Послесловие

Приступая к своим воспоминаниям, я не сомневалась в том, что напишу отдельную главу об альпинизме, уж слишком большое место в моей жизни он занимал. Я думала тогда, что никаких специфических альпинистских описаний приводить в этой главе не буду, так как вряд ли моим дорогим "заказчикам", никогда альпинизмом не занимавшимся, это может быть интересно. Я собиралась рассказать только о нескольких, особенно ярких эпизодах, случившихся лично со мной в моей сравнительно короткой альпинистской карьере и о тех людях, с которыми я тогда близко познакомилась, особенно о тех, которые стали моими друзьями на всю жизнь. В этой же главе я собиралась рассказать о тех интересных летних походах, которые мы с этими друзьями совершали значительно позднее, уже как туристы, когда по возрасту свою альпинистскую карьеру они уже завершили. Однако, случилось так что первую часть главы "Альпинизм" мне пришлось писать не для своих воспоминаний, а для книги. Когда прошлым летом, как обычно, приехала в Москву, я получила заказ написать о том что представлял собой альпинизм в МЭИ в далекие предвоенные годы. Книгу составлял и наполовину написал сам, выпускник МЭИ, Лев Валентинович Алексашин. Сам Л.В. начал заниматься альпинизмом в 1951 году, а потому знал о том, что альпинизм в МЭИ существовал и в довоенные годы, только по старому сборнику "К вершинам советской земли", выпущенному в 1949 году к 25-летию Советского альпинизма. Узнав о том, что существует на свете человек, окончивший до войны МЭИ, и занимавшийся альпинизмом еще в далеком 1934 году, он встретился со мной в первые же дни моего приезда и попросил написать о довоенном альпинизме в МЭИ. Я охотно согласилась, ведь то что я напишу, может послужить первой частью главы "Альпинизм" моих собственных воспоминаний, а для Л.В. будет маленьким фрагментом его большой книги "Альпинисты МЭИ", об их незаурядных послевоенных достижениях. Книга еще, кажется, не покинула стен редакции, но я уже являюсь ее счастливой обладательницей, как один из пятнадцати (кроме Л.В. Алексашина) авторов. Книга эта представляет собой своеобразную мозаику из самых различных воспоминаний и я читаю ее с большим удовольствием и интересом.

Когда я писала для книги первую главу "Альпинизм" и сейчас, когда я собираюсь приступить ко II -ой главе, я, естественно, опять погрузилась в книжки по альпинизму, которых у меня оказалось довольно много, так как альпинизмом я продолжаю интересоваться до сих пор. Так вот, прочтя много книг самых разных авторов, мне захотелось все-таки поподробнее написать о Памирской экспедиции 1937 года, так как по тому времени это была большая экспедиция, а для меня она была первым посещением Памира и моим первым и последним высотным восхождением. Кроме того, ни в одной книге не было никаких подробностей о попытке восхождения нашей группы (пусть и неудачной) на пик Евгении Корженевской, единственный семитысячник из трех, на который тогда еще не ступала нога человека, ни иностранного, ни советского.

Прежде чем перейти к Памирской экспедиции мне хочется описать один эпизод, о котором я вспомнила только в этом году, но который относится еще к 1936 году, когда мы лазали в горы нашей студенческой тройкой: Прокудаев, Науменко, Корзун и, следовательно, который должен был войти еще в I часть главы "Альпинизм". Летом 1936 года после удачного первого советского восхождения на Шхару (см. I часть главы) мы довольно долго ждали благоприятного времени для второго задуманного нами восхождения на Западную Мижирги. Жили мы тогда на Мижирийской поляне, расположенной прямехонько под южными склонами Западной Мижирги. На этой же поляне, совсем недалеко от нас, стояла палатка австрийцев. Начальником их группы, состоящей из трех человек, был известный альпинист Шварцгрубер. Позднее я слышала будто во время второй мировой войны 41-44гг, он возглавлял отряд альпинистов, работавших в горах Кавказа на немецкой стороне против Советского Союза, однако никаких письменных публикаций на эту тему, я не нашла. А тогда, летом 1936 года, они были некоторое, и не такое уж малое время, нашими соседями и у нас с ними установились хорошие добрососедские отношения. Вернулись мы со Шхары с мелкими травмами: Жора Прокудаев, после прыжка на кошках через трещину, сильно хромал, а у меня была сильнейшая "лихорадка" на губах (меня эти "лихорадки" в горах часто мучили), с которой я долго не могла справиться. На следующее утро после возвращения, в нашу палатку "постучался" один из австрийцев. Он принес для Жоры эластичный бинт и какую-то целебную мазь, а для меня маленькую жестяную круглую коробочку с белой мазью, обладавшей сильным специфическим запахом. Как сейчас помню ее название: " Desitin ". Мазь оказалась чудодейственной и через день у меня все прошло, Жора тоже удивительно быстро перестал хромать. Общались мы с австрийцами на нашем убогом немецком языке, причем в нашей тройке основным переводчиком была я. Володя предложил отблагодарить австрийцев за помощь в быстром исцелении больных и пригласить их на "званный" обед. Пришлось нам "поскрести по сусекам" в ущерб будущему восхождению, но обед, накрытый на клеенке перед нашей палаткой, получился шикарным. Я старалась играть роль гостеприимной хозяйки. Австрийцы уверяли, что никогда в горах так вкусно не ели, и подтверждали свои слова отличным аппетитом. С тех пор у нас отношения с австрийцами стали почти дружественными. Наша цель была достаточно скромной: восхождение на Западную Мижирги. Австрийцы замахнулись на траверс, требующий забросок продуктов и снаряжения (не помню сейчас какой). Мы выходили на просмотр пути, потом у нас была неудачная попытка восхождения, в которой нам так и не удалось пересечь основной снежно-ледовый кулуар, спадающий к югу с седловины между Дых-Тау и Западной Мижирги. Словом и мы, и австрийцы приходили и уходили, сходясь на пару дней на поляне. В какой-то из таких дней австрийцы пригласили нас на обед. Кормили готовыми блюдами из консервных банок. Мне они показались пресными и не очень вкусными, но, кажется, это было только моим мнением и я, конечно, держала его при себе. Забегая вперед скажу, что австрийцы свой траверс так и не совершили. Весь их основной склад продуктов и снаряжения засыпала огромная лавина, сошедшая из основного кулуара Мижирги, и откопать его им так и не удалось. Но я сейчас не об этом, а об отношениях, которые у нас с ними сложились. В дни отдыха на поляне (кстати сейчас она, кажется, называется "австрийскими ночевками"), я обычно украшала свою шляпу свежими незабудками, в изобилии растущими вдоль ручья, там протекающего; их я ставила также в наполненный водой консервной банке перед нашей палаткой. Австрийцам это очень нравилось и они тоже иногда приносили мне незабудки. Из дальнейшего будет понятно почему я об этом пишу. Кончилось лето 1936 года нашим успешным восхождением на Западную Мижирги. Мы вернулись в Москву к занятиям в институте. В конце года, а может быть это было уже в начале 1937-го, на мое имя пришло письмо. Адрес был написан по-русски, почерк незнакомый, обратного адреса нет. А внутри письмо, написанное по-немецки. Оказалось от одного из наших знакомых австрийцев. Он инженер, уже больше месяца в командировке в Москве. Он писал, что мой адрес ему удалось узнать только что, а уже через неделю он возвращается в Австрию. Сначала московские знакомые отговаривали его обращаться в адресный стол. Потом кто-то из знакомых взялся сам узнать адрес кого-нибудь из нашей тройки и передать ему. А дело было в том, что он привез с собой альбом с фотографиями на память о нашем совместном проживании на Мижиргийской поляне. Альбом предназначался мне, но он писал, что очень будет рад встретиться со всеми нами и что все четыре последних дня будет обязательно находиться в своем номере, начиная с 18-ти часов в гостинице Балчуг (указывался номер комнаты на 3-ем этаже). Пока письмо добиралось до меня, из четырех указанных дней, осталось только два. Я срочно связалась с Жорой и Володей и сказала, что завтра нужно встретиться всем троим. Встретились. Теперь у нас оставался только один из назначенных дней (завтра) и мы стали думать. Все мы понимали, что предприятие предстоит опасное. Времена уже были очень неспокойные. Я никому ничего не говорила, кроме нас троих никто об этом не знает. Одна я не пойду. Если идти, то всем вместе. В моей семье все еще было благополучно, но аресты уже начались и я понимала, что если кто-то узнает о нашей встрече в гостинице с иностранцем, то уже одного этого будет достаточно для обвинения в шпионаже. Думали мы думали и, все-таки, решили рискнуть. На следующий день вечером мы были в гостинице и благополучно прошли в номер (дежурной на месте не было). Пробыли мы у австрийца не долго (он по-моему волновался даже больше нас), но альбом мы с удовольствием посмотрели вместе. Он был по тем временам великолепный: большой, толстый, с твердыми страницами, с прекрасными черно-белыми фотографиями, с вставленными между страницами листочками папиросной бумаги. На самой первой странице была моя фотография: сижу на камне, с хорошо видными, заткнутыми за ремешок шляпы и торчащими из кармашка ковбойки, незабудками. Под фотографией подпись: "Immer mit Vergissmeinnicht, und immer mit fresch " (всегда с незабудками и всегда со свежими). В остальном в альбоме были хорошие фотографии гор того района: и Безингийская стена и массив Дых-Тау-Мижирги-Крумкол, и фотографии отдельных вершин. Мы посмотрели вместе альбом и рассказали нашему хозяину, что при восхождении на Мижирги нашли на конечном конусе лавины банку консервов и упаковку с пятью плитками шоколада. Наш хозяин с интересом слушал и сказал, что это означает, что их склад был не только завален лавиной, но и полностью разрушен. Все найденное нами было частью их продовольственного запаса, тщательно упакованного в несколько прочных ящиков. Под конец нашей встречи австриец посоветовал нам выйти из другого конца коридора на лестницу, выводящую к боковому выходу, которым иногда пользуются постояльцы гостиницы. Поблагодарили, распрощались и вышли из гостиницы, так никого и не встретив из администрации гостиницы. Вышли и вздохнули с облегчением. Об этом эпизоде я вспомнила, роясь в старых фотографиях. Вспомнила, что мы показывали многим друзьям наш прекрасный альбом, но вот куда он делся вспомнить, убей Бог, не могу. Я даже забыла об его существовании. Альбом, где ты?

А теперь можно приступить и к экспедиции 1937 года.