самим. Мальчики и у нас и у Займовских выросли, они проводили время в компании своих сверстников, им было уже не интересно с нами, а вот дочерям было с нами еще не скучно и наверняка полезно. И за все это нужно было благодарить холодную дачу в Жуковке. В последний год наших лыжных поездок на даче был установлен котел и она стала теплой. Мне кажется, что наши поездки прекратились, когда повзрослела Таня и у нее появились в Жуковке друзья, с которыми родители уже не могли соперничать.

Сыновей Займовских я знала мало, встречала только на семейных праздниках. Старший, Женя как-то приезжал ко мне домой. Он собирался ехать на Кавказ в горы и мы вместе выбирали нужные ему карты из книги Левина "Перевалы горного Кавказа". Было это по-моему в 60-тых годах. Тогда он говорил, что хочет испытать себя и может быть поедет надолго на Север. У меня сложилось впечатление, что он мечется и не может найти своего места в жизни, хотя к тому времени давно кончил институт, работал, был женат и его сыну было уже лет семь.

Младший сын Займовских Володя был очень способным. Окончив в 1963 году институт стали и сплавов он был оставлен в аспирантуре. Защитил кандидатскую диссертацию, остался работать в институте на кафедре термообработки, а в возрасте 35-ти лет уже защитил докторскую диссертацию. Он жил интересной, полноценной жизнью, был увлечен наукой, работой и шел по жизни легко и уверенно.

Как-то незаметно для меня выросла и Таня. Она поступила в химический институт и уже на последних курсах в 1972 году вышла замуж за Мишу Элинсона. В 1973 году они уже ожидали ребенка. Квартира на Чкаловской, где так спокойно и счастливо почти 15 лет прожила семья Займовских, оказалась тесной для 6-ти человек. Разъезжаться и расставаться не хотелось. В это время заселялся дом, построенный для работников института А. С., и в результате обменов Займовские переехали в дом института А. С. на улице Рогова, недалеко от института. Родители поселились в двухкомнатной квартире, а Таня с Мишей и их новорожденной дочкой Аней - в соседней с ней однокомнатной.

Все это время мы с Займовскими почти не виделись. В 1971 году серьезно заболел Има так называемой "длительной тяжелой болезнью". Все эти годы почти выпали из жизни. Я не брала отпуска, чтобы иметь возможность навещать Иму в больнице, куда он регулярно ложился. Общалась практически только с Лебедевыми, у которых было такое же горе в связи с болезнью Сергея Алексеевича. В промежутках между попаданиями в больницу Има активно работал, даже в командировки ездил, но конечно, жизнь проходила как в тумане, в постоянном ожидании беды. 11 января 1974 года Има умер. Я мало что помню об этих днях, запомнила только, с каким ужасом я шла на похороны и на ту церемонию, которая была устроена в его институте. Я боюсь многолюдных сборищ, не умею себя вести "на публике", я хотела только одного: чтобы этот день скорее прошел. Я не могу восстановить в памяти весь этот день, но точно помню, что всю церемонию похорон рядом со мной была Люлия. Она меня куда-то вела, она меня усаживала и садилась рядом, она даже пыталась шутить, чтобы вывести меня из сомнамбулического состояния. Конечно все мои дети были рядом, но я ничего не воспринимала и Люлия, по-видимому, почувствовала это.

После смерти Имы я довольно долго никуда, кроме работы, не выходила, но на празднование "золотой свадьбы" А. С. и Люлии они заставили меня прийти. Тогда я впервые была в их квартире на улице Рогова. Народа было много, но я никого, кроме Аллы Гольдфарб, которая сидела рядом, и кажется Бориса Григорьевича Лифшица с женой, не могу вспомнить. По-моему были старые друзья и родственники, но никого из сослуживцев А. С. (и Люлии тоже) там не было. Так уж повелось, что сослуживцы А. С. встречались с Займовскими отдельно, а мы, старые друзья, были уже как бы на положении родственников, и почти никогда с сослуживцами А. С. не пересекались. Пожалуй в этот день я последний раз видела А. С. таким, каким он бывал в молодости и когда ему бывало очень хорошо: остроумным, веселым, зажигающим своим весельем окружающих.

Теперь мы встречались все реже и реже. Молодость прошла, все жили работой и своей собственной жизнью, у всех было много забот и обязанностей. Выросли взрослые дети, появились внуки. Летом я стала уезжать уже не в альпинистские, а в туристические походы со своими друзьями-альпинистами, иногда вместе с Наташкой, однако моя связь с Займовскими никогда не прерывалась. Незаметно подкралась и старость. Люлия уже была на пенсии, я тоже. В 1985 году на Займовских свалилось огромное горе. Неожиданно скоропостижно умер сын Володя. Мне всегда казалось, что самое большое горе, которое может быть у любого человека, а особенно у женщины, это пережить своего ребенка. Этого не должно быть, это противно законам природы и если это случается, то человек стареет сразу на много лет и внешне и внутренне. Когда я приехала на улицу Рогова на следующий день после похорон, Люлия полусидела, полулежала в кресле, положив ноги на скамейку. Она не плакала, она все время говорила потухшим, мертвым голосом, все время пыталась найти причину, засечь то время, когда можно и нужно было что-то заметить, предпринять, предотвратить. По-видимому А. С. выслушивал эти высказывания уже много раз, невероятно устал и был измучен до предела. Он попросил меня посидеть с Люлией, так как должен прилечь, и ушел к себе. Мы остались вдвоем. Я ничем не могла ей помочь, я только говорила о том, что надо принять этот удар, так как живя отдельно, ни она, ни А. С. ничего почувствовать и предотвратить не могли. А она все время повторяла: "нет, это наказание, но за что"? Мы просидели долго, я собралась уходить только когда кто-то пришел. Она попросила меня приехать на следующий день в это же время. Я приезжала еще два дня, но Люлия ни разу не была одна, и разговоры были уже более конкретными и голос был не такой безжизненный.

Мне кажется, что смерть Володи, а также то, что в это время они жили уже одни, без Тани, послужили началом всех болезней и А. С. и Люлии. Ведь сначала они собирались жить вместе. Они собирались соединить две смежные квартиры, но стена между ними оказалась капитальной, а без объединения не было места для домработницы, а фактически члена семьи, Кати. В результате Таня и Миша были вынуждены обменять свою однокомнатную квартиру на двухкомнатную на Юго-Западе, удобную, но далекую от родителей. Еще до всех бед и болезней, но уже после отъезда Тани, я как-то разговаривала с Люлией после ее возвращения от Тани с Юго-Запада. Помню, что она тогда сказала: "все у них замечательно, но как же это далеко! Часто встречаться невозможно, а я никак не могу привыкнуть к тому, что с нами нет Тани и у нее теперь своя жизнь".

В 1986 году у Люлии случился инсульт. Бедная Таня разрывалась тогда между двумя домами. Ездила к родителям чуть ли не каждый день, наладила уход за Люлией. Тогда с последствиями инсульта удалось справиться, но как же тяжело было в то время и Тане и родителям. Люлия как будто совсем поправилась.

После Люлиного инсульта начались болезни у А. С. По-моему именно тогда, мне кажется, что это было в 1987 или 1988 году, Люлия позвонила мне и спросила, не смогу ли я пожить четыре или пять дней на даче с А. С. Вся еда будет приготовлена, все удобства обеспечены, но она ехать не может, а А. С. необходимо отдохнуть немного, подышать свежим воздухом и побыть в спокойной обстановке. Уладив свои домашние дела, я сказала, что готова ехать. И вот мы на машине, нагруженной огромным количеством кастрюлек с провиантом, отправились в Жуковку. А. С. за рулем, я рядом.

В то время был уже сооружен котел и дача отапливалась. В первый день я занималась в основном разгребанием снега, чтобы расчистить удобный проход от кухонного крыльца до калитки. Ближе к вечеру пошли гулять. Дни стояли ясные, днем на солнце снег во всю таял, а к вечеру подмораживало. Было скользко. Я заметила, что А. С. как-то странно волочит ноги, как будто пытается удержать на ногах спадающие шлепанцы без задников. Я подумала, что виновата скользкая асфальтовая дорожка и взяла его под руку. Спросила в чем дело, но он уверил меня, что все в порядке и некоторое время шел, нормально поднимая ноги. Однако, как только мы начали разговаривать и он отвлекся от проблемы походки, шарканье возобновилось. И так было каждый день, даже тогда, когда дневное солнце совершенно высушивало асфальтовые дорожки.

Я заметила также, что А. С. стал раздражителен. Однажды вечером, когда А. С. ушел спать к себе наверх, я решила посмотреть завоевавшую тогда большую популярность новую программу "Взгляд" с А. Любимовым и его молодой способной командой. Телевизор стоял внизу, громкость, как мне казалось, установила минимальную и я думала, что наверху ничего не слышно. Только я включила телевизор, на верхних ступеньках лестницы показался раздраженный, чуть ли не разъяренный А. С. Он заявил, что наверху слышно даже лучше, чем внизу и заснуть совершенно невозможно. Все было правильно, но тон, которым это было сказано, был для меня совершенной новостью. Естественно, рассыпавшись в извинениях, я мгновенно выключила телевизор и ушла в отведенную мне комнату, дабы продолжить свой "совиный" образ жизни уже за чтением. Утром рассыпался в извинениях уже А. С., и мне пришлось уверять его, что я забыла о вечернем инциденте. С тех пор, изучив каждую скрипучую ступеньку лестницы, я передвигалась по вечерам неслышно, как кошка, подкрадывающаяся к воробью.

Мы отлично провели отпущенные нам дни, много гуляли и предстали перед Люлией довольные отдыхом и друг другом. Я рассказала Люлии о своих наблюдениях. Да, она знала, что А. С. болен, но он продолжал работать и Люлия считала, что для него так даже лучше, пыталась только обеспечить дома по возможности здоровый образ жизни.

Только что, написав про скрипящие ступеньки лестницы, я вспомнила о том, как еще тогда А. С. говорил, что как только они с Люлией вылезут из периода болезней, обязательно займутся ремонтом дачи, причем капитальным. Капитального ремонта дача дождалась много лет спустя (в 1994 г.), когда владельцами ее были уже Таня и Миша. В своих воспоминаниях я стараюсь писать только о том, чему сама была свидетельницей, эта же история произошла когда я была далеко и знаю о ней только со слов Тани. История ремонта и всей последующей судьбы дачи произвела на меня настолько сильное впечатление, что мне захотелось отступить от своих принципов и рассказать о ней хотя бы коротко. Вот она, эта зловещая история, чудом не приведшая к гибели Миши. Перед 1994 годом Миша несколько раз бывал в заграничных командировках. В семье появились деньги и Таня с Мишей решили, что наконец могут как следует отремонтировать дачу. Наняли рабочих и в течение девяти месяцев дача была отремонтирована. Был назначен вечер, когда Миша должен был приехать принять работу, окончательно расплатиться с рабочими и остаться ночевать на даче. Надо заметить, что до начала ремонта к Тане не раз обращались различные люди с предложением продать дачу, точнее участок с дачей. Старая деревянная дача их явно не очень интересовала, а вот большой хороший участок в Жуковке, интересовал тогда очень многих. Жуковка в те годы бурно застраивалась шикарными каменными домами и дачами. Великолепный участок с малоиспользуемой дачей привлекал очень многих. Участок был большой, в глубине его даже рос осиновый лесок. Я сама видела: как-то в грибной год осенью из этого осинника принесли большую корзину, полную отличных "красных" грибов.

В назначенный вечер Миша приехать не смог. Не исключено, что это спасло ему жизнь. В эту ночь дача была подожжена и сгорела до основания. Поджог был очевиден, так как во время пожара был взрыв, значит были открыты газовые горелки.

Потрясенные Таня и Миша тем не менее не сдались. Они оказались достаточно храбрыми, сильными и упорными, чтобы начать все сначала. Им пришлось-таки продать половину участка, но они построили на фундаменте сгоревшей дачи кирпичный дом, в котором живут сейчас круглый год. И я там была, и сидела в этом доме, и слушала эту страшную историю, и радовалась за Таню и Мишу, которые продолжают жить там, где жили когда-то Танины родители, а мои друзья.

Вскоре после нашего пятидневного житья на даче, я на шесть месяцев уехала из Москвы и жила в семье Наташи. Когда вернулась, застала Люлию серьезно больной. Сначала она сломала шейку бедра и вынуждена была лежать. Когда же ей разрешили двигаться, оказалось, что двигаться она не может, у нее не хватало на это сил. К больной ноге добавилась поначалу непонятная болезнь, потом у нее обнаружили камни в почках. Бедная Таня разрывалась тогда между своей семьей и квартирой родителей. Она наладила постоянный уход за больной, приезжала по любому тревожному вызову. Я тоже приезжала раз в неделю, чтобы посидеть с Люлией и накормить ее обедом. Сначала мы еще вместе сидели за столом. Потом Люлия обедала не вставая с кровати, сил для того, чтобы перебраться за стол уже не хватало, а потом не хватало уже сил держать ложку и ее нужно было кормить. Последние дни жены А. С. почти неотлучно был при ней, а Таня часто приезжала ночевать. В один из последних дней я спросила А. С. что показали анализы, которые сдавали при мне неделю назад. А. С. как-то безнадежно и чуть раздраженно сказал: никакие анализы не нужны, тут совсем другое; ей, слава Богу уже несколько дней дают обезболивающее.

Людмила Александровна умерла ночью 9/IX 1989 года, в возрасте 81 года. Вечером с ней была Таня. Пришла опытная сиделка, которая должна была сменить Таню и провести ночь с больной. Взглянув на нее, она посоветовала Тане не уходить домой и Таня в эту ночь была при маме, но в сознание Люлия не приходила. Уже после смерти матери Таня узнала, что она умерла от рака мочевого пузыря.

После смерти жены болезнь А. С. бурно прогрессировала. Теперь я заезжала раз в неделю уже к нему. Было ясно, что он не может жить один. В конце декабря я уехала к Наташе в Израиль, а вернулась в конце мая 1990г. Когда я вернулась обмен уже состоялся и А. С. жил вместе с Таней в хорошей трехкомнатной квартире на Юго-Западе, но я его больше не видела, так ему было плохо. А ведь в последнее мое посещение мы еще долго разговаривали и даже спорили с ним о Чернобыльской трагедии. Александр Семенович умер 29-го ноября 1990 года, пережив Люлию немногим больше, чем на год. Ему было 85 лет.

Вот и все. Я еще раз прожила кусок своей жизни и еще раз проводила в последний путь своих дорогих друзей. Сейчас мне значительно больше лет, чем было Займовским, когда они ушли из жизни. Не знаю, почему мне подарена такая долгая жизнь, но раз уж она есть, мне захотелось использовать этот подарок и попытаться написать о личной жизни моих друзей все, что я знаю, особенно об их молодых годах, о которых уже никто рассказать не может. Пусть и другие знают не только об атомной бомбе и ядерных реакторах, но и о личной жизни людей, причастных к их созданию. Мне кажется, что долгая совместная жизнь (Александр Семенович прожил с женой долгих 65 лет) дает право считать Людмилу Александровну причастной ко всем свершениям, ко всему, чего достиг в жизни Александр Семенович. Они прожили вместе яркую, полезную и счастливую жизнь.