Памирская экспедиция 1937 г.

Экспедиция была организована в честь 20-ой годовщины Октябрьской революции. Ее целью было восхождение на три высочайшие вершины страны: Пик Сталина, Пик Ленина и пик Евгении Корженевской. В наши дни правильнее было бы сказать: три высочайшие вершины Памира, но в то время не был еще известен четвертый семитысячник страны Пик Победы на Тянь-Шане. (Второй по высоте в Советском Союзе Пик Победы, высотой 7419 м, был "открыт" только в 1943 году). Мои дорогие "заказчики" наверное не знают, а современные высотные альпинисты возможно уже забыли, что во времена экспедиции 1937 года значительную часть каждого высотного восхождения занимала доставка грузов и самих альпинистов к подножию вершин. Настоящую революцию в развитии высотных восхождений произвело появление вертолетов. В наши дни кажется даже непонятным почему отряды, целью которых было восхождение на пики Сталина и Корженевской проходили по совершенно различным путям, и требовали различного времени, ведь расстояние между этими вершинами по прямой составляет всего 12 км. Еще современным альпинистам будет непонятно почему для восхождения на вершины были выбраны отнюдь не оптимальные пути. Нужно иметь в виду, что экспедиция ставила целью не изыскание новых путей к вершинам, а восхождение на три семитысячника силами одной экспедиции и поэтому, восхождения предполагалось совершать по пройденным или, по крайней мере, уже разведанным путям. К тому времени на пик Сталина было совершено одно, уникальное по тем временам, восхождение в 1933 году. Тогда вершины пика (7495 м) достиг только один знаменитый альпинист Евгений Михайлович Абалаков. Руководитель восхождения Николай Петрович Горбунов сумел дойти до высоты 7300 м. Еще четыре человека поднялись тогда до лагеря на высоте 6900 м: А. Ф. Гетье, Д. И. Гущин, Ю. Шиянов и А. Цак. Надо сказать, что кроме трудностей первовосхождения на высочайшую вершину СССР, они имели еще и правительственное задание: занести на вершину тяжеленную (30 кг) радиостанцию. Это задание не только осложнило восхождение, но чуть было не сделало восхождение невыполнимым. К счастью Горбунов взял на себя смелое решение: разрешил не доносить станцию до вершины, а установить ее на высоте 6900 м. Мешали восхождению и очень уж разная подготовка и физическое состояние восходителей. По существу кроме Е. Абалакова сильным альпинистом-высотником был только Д. И. Гущин, но ему повредили руку камнем, спущенным идущими выше, и он выбыл из строя. Если бы не потрясающая выносливость Е.Абалакова, который один выполнял совершенно непосильную для остальных работу, и не его умение находить общий язык буквально со всеми, то восхождение не состоялось бы. Таким образом путь к вершине пика Сталина по восточному гребню для экспедиции 1937 года был известен. На пик Ленина тоже было совершено к тому времени только одно восхождение, хотя попыток было много. В 1934 году была организована экспедиция под руководством Н. В. Крыленко с целью восхождения на пик Ленина высотой 7134 м. В тот год первая попытка оказалась неудачной. Из-за продолжительной снежной бури альпинисты вынуждены были отступить. Тогда большой высоты, оцененной ими, как близкой к 7000 м. достигли 21 человек. Вскоре была предпринята вторая попытка уже маленькой группой, в которую были отобраны наиболее сильные. Для обеспечения успеха в отряд включили обоих братьев Абалаковых, уж с ними-то кто-нибудь наверняка достигнет вершины. Уже на высоте чуть более 6000 м двое восходителей не смогли идти дальше, видимо, не успели восстановить силы после первой неуспешной попытки восхождения. Официальный начальник отряда старший лейтенант, военный летчик с альпинистским опытом, Н.Чернуха, отдал приказ Евгению Абалакову спускать двоих ослабевших и замерзающих вниз. Тем самым Евгений остался без восхождения и вся ответственность за успех экспедиции легла на плечи Виталия Абалакова. На следующий день уже из лагеря, сооруженного оставшейся тройкой на высоте, достигнутой при неудачной попытке (7000 м) было совершено успешное восхождение. 8-го сентября 1934 года вершины пика Ленина достигли В.Абалаков, И.Лукин и Н.Чернуха. Таким образом путь к вершине пика Ленина также был известен и предопределен. Пожалуй надо добавить, что еще в 1928 году, входящая в состав Памирской экспедиции Академии Наук СССР группа немецких альпинистов, пыталась подняться на Пик Ленина и даже сообщила, что они достигли вершины, но ни записки, ни каких либо других следов пребывания этой группы на вершине никогда и никем обнаружено не было. Была еще в 1936 году попытка массового восхождения на пик Ленина. Тогда на высоте 6500 м побывало 65 человек (в основном военных альпинистов). Однако лавины после нескольких дней снежных бурь чуть не погребли под снегом весь лагерь. Спасли только снежные пещеры, вырытые для ночлега.

И наконец пик Корженевской, на который должен был совершить восхождение наш отряд. Его высота 7105 м., восхождений на него еще не было, но в прошлом 1936 году двое очень сильных альпинистов Николай Гусак и Алеша Джапаридзе произвели разведку и попытку восхождения на пик. Самое главное, они нашли ущелье, выводящее к гребню пика, до той поры никому не известное. Тогда альпинисты достигли высоты порядка 6500 м, но Алеша Джапаридзе сильно поморозил себе ноги. Самоотверженная помощь Н. Гусака позволила ему благополучно спуститься к лагерю на леднике, откуда его доставили в больницу ближайшего населенного пункта. Благодаря этой разведке путь подъема к гребню пика Корженевской был теперь известен экспедиции, но что ждет восходителей на гребне по пути к вершине было еще никому не известно. Даже точная высота пика не была еще определена и по некоторым оценкам не превышала 7000 м более, чем на несколько метров. Уже сейчас, просматривая большое количество книг, я поняла, что имела возможность узнать все подробности о пути к пику Корженевской еще осенью 1936 года. Тогда я регулярно навещала в больнице Виталия Абалакова и Мишу Дадиомова. Они обморозились при спуске с Хан-Тенгри и им предстояла ампутация некоторых пальцев рук и ног. Третьим в их палате был Алеша Джапаридзе, который тоже как Виталий и Миша, лежал с обморожением, таким же как то, о котором я только что написала. Увы, я тогда даже представить себе не могла, что буду следующим летом участницей Памирской экспедиции в составе отряда пика Корженевской. С Алешей я тогда впервые познакомилась и возможно даже не знала где он обморозился.

Численность экспедиции составляла более 50-ти человек. Впервые в состав экспедиции было включено авиазвено во главе с известным горным летчиком М.А.Липкиным. Звено состояло из трех легких самолетов П-5, каждый со своим экипажем (был еще крошка "У2", но его "потолок" для Памира оказался недостаточным). В задачу авиазвена входили и разведка путей к вершинам, и переброска грузов в высотные лагери, и доставка альпинистов вдоль Алайской долины, поближе к вершинам до мест, в которых удалось подготовить посадочные площадки. Грузы предполагалось сбрасывать в высотные базовые лагери на грузовых парашютах, однако осуществить это удалось лишь в самом конце экспедиции, когда наконец эти грузовые парашюты были получены. В большинстве случаев грузы летчики сбрасывали прямо с самолета, стараясь лететь при этом как можно ниже. В состав каждого отряда кроме альпинистов входили врач и радист.

Приглашение нашей тройки в Памирскую экспедицию было для нас полной неожиданностью и великой честью, особенно для меня, первой из женщин, включенной в основной состав альпинистской высотной экспедиции. Вместе с тем я очень боялась, что вдруг окажусь для большой высоты непригодной, хотя какое-то внутреннее чувство говорило мне, что высоту я выдержу. Еще больше, чем за себя я опасалась за Володю Науменко. Я прекрасно помнила, как при восхождении на Западную вершину Эльбруса, у него был явный приступ "горной болезни" с потерей ориентации, сердечной слабостью и полной апатией. Я даже поговорила с ним без свидетелей и спросила не боится ли он повторения, ведь высота Памирских вершин значительно превосходит высоту Эльбруса. Володя сказал, что он тоже много думал об этом, но посчитал, что подъемы для заброски грузов и организации высотных лагерей с последующими спусками вниз, являются прекрасной акклиматизацией. А кроме того, заключил он: "как иначе и когда я смогу себя проверить?" "Будем надеяться, что эта проверка окажется успешной и не явится причиной неудачи восхождения, а значит, и всей экспедиции", ответила я и больше мы к этому вопросу не возвращались. Уже на Памире Жора рассказал, что приблизительно такой же разговор был и у него с Володей и с тем же результатом.

Никакого участия в организации экспедиции наша тройка не принимала, да никто нас и не привлекал. Мы с Жорой защитили дипломные проекты и были "свободны как птицы", Володя легко получил отпуск у себя на работе по справке, подписанной Н.В.Крыленко. Все было прекрасно и удивительно. Собирал участников экспедиции Н.В.Крыленко у себя в кабинете, знакомился с нами, давал добрые напутствия и желал успеха. Никакого особого интереса ко мне, единственной женщине, не проявил, за что я была ему в душе очень благодарна, хотя сама не считала, что в альпинизме нет разницы между мужчиной и женщиной и была убежденной противницей чисто женских восхождений. Получили снаряжение. В полный восторг привел меня великолепный пуховой спальный мешок, из которого я после экспедиции, сделала два и пользовалась своей половинкой всю оставшуюся жизнь.

И вот мы уже катим в поезде по направлению на восток к городу Ош, расположенному близь самой границы Киргизской ССР с Узбекской ССР, но с Киргизской стороны. Ош, еще с конца прошлого века, являлся пунктом отправления почти всех экспедиций, исследующих горные районы Памира. Знакомиться начали еще в поезде, но единственным дорожным воспоминанием оказалась такая картинка: в купе сидит в шортах, а в остальном совершенно голый, Даниил Иванович Гущин. Он пьет одну чашку горячего чая за другой, обливается потом и утирается полотенцем. Всем интересующимся он объясняет: это называется "пить чай с полотенцами".

В Оше собрались все три отряда альпинистов, еще в Москве распределенных по трем различным отрядам, в соответствии с вершиной, на которую им предстоит подниматься. Для краткости в дальнейшем я буду называть эти отряды просто по названию вершин. И еще одно отступление. Перед тем как писать об экспедиции 37 года, я пересмотрела много книг, в поисках хоть чего-нибудь про нее написанного. Оказалось непростой задачей установить даже состав каждого отряда. Дело в том, что из состава экспедиции шесть человек были вскоре арестованы (и почти все, кроме Л.Бархаша и А.Полякова, были расстреляны), а потому фамилии этих шести альпинистов во многих книгах не упоминаются. Естественно я быстро установила истину и в моем описании будут присутствовать все.

В отряд пика Ленина входили: Л.Бархаш (начальник), В. Семеновский, С.Ганецкий, А.Поляков, трое ленинградцев: Е.Белецкий, Б.Трапезников и В.Мартынов, два представителя армейских альпинистов: П.Альгамбров и Б.Искин, а также врач Г. Розенцвейг и радист Б.Сапоровский.

В отряд пика Сталина входили: О.Аристов (начальник), Н.Гусак, представители военных В.Киркоров и Совва, врач И.Федорков и радист Н.Лебеденко.

Предполагалось, что в состав этого отряда (после завершения штурма пика Ленина) вольются еще и освободившиеся после восхождения участники отряда пика Ленина: Л.Бархаш, Е.Белецкий и Б.Трапезников. Мне тогда казалось (а сейчас я глубоко убеждена в этом), что связывать сроки восхождения на пик Сталина с обязательным прибытием участников из отряда пика Ленина, было недопустимо. По-моему это была серьезная, не только тактическая, но и стратегическая ошибка.

И наконец в наш отряд пика Корженевской входили альпинисты: А.Гетье (начальник), Д.Гущин, представитель военных Г.Голофаст, наша тройка: Г.Прокудаев, В.Науменко и И.Корзун, врач В.Маслов и радист В.Марков. Сейчас мне кажется удивительным почему была приглашена наша тройка. Во всех отрядах были альпинисты, уже имевшие опыт высотных восхождений, мы же были на Памире впервые. Возможно побудили к этому наши успешные первые советские восхождения на Шхару и Западную Мижирги, а возможно захотели испытать на высоте женщину. Таким образом я насчитала в составе экспедиции 25 человек, входящих в отряд восходителей. Нужно добавить к этому авиазвено М.Липкина. Не знаю сколько в нем было человек, но думаю, что не меньше 10-ти. Остальные, по-видимому, относились к вспомогательным работникам. В нашем отряде таких не было, возможно, что многие все время работы экспедиции, находились в Оше.

Возвращаюсь в Ош. В Оше предстояло сформировать караваны для доставки грузов в Алайскую долину. Там, у подножия Алайского хребта близь кишлака Сары-Таш, предполагалось организовать базу экспедиции, в которой будут сосредоточены грузы, которые потом должны доставляться самолетами всем трем отрядам. Всем альпинистам, участникам всех трех отрядов, предстояло пробыть вместе в Оше совсем не долго. Мои личные воспоминания сохранили в памяти палаточный лагерь на берегу реки Ак-Буры. Хорошо помню, что душой всех молодых альпинистов был Олег Аристов. Он организовывал тренировочные переправы через Ак-Буру "по-таджикски" (шеренга, держащаяся для устойчивости за плечи друг друга). Он организовывал подъемы на ближайшую гору, священную для киргизов, Сулейман. Помню еще, как врач отряда пика Ленина очень быстро помог мне избавиться от флюса, неожиданно раздувшего мою щеку. Я тогда ужасно испугалась, что это помешает моему участию в экспедиции, но его лечение оказалось настолько эффективно, что очень быстро я об этом происшествии вообще забыла. Альпинисты всех трех отрядов принимали участие в разборке и сортировке грузов во дворе базы ОПТЭ. Бывалый "памирец" Даниил Иванович Гущин занимался организацией каравана нашего отряда из Оша в Алайскую долину к вышеупомянутой базе экспедиции, для краткости буду называть ее базой Сары-Таш. В помощники себе Даниил Иванович выбрал меня. Помощь моя заключалась в том, что я должна была запоминать имена всех караван?баши, с которыми нам пришлось иметь дело, и всех присутствующих при переговорах. Переговоры происходили обязательно за чаепитием вокруг большого ковра на полу. Сидели по-местному на скрещенных ногах. Неудобно, но терпеть можно. Обычно Д.И. говорил: когда нужен караван, куда он должен идти и сколько груза нужно перевезти. А дальше начиналась бесконечная торговля. К чаю подавали лепешки, а иногда и местную водку (которую я глотнула только один раз и было это так противно, что в дальнейшем Д.И. меня от этого избавлял). Во всех этих переговорах я была пешкой, и только внимательно слушала и запоминала имена переговорщиков, которые потом Д.И. с моих слов записывал в свой блокнот. Зато почти всегда переговорщики интересовались мной, интересовались и удивлялись, когда Д.И. говорил им, что я участник штурмовой группы. И так мы с Д.И. дня два ходили к местным караван-баши и просиживали долгие часы за чаем с лепешками и неспешной "торговлей" Первым из Оша с караваном вышел наш отряд. Почему с караваном, ведь к тому времени была уже проложена автомобильная дорога из Оша до Алайской долины? Руководство экспедиции считало, что с караваном будет надежнее доставить грузы до базы Сары-Таш, а альпинисты, пройдя с караваном порядка 150 км., получат хорошую предварительную тренировку. А почему первым? Да потому что до подножия пика Корженевской добираться нужно очень долгим путем вдоль реки Мук-Су. Почти все мосты снесены, тропа во многих местах разрушена, ишаки не могут дойти даже до языка ледника (Фортамбек), тогда как к пику Ленина ишакам удается подняться аж до высоты 4900 м. Итак идем с караваном в Алайскую долину. По моим воспоминаниям это путешествие длилось не менее 5-ти дней.

Много времени уходило на вьючку и развьючивание ишаков, в пути приходилось часто помогать животным и поправлять их груз. Как-то так получилось, что на следующее же утро после выхода, ко мне подошел Даниил Иванович и сказал: "Пойдем понемножку, все равно вьючить ты не умеешь и пользы от тебя никакой". Я ответила, что хочу научиться, но авторитет Д.И. в моих глазах, как знатока и ветерана Памира, был настолько велик, что так повелось и дальше. Утром мы вдвоем выходили раньше каравана, но далеко от него никогда не уходили и всегда возвращались если он задерживался. Д.И. рассказывал мне много интересного, в том числе, и о восхождении на пик Сталина в 1933 году, участником которого он был. Сам Женя Абалаков, которого я довольно давно к тому времени знала, никогда ничего не рассказывал. Во время наших прогулок я спрашивала Д.И. испытывал ли он сам когда-нибудь горную болезнь. Нет, отвечал Д.И.: "уставал до изнеможения, замерзал, болел, задыхался на подъемах, но это все не то". В последние дни пути меня замучила совесть и я от каравана не отходила. Наконец спустились в Алайскую долину. Для непосвященных поясняю. Алайская долина расположена между двумя наиболее протяженными хребтами Памира: Алайским и Заалайским. Это очень широкая долина (на некоторых участках до 50 км. ширины, а длина ее и вовсе около 200 км.). В Заалайском хребте расположен пик Ленина, а в следующем за ним хребте Петра Первого и в его отрогах, пик Сталина и пик Корженевской. Чтобы попасть из Оша в Алайскую долину нужно перевалить через перевал в Алайском хребте. Никакой базы экспедиции там еще не было и мы разбили свой лагерь, разгрузили караван и отправили караванщиков обратно в Ош. Алайская долина встретила нас не ласково. Уже на следующее утро по прибытии, задул свирепый "Афганец". Это сильнейший ветер, поднимающий тучи мельчайшей пыли, которая забивает глаза, заполняет рот и превращает лицо в серую маску. Пытались сортировать продукты, отбирая необходимый минимум, который наше авиазвено доставит вместе с альпинистами в селение Ляхш. В Ляхше мы должны были сформировать новый караван ишаков для доставки отобранных грузов к языку ледника Фортамбек. А пока мы были одни в Алайской долине, нас трепал "Афганец" и мы предпочитали большую часть дня отсиживаться в палатках. И так прошло несколько дней, которые мы провели в бездействии в ожидании самолетов. Бездействие порождает скуку и раздражение. Еще по пути с караваном из Оша в Алайскую долину, пристал к нашему отряду большой серый кудлатый пес. Выглядел страшным, но был на редкость добродушным. Мы его прикармливали немножко, но особенно привыкать к нему не собирались: все равно скоро расставаться. Как-то я, сидя в нашей палатке, услышала громкие возмущенные крики Даниила Ивановича Гущина. Вылезла из палатки и застала такую картину: стоит Д.И. и с остервенением пинает бедного Серого (так мы окрестили приблудного пса), а тот скуля пытается уползти от него, не выпуская чего-то из своей пасти и никак не желая с этим "чем-то" расстаться. Оказывается пес добрался до нашего временного склада снаряжения и, разыскав там упаковку с хозяйственным мылом, разодрал ее и пытался утащить кусок мыла. Никто из нас и предположить не мог, что Серого может заинтересовать несъедобное (с нашей точки зрения, но, оказывается не с его) мыло. Я была возмущена и набросилась, но не на Серого, а на Д.И. Разве можно так обращаться с собакой, так ведь и изувечить ее можно. На шум выползли из палаток и остальные. Наш конфликт с Д.И. был всеми проигнорирован, а вот то обстоятельство, что собака может с удовольствием есть хозяйственное мыло, позабавил всех и развеял ненадолго скуку вынужденной отсидки. А "Афганец" продолжал свирепствовать. Было ясно, что пока он не кончится самолеты за нами не прилетят. Видимости никакой, красивейшая Алайская долина потонула в кромешной серой мгле. Наши памирские ветераны: Д.И. и наш милейший начальник Александр Федорович Гетье, утверждали, что такого продолжительного и сильного ветра они припомнить не могут. Несколько слов о нашем начальнике. А.Ф. Гетье был очень высоким, массивным, но совсем не толстым. Лицо его было несколько ассиметричным, видимо, из-за операций, связанных с его прежней профессией. А был он в молодости известным боксером, а в настоящее время являлся старшим тренером по боксу спортивного общества "Динамо". Эта профессия по-моему ему совсем не подходила. Он был удивительно деликатным, внутренне интеллигентным, никогда не повышал голоса и, казалось, обидеть никого не мог. Никак я не могла себе представить А.Ф., скачущим по рингу и норовящим нанести противнику сокрушительный удар, да еще, по возможности, в лицо. А.Ф. очень тяготился нашим бездействием и опасался как бы наш отряд не утратил свой боевой дух. Уж очень мы все были разными и по возрасту, и по опыту. Он и Д.И. были "старыми памирцами" и по возрасту были старше остальных лет на 20, не меньше. Оба они участвовали в 1933 году в восхождении на пик Сталина и достигли высоты 6900 м. На этой высоте были поставлены две палатки, но Д.И. вынужден был отказаться от восхождения и спустился вниз, так как еще при преодолении "жандармов" восточного гребня пика, ему разрезало руку до кости сброшенным сверху камнем и возникло заражение. Потом разразилась снежная буря и трое восходителей (Горбунов, Гетье и Женя Абалаков) пережидали ее больше 3-х суток, сидя на голодном пайке. Гетье после этого настолько ослабел, что выше идти не смог и остался в палатке. Тогда Горбунов смог подняться до высоты 7400 м и только Женя Абалаков достиг вершины. Наша тройка впервые была на Памире, но альпинистами мы были опытными. Шестой участник отряда, молодой военный офицер Жора Голофаст, был сильным спортсменом, а вот серьезного альпинистского опыта, по-моему, не имел. Врач отряда Виктор Иванович Маслов на Памире бывал, но сам на вершины не рвался (в отличие от врачей отрядов пиков Ленина и Сталина), а молодой радист В.Марков был, кажется, на Памире впервые, но я могу и ошибаться. Словом совсем не те "ассы", которые собрались в других отрядах. Отряд пика Ленина вышел уже из Оша с караваном, а отряд пика Сталина выедет в Алайскую долину на машинах и будет готовить для базы экспедиции в Сары-Таш основательную взлетно-посадочную площадку. Надо сказать, что мы выбирали место для нашего лагеря специально на очень ровном месте, чтобы там могли садиться и взлетать самолеты, хотя и пришлось для этого изрядно отойти от Сары-Таш.

По случаю выхода из Оша всем отрядам рекомендовалось выпустить свои "стенгазеты" и этими газетами обменяться. Поскольку единственным "партийцем" в нашем отряде был радист Марков, то ему и поручил А.Ф. заняться газетой. Все засели за работу. Я написала фельетон, посвященный нашему караванному пути из Оша в Алайскую долину. В этом фельетоне я описывала, как все в поте лица осваивали вьючку ишаков, а я с Д.И. в это время тихонечко уходили вперед по тропе и он знакомил меня с особенностями памирских восхождений, в которых добрую половину занимают караванные пути с опаснейшими переправами через реки. Прочла свое произведение Жоре и Володе и они дружно заявили, что Даниил Иванович обидится, а потому лучше его никому не показывать. После истории с собакой я так обозлилась на Д.И., что решила все-таки отдать фельетон Маркову, а тот начальству. Действительно Д.И. ужасно обиделся и дружба наша временно прервалась. А.Ф. тоже решил оставить фельетон только для "внутреннего" употребления в отряде. Я потом несколько раз подходила к Д.И., просила извинения и в конце концов была прощена.

Все когда-то кончается, кончился наконец и "Афганец". Алайская долина засверкала бриллиантами далеких белоснежных вершин Заалайского хребта. Прилетел Липкин, а за ним и Шапоров. Они уже разведали окрестности Ляхша, убедились, что там можно посадить самолет и взлететь. Мы загрузили отобранные нами для похода от Ляхша до ледника Фортамбек грузы, распределились сами по двум самолетам и взлетели. Полет был настолько кратким, что не произвел на меня большого впечатления. Не успели мы полюбоваться и повосторгаться, как уже оказались в колхозе Ляхш, расположенном над местом слияния рек Кзыл-Су и Мук-Су. Опять несколько дней ушло на переговоры с руководством колхоза о выделении нам опытных караванщиков с ишаками для сложного перехода по ущелью Мук-Су от Ляхша до ледника Фортамбек и на расспросы о состоянии тропы. Тропа была, но в этом году по ней еще никто не проходил. Не могли сказать пригоден ли для переправы единственный уцелевший мост через Мук-Су. Помню, что А.Ф. даже посылал нас с Д.И. на перевал, с которого, будто бы, можно увидеть весь предстоящий нам путь. Воспоминания самые смутные, но хорошо запомнился утомительный подъем на перевал высотой около 5000 м. Даже идя налегке при подъеме мы обливались потом. Вид был изумительный, но даже с помощью бинокля подробностей пути рассмотреть не удалось. Зато добрые отношения с Д.И. были полностью восстановлены, что, возможно, и было целью нашего начальника. Вернулись поздно вечером. Кажется мы все-таки убедились в том, что мост через Мук-Су существует, но в каком он состоянии, предстояло выяснить нам самим. По оценке Д.И. путь к леднику Фортамбек с караваном займет не менее 4-х дней, да и то если тропа в приличном состоянии.

И вот наконец мы идем по тропе, в начале вполне приличной. Мы, это весь наш отряд, состоящий из 8-ми членов отряда, шести ишаков и пяти караванщиков. Рюкзак со своими личными вещами каждый несет сам. В книге Д.Затуловского "Дни на Памире", вышедшей в издательстве ВЦСПС в 1956 году, приведено очень краткое описание нашего восхождения, составленного со слов Д.И. Гущина с моими дополнениями относительно не пройденного нами пути к вершине. Это описание помогло мне восстановить в памяти события далекого 1937 года.

И вот мы с отрядом пробиваемся по ущелью Мук-Су. Протяженность реки Мук-Су от места слияния с Кзыл-Су, близь которого находится колхоз Ляхш, до языка ледника Фортамбек составляет порядка 50 км., но мне это путешествие с караваном показалось бесконечным. Развьючивать и снова навьючивать ишаков приходилось по много раз в день и началось это удовольствие уже у моста. Единственный сохранившийся мост через Мук-Су находился в плачевном состоянии: настил еле держится, местами совсем прогнил и в нем зияют основательные дыры с видом на пенистые буруны внизу, устои моста с обеих сторон реки шатаются и скрипят, как бы предупреждая о том, что могут свалиться в любой момент. Нам альпинистам переход моста не составляет труда, но провести по нему нагруженных ишаков невозможно. Придется переводить каждого в отдельности, хорошо если вообще удастся уговорить их на этот подвиг. Разгрузка ишаков, перевод их по одному через мост и переноска всех грузов, заполнили целый день. Конечно через 65 лет невозможно вспомнить все подробности нашего многотрудного продвижения по ущелью. Вспоминаются только отдельные картинки. Помню, как я стою на крутом откосе ниже тропы, и с огромным трудом удерживаю готового свалиться ишака. У него сползает вьюк и он с трудом удерживается на дрожащих ногах. А я с трудом терплю, потому что угол какого-то ящика упирается мне в живот. На помощь уже бегут с обеих сторон тропы с криками: "потерпи, мы сейчас". Разгружать приходится иногда в самых неудобных местах, где ишак еле умещается на остатках тропы. Иногда тропы не видно совсем, она полностью размыта, или осыпалась. А ущелье красивейшее и разнообразное: местами стиснутое скалами с обеих сторон, местами расширяющееся, поросшее кустарником, а местами (обычно в тех местах где в Мук-Су впадают ручьи или реки) и совсем широкое, и тропа там спускается к самой реке. В это лето вода в Мук-Су очень высокая, и некоторые ее притоки, которые нам приходится пересекать, превратились в бушующие потоки, которые не могут перейти ишаки, а может быть и люди. Вспомнилась река Ходырша. Перевести через нее ишаков даже самым ранним утром, когда вода спадает, оказалось невозможным. Нам пришлось потратить целый день, чтобы построить примитивный мост. Весь день все мы трудились над его сооружением, а Жора Прокудаев, который первым перебрался на другую сторону притока, свалился в воду. Хорошо помню огромный камень, на котором были разложены для просушки отдельные составляющие его одежды и содержимое его бумажника. Паспорт был сильно испорчен, некоторые страницы почти полностью смыты. На следующий день мы переводили ишаков, переносили грузы и приводили их в порядок. Наша тройка сходила вперед на разведку и убедилась, что дальше во многих местах тропа полностью размыта и ее придется "вырубать" в склонах. Дошли до места где тропа спускалась к самой реке перед участком почти отвесных скал берега. Тропа как бы ныряла в воду, другого пути, как по воде, не было. Из воды кое-где выступали камни; по-видимому здесь не глубоко и ишаки смогут пройти по дну, между камнями. Вернулись и рассказали, что перед этим местом нужно быть рано утром, когда вода спадет. Место для ночлега неподходящее, значит надо выходить чуть ли не в темноте. Я уже писала, что вода в Мук-Су этим летом была очень высокой, в другом сезоне возможно это не было бы таким серьезным препятствием. По вырубленной нами вечером тропе довольно быстро подошли к опасному месту. Жора Прокудаев, обычно берущий на себя все неизведанное, спустился в воду, которая была значительно ниже, чем вчера вечером, и начал искать между камнями "брод", который смогли бы пройти ишаки Пройти было можно, но грузы могли подмокнуть. Вскоре около обрыва появилась узкая полоска песка, по которой можно было двигаться спокойно. Каждого ишака охраняли трое и переводили с большой осторожностью. И все-таки двух ишаков пришлось разгрузить и перетащить их груз на себе. Опять задержка, опять мы не дошли до Фортамбека, так как пришлось сушить намокшую одежду. Мы рассчитывали пройти ущелье Мук-Су максимум за четыре дня. Оказалось, что мы добрались до языка ледника Фортамбек только на восьмой день. С вздохом облегчения мы простились с Мук-Су, которая продолжала свой путь в глубоком ущелье, и повернули в каньон Фортамбека сначала вдоль реки, которая шумела где-то далеко внизу в темной глубине каньона. Перед началом каньона Фортамбек нам пришлось расстаться с караваном. Дальше только на себе и то с большими трудностями еще долгих восемь километров. Зато в конце пути, совсем рядом с ледником, мы обнаружили рощу арчи. Это было неожиданно и очень приятно. На опушке этой рощи мы и оборудовали наш базовый лагерь. Сейчас, вспоминая наш труднейший путь по Мук-Су, мне кажется было бы правильнее двигаться без каравана. Ведь у нас было авиазвено. Мы могли бы взять с собой мешки продуктов, могли бы пройти с грузом по ущелью два раза и все-таки это могло оказаться даже быстрее. В 1953 году экспедиция, которая через 16 лет совершила первую после 1937 года, но успешную попытку восхождения на пик Корженевской, была вынуждена идти без каравана, так как к тому времени моста вообще не существовало и участники экспедиции соорудили для людей и грузов веревочную переправу через Мук-Су (честь им и слава). Так вот тяжело груженые, но очень сильные альпинисты, преодолевали расстояние от переправы (на месте моста) до Фортамбека за двое суток. Ведь за долгие 8 дней пути тринадцать человек (8 членов отряда и пять караванщиков) съели солидную часть продуктов, предназначенных для восхождения и были вынуждены ждать еще три дня заброски продуктов с воздуха. Впрочем эти мои рассуждения сейчас уже не имеют никакого значения, так как больше ни один отряд восходителей на пик Корженевской не пользовался изматывающим походом по Мук-Су, ибо после 1953 года успешное восхождение 1961 года было совершено уже в эпоху вертолетов с юга со стороны ледника Москвина. Ну а дальше, после появления вертолетов, восхождения на пик Корженевской занимают уже третье место по популярности и по количеству восходителей (после пика Сталина и пика Ленина) среди восхождений на семитысячники Советского Союза.

Хватит отступлений, возвращаюсь к нашему отряду. Итак мы в очень уютном базовом лагере, радист Марков связался с базой в Сары-Таше и мы попросили сбросить нам продовольствие, которое было уже на исходе. Нам было сказано найти подходящую площадку и маркировать ее. Площадку мы нашли подходящую, достаточно широкую и выложили на ней опознавательные знаки из различной тары от наших грузов. Получилось очень хорошо. Считаем, что самолет может пролететь достаточно низко и даже развернуться. Опять ждем, отдыхаем и готовимся к выходу. Наконец Марков получил сообщение о том, что самолет вылетает, и мы все собрались около приготовленной площадки. В своем очерке о восхождении на пик Сталина, опубликованном в сборнике "К вершинам Советской земли" издания 1949 года, Н.А. Гусак, по-моему, очень удачно назвал такой сброс грузов "налетом дружественной авиации" и так описывает его: "Прилетевший самолет, несмотря на исключительное мастерство летчиков, не мог снизиться по причинам, связанным с характером рельефа. Ящики и мешки пришлось сбрасывать с нескольких заходов с внушительной высоты. Каждая партия груза с диким свистом летела с высоты, казалось на наши головы. От удара о камни тара разбивалась и разрывалась. В воздух взлетали гейзеры манной крупы и кускового сахара. Самолет приветственно помахал крыльями и исчез за хребтом". Приблизительно так же проходила заброска и у нас. Возможно нам грузы сбрасывали с меньшей высоты, что однако не избавило нас от значительных потерь продуктов. Банки консервов мы собирали не только на площадке, но и довольно далеко от нее, среди камней. Ни одного целого ящика не сохранилось, много было и поврежденных мешков. Тем не менее питание на восхождение было обеспечено, и на следующий же день мы вышли из базового лагеря. Целью нашего похода была акклиматизация и заброска продуктов и горючего в промежуточные лагери. Ночевать собирались перед ущельем, о котором рассказывал Даниил Иванович со слов первых разведчиков Н.Гусака и А.Джапаридзе, и в котором ночевать нам совсем не хотелось. Вышли уже после 15-ти часов. Погода портилась, у нас шел дождь, а там наверху наверное лежит снег. Ущелье такое узкое, что с каменистой высокой морены ледника Фортамбек, кажется неприметной щелью. На следующий день, не без труда спустились к речке, текущей по ущелью и уходящей под ледник. В самом начале ширина ущелья не больше 200 метров. С обеих сторон гладкие крутые скальные стены. В пасмурный ненастный день ущелье кажется мрачным и неприветливым. Постепенно ущелье расширяется и в конце упирается в обрыв ледника, как бы висящего над ущельем и перегораживающего его от одного бокового склона до другого. Перед выходом на ледник устроили ночевку. Высота больше 4000 м. Погода по-прежнему скверная, утешаем себя тем, что на восхождении будет солнечно, пусть все безобразие выльется и высыплется на нас сейчас. Утром не без труда поднялись слева по скалам и вышли на ледник. Ледник "грязный", больше камней, чем льда. Подъем по нему не крутой, но все время приходилось петлять между трещинами и преодолевать небольшие, но крутые ледяные стенки, а главное часто останавливаться и выбирать путь. Наконец мы остановились надолго. Перед нами был мощный ледопад, перегораживающий весь ледник. Искать путь через ледопад после двух дней непогоды мы не решились, слишком вероятным был сход лавины. Слева от нас были очень неприятные скалы, типичные "бараньи лбы", обглаженные до блеска, без зацепок и трещин, позволяющих забить крюк. Так и лезли по этим бараньим лбам с тяжелыми рюкзаками и без охранения. Мне эти бараньи лбы запомнились чуть ли не как самая трудная часть восхождения, несмотря на то, что скалолазание я любила и лазала по скалам хорошо. Преодолев, вернее обойдя, ледопад по бараньим лбам, мы оказались на обширном фирновом плато. Сначала довольно пологое, оно постепенно становилось все круче и круче. Двигались мы очень медленно. Только к вечеру третьего дня, считая от базового лагеря у языка ледника Фортамбек, мы добрались до подобия седловины, за которой начиналось ребро пика Корженевской, переходящее где-то выше в предвершинный гребень. Здесь, на этой седловине, на высоте 5600 метров, мы решили организовать свой основной лагерь для штурма пика. Здесь мы сложили принесенные продукты, завернули их в палатку, переночевали и на следующее утро начали спускаться в лагерь на Фортамбеке, до которого с легкими рюкзаками дошли за один день. Насколько я помню, был у нас еще один поход для заброски продуктов в лагерь 5600. В этот раз с нами пошел и наш врач Виктор Иванович Маслов. Чтобы быть во время восхождения поближе к месту событий, он собирался "пожить" в лагере 5600 и привыкнуть к высоте, чтобы быть в форме. Теперь мы шли гораздо быстрее, так как поднимались по знакомому пути и погода была хорошая, но обход ледопада по бараньим лбам с тяжелыми рюкзаками опять показался мне и трудным и опасным. На этот раз, переночевав в лагере, мы на следующее утро вышли налегке на разведку. Я не помню только все ли мы ходили, но что мы с Жорой Прокудаевым в этой разведке участвовали, помню точно. Подъем по твердому замерзшему снегу был очень крут, особенно трудно было лезть по заснеженным острым скалам, нащупывая среди разрушенной породы зацепки и впадины. Однако мы шли налегке и тогда во время разведки особенных трудностей я не почувствовала. Дошли до высоты 6100 м, выбрали площадку для палаток и вернулись на седловину. Этот участок подъема между седловиной и высотой 6100 м., один из первовосходителей на пик Корженевской в 1953 г, Леонид Красавин, оценил, как один из наиболее сложных участков подъема на пик, но видимо все зависит от обстоятельств, и нельзя сравнивать трудности, которые испытывает тяжело нагруженный альпинист, с идущим налегке разведчиком. Впрочем вскоре нам предстояло убедиться в этом на собственном опыте. Переночевав на седловине мы опять спустились в лагерь на Фортамбеке. Как же приятно после снега, льда, ненавистных "бараньих лбов", вечного холода и пронизывающего ветра оказаться в нашем теплом уютном лагере около леса, в котором кроме арчи попадаются даже березки. С каким удовольствием мы обедали в нашей каменной столовой: огромной каменной плиты "стола" и сложенных из камней "стульев" вокруг него. После двухдневного отдыха мы в третий раз выходим из базового лагеря, на этот раз на восхождение. С нами, альпинистами, идет и радист Марков. Уже только из литературы, а не по собственным воспоминаниям, узнала, что Маркову так и не удалось установить связь из ущелья Корженевской ни с одной из раций экспедиции. Опять началась плохая погода. Горы были полностью закрыты низкими тучами. Валил снег, леденящий ветер пытался сорвать палатки. Два дня мы отсиживались в лагере 5600 м. На третий день появились просветы в тучах и ветер утих. Шесть участников штурма с очень тяжелыми рюкзаками, но с надеждой на улучшение погоды, начали подъем к выбранной нами во время разведки площадке на высоте 6100 м. На этот раз поднимались мы гораздо медленнее. Особенно трудно было на скалах, покрытых свежим снегом, отыскивать надежные выступы и впадины для зацепок и для ног. Руки мерзли, особенно в предвечерние часы, когда, обычно, ветер усиливался. Очень много времени уходило на организацию надежной страховки. Тут я очень хорошо поняла, какую огромную разницу для меня (а, наверное, и для всех остальных) представляет преодоление трудностей налегке и с тяжелым рюкзаком. Подошли к знакомой площадке уже перед закатом солнца, все очень измотанные и уставшие, особенно Володя. Стали устанавливать палатки. Нашу палатку устанавливали уже мы с Жорой вдвоем, Володя сидел на рюкзаке, ко всему безучастный, видимо чувствовал себя совсем плохо.

В книге Белецкого под название "Пик Ленина" я обнаружила такую фразу о результате экспедиции 1937 года: "Менее удачным было восхождение на пик Корженевской. Штурмовая группа альпинистов достигла на вершинном гребне высоты 6900, но из-за тактических просчетов не была в состоянии достигнуть вершины. Решить эту трудную спортивную задачу и взойти на третий семитысячник Памира удалось только через 16 лет в 1953 году". Так вот единственным тактическим просчетом по моему мнению можно считать только то, что мы не спустили в лагерь 5600 м Володю Науменко, как только обнаружили его плохое состояние. Если бы мы это сделали, то за один день его можно было бы спустить в лагерь 5600 м. и в тот же день налегке вернуться в лагерь 6100 м. Причем для спуска возможно достаточно было бы и двух человек, ведь Володя еще мог идти сам. А в этом просчете были виноваты только мы с Жорой. Только нам было известно, что при восхождении на Западную вершину Эльбруса у него была типичная горная болезнь. Но попробуйте отстранить человека от восхождения, если он утверждал, что просто устал, причем предельно устали и все остальные. Впрочем про себя и про Жору сказать этого пожалуй не могу. Мы двигались в этот день настолько медленно, что мне казалось, что мы с Жорой могли бы двигаться вдвое быстрее. Мы постарались немного разгрузить Володю. При этом он утверждал, что за ночь хорошо отдохнул и полностью восстановил силы. По-видимому он говорил неправду, но предложить ему спускаться и отказаться от восхождения у нас с Жорой не хватило сил. Однако следующий день для всех оказался самым трудным. Зато впервые за несколько дней погода была хорошей, только ветер свирепствовал и было очень холодно. Снег оказался глубоким и рыхлым. Старались обходить крутые скалы по снежным склонам. Выше мягкий снег был сдут до основания. Шли на кошках по твердому фирну, из-под которого местами проступал лед. Приходилось рубить ступени и тщательно охранять, под нами склон уходил вниз, казалось, на бесконечную глубину. Так медленно но неуклонно поднимаясь, мы достигли наконец предвершинного гребня. Не доходя метров 100 до самого гребня мы остановились; отсюда прекрасно просматривался дальнейший путь к вершине, который легким совсем не казался; особенно трудным выглядел выход на гребень. Перед гребнем была хорошая ровная площадка, на которой мы и установили наши две палатки. Высота нашего последнего лагеря 6400 м.

На следующее утро стало совсем очевидным, что Володя дальше идти не сможет. Он с трудом держался на ногах, даже несколько шагов самостоятельно пройти не мог. От пищи отказался. Мы оставили ему натопленную с большим трудом в кухне Мета воду с клюквенным экстрактом. Одели в теплые вещи, уложили в спальный мешок, с трудом напоили и вышли на предвершинный гребень. Мы с Жорой взяли с собой рюкзаки с питанием и теплыми куртками и вышли вперед. Следующая тройка "3Г", как мы ее называли (Гетье, Гущин, Голофаст) не взяли даже рюкзаков, одев все теплое на себя. Погода замечательная. Солнце светит ярко, вид на хребты потрясающий. Оба мы чувствуем себя отлично. Идем первыми, находим путь по скалам, организуем охранение, даже ветер на скалах трех жандармов не доставал нас. Казалось, иди и радуйся. Но нет. Впереди снежный острый гребень, то очень крутой, то становящийся положе, но конца, края ему не видно. Одна "ложная" вершина сменяется другой. Опять небольшой спуск, опять подъем, а гребень забирается все выше и выше. Вот перед нами крутой взлет, может быть последний? Может быть это вершина? Время дня 16.00 ч., высота по альтиметру 6910 м. Нет, конечно. Теперь все ясно. Впереди крутой спуск на седловину, еще более крутой подъем, а дальше настоящая вершина, это очевидно. Никаких трудностей, никаких скал, только крутизна, высота и холод и, конечно, изматывающая работа. Но вот чудо, мы с Жорой полны сил, чувствуем себя великолепно. Но радости нет. Совершенно ясно, что до настоящей вершины еще день изматывающего протаптывания рыхлого (судя по всему) снега. Неужели мы должны смириться с тем, что не достигли вершины? Высота 6910 м., но ведь это только по высоте до вершины всего 190 м. На самом деле нужно спускаться метров на 150 и значит подниматься с седловины до высоты 7100 м. не меньше, чем 350 метров, то есть целый день пути. Полюбовавшись видами, написали записку, вложили ее в консервную банку, спрятали в примитивный тур, сложенный нами в маленькой каменной грядке, выступающей из снега на самом краю купола, поели и стали держать совет. Совершенно ясно, что вершины мы не достигли, вот она рядом перед нами, а чтобы добраться до нее нужен еще целый день (отсюда), а если спускаться в лагерь 6400 м, и возвращаться сюда, то и все 2 дня. Всем было ясно, что все определяет состояние Володи. Александр Федорович предложил: если Володе лучше и он может как-то передвигаться, то А.Ф., Д.И. и Голофаст смогут начать спуск, а мы с Жорой, как самые бодрые, возвращаемся сюда с палаткой, спускаемся на седловину, ночуем, и совершаем восхождение. На двоих продуктов в лагере 6400 м хватит. Возник вопрос с палаткой: вчетвером "3Г" плюс больной Володя в одной палатке не поместятся. Я предложила, чтобы Голофаст шел с нами на вершину. Хотя голова у него болела, но похоже, что это не "горняшка" и за ночь пройдет. Смогут ли А.Ф. и Д.И. вдвоем спустить Володю по самому трудному участку: от лагеря 6400 м. до лагеря 5600 м. Я надеялась на то, что по мере спуска Володя сможет идти сам, ведь он не болен, у него только горная болезнь. На это Гущин и Жора Прокудаев сказали, что нечего гадать, нужно спускаться и посмотреть, что с Володей. Мы с Жорой вспомнили как трагически погиб молодой сильный альпинист Ваня Мирошкин, которого оставили в последнем лагере. Восходители отсутствовали полтора дня, а когда спустились то обнаружили в лагере мертвого Ваню, скончавшегося от острой сердечной недостаточности. Жора сказал мне: "уж мы с тобой не имеем никакого морального права даже обсуждать этот вопрос, ведь Володя был из нашей тройки, а мы даже не рассказали начальнику об Эльбрусской истории". То что мы застали в лагере 6400 м. превзошло самые худшие наши ожидания: Володя был без сознания. Виктор Иванович, наш доктор, находился в лагере 5600 м., значит надо срочно спускать Володю. У нас был шприц, лекарства для сердечных инъекций и мы выполнили все, чему нас научил доктор: сделали укол, влили в горло горячего чая, напичкали всеми нужными лекарствами. На следующее утро к счастью солнце сияло и даже ветер немного утих, Володя пришел в сознание, но очень ненадолго. Попробовали поставить его на ноги, но они не держали его и он, будто у него не было костей, тут же опускался. На его безжизненное тело было страшно смотреть. Как только его отпускали он, как будто сделанный из чего-то мягкого (как кисель, по выражению Голофаста), норовил опуститься на землю. О восхождении никто и не заикался, скорее бы спустить, каждый метр спуска должен улучшать его состояние. А ведь впереди все скальные участки. Мы буквально натянули на него его спальный мешок, обложили всеми теплыми вещами, которые у нас нашлись, завернули в палатку, осторожно, но прочно обвязали ее веревкой. К верхней части палатки, где находилась Володина голова с оставленной дырочкой для дыхания, привязали три конца репшнура (репшнур это сравнительно тонкая, но прочная веревка) с петлями для рук. Конец "свертка", где находились ноги, мы тоже обвязали репшнуром с двумя концами-петлями. За эти концы в случае необходимости перетаскивать "упаковку" через камни или другие препятствия, впрягались мы с Жорой. Если такой необходимости не было, то со стороны ног тянул и направлял только Жора. Моей основной обязанностью была разведка пути и постоянное указание куда в данный момент надо двигаться дальше. Наверху была еще одна толстая веревка, которая в случае необходимости использовалась для надежной верхней страховки. Свои рюкзаки с личными вещами и продуктами мы несли на себе. Так начался спуск. Сейчас я не могу вспомнить точно сколько времени мы спускали Володю от лагеря 6400 до лагеря 6100 м. Спросить не у кого, мне же самой запомнилась только одна ночевка, которую я никогда не забуду. Вообще же спуск Володи я вспоминаю как самую трудную, самую изматывающую часть нашего восхождения. Наше "нисхождение" оказалось намного сложнее, чем все что пришлось пережить на восхождении. Естественно, мы старались обходить все скальные участки, а для этого приходилось выходить на крутые склоны, уходящие вниз в бездонную глубину (не менее километра), но в то же время мы старались не уходить далеко от ребра, так как только на нем было возможно организовать действительно надежное охранение. Часто приходилось тащить в обход скал почти по горизонтали по мокрому, рыхлому снегу, утопая в нем по колено, а иногда и выше, где и без груза каждый шаг давался с трудом. Кошек мы не снимали, приходилось стряхивать при каждом шаге налипший на кошки снег. Под слоем рыхлого снега был или очень твердый фирн или лед. К концу дня, когда мы уже начали присматривать место для ночлега, все мы были измотаны до предела. В одном месте крутого склона мы заметили внизу очень симпатичную и, казалось, ровную площадку, на которой, похоже, можно было установить две наши палатки и развязать наконец Володю. На каждом привале для восстановления сил "носильщиков", промежутки между которыми становились короче и короче, мы обязательно осматривали дырку для дыхания в "упаковке", чтобы убедиться, что Володя дышит. Сначала приходилось долго прислушиваться, чтобы услышать наконец хриплое дыхание, потом с середины дня иногда слышались и стоны. Конечно мы изматывались до предела, стараясь перетащить "упаковку" через очередное препятствие возможно безболезненнее для нее. Тем не менее не всегда удавалось избежать резких рывков, а иногда и ударов. Естественно, что для Володи это было очень болезненно, и тем больнее, чем чаще к нему возвращалось сознание. Мы понимали это, понимали и то, что ему отдых даже более необходим, чем нам. Когда мы обнаружили подходящую площадку на склоне, солнце было еще достаточно высоко, можно было спокойно двигаться еще часа два. Однако такой площадки на склоне мы наверняка больше не встретим, а Володе необходим полноценный отдых, прием лекарства, питье. Решили спускаться к площадке, но для этого необходимо разведать путь к ней и посмотреть, что собой представляет сама площадка. Я, как разведчик, пошла вниз. Сначала для страховки держалась за специально удлиненную для этой цели веревку. При каждом шаге вниз я обязательно перед тем как поставить ногу на склон, сбивала ударом ледоруба снег, налипший на кошки. Веревка кончилась и я пошла без охранения, но с удвоенным вниманием и осторожностью. Перед тем как спустить ногу вниз обязательно ударом ледоруба сбиваю налипший на кошки снег, потом крепко вбиваю ледоруб в склон и делаю шаг вниз, потом все повторяется. Иду спиной к склону, чтобы видеть перед собой площадку. Она уже совсем близко и напряженное внимание немного расслабляется. То ли я недостаточно хорошо отряхнула кошки, то ли вообще пропустила эту процедуру, но при очередном шаге вниз, нога с налипшим на кошки снегом не закрепилась и начала скользить вниз. Для возможности тормозить и управлять скольжением я быстро перевернулась, налегла на ледоруб и медленно поползла на площадку, не переставая на нее оглядываться. И вдруг я увидела перед самой площадкой здоровую трещину в склоне, в которую я прямехонько и сползала. А дальше произошло невероятное: я уже совершенно инстинктивно оторвала ледоруб от склона, в надежде, что перелечу через трещину. Помню еще, что была пара кувырков по склону, а дальше провал в памяти. Очнулась я (наверное почти сразу) сидящей на самом краю площадки с головой, прижатой рюкзаком к самым ногам (к счастью рюкзак был полупустой только со спальным мешком, продуктами и личными вещами), со сломанными очками (к счастью с пластмассовыми линзами), и гудящей от удара головой. Первое, что я сделала еще почти инстинктивно - это тихонечко отползла от края площадки не снимая рюкзака. Дальше голова начала лихорадочно работать. Где они? Нужно срочно предупредить. Освободилась от рюкзака, и еще шатаясь и щурясь от яркого ослепительного света, пошла осматривать трещину. Площадка имела небольшой наклон в сторону понижения ребра и у ее нижнего края трещина кончалась. Значит если они будут двигаться сначала вдоль гребня, и начнут спуск только у конца площадки, то смогут благополучно спустить Володю. Посмотрела вверх, но с этого конца площадки, стоя под самым склоном, наверху никого не увидела. Стала кричать и вскоре показался Жора. Я криком и жестами объяснила ему, что надо спускаться не по моим следам, а пройдя дальше по склону вдоль гребня. Жора понял и через некоторое время показалась вверху вся процессия. Шли очень медленно, таща по горизонтали крутого склона нашу "упаковку". Потом начали еще медленнее спускаться, а я снизу направляла их движение. Когда наконец "упаковка" была благополучно доставлена на снег площадки, все "3Г" в изнеможении опустились рядом с ней. Жора быстро осмотрел площадку, понял все что со мной произошло и полез в свой рюкзак. Подошел ко мне с запасными очками и велел сразу же одеть. Оказалось, что все мое лицо вокруг глаз покрыто мелкими, но очень заметными от крови шрамами. Я вынула из рюкзака зеркало, посмотрела на себя и быстро пошла оттирать лицо мягким чистым снегом и вытирать его носовым платком. Через несколько минут я выглядела совсем прилично. Как раз к этому времени пришли в себя и изможденные "носильщики" и мы все впятером занялись обустройством ночлега. Дела хватило на всех до самой темноты. Установить сначала нашу палатку, распаковать Володю, уложить его в спальном мешке в палатке, сделать ему укол и дать лекарство, установить вторую палатку, натопить на кухне Мета побольше воды, чтобы напоить как следует Володю, умыть его, опять топить снег и пить и есть самим. За весь день мы не съели почти ничего, нам хотелось только пить. Солнце жарило, было тихо (или может быть мы шли по склону, закрытому от ветра), от сильнейших физических усилий было даже жарко и безумно хотелось пить. Когда все дела были закончены, уже совсем стемнело, но все небо было усеяно звездами. Погода сжалилась над нами и облегчила наш тяжелейший спуск. Володя к ночи пришел в сознание, но был так измучен, что заснул глубочайшим сном. Мы надеялись на то, что после всех процедур и спокойного ночного сна, он завтра сможет передвигаться сам, конечно с поддержкой, но все-таки переставляя ноги и упаковка не потребуется. А у меня ночь не получилась спокойной. Я думала, что засну, как мертвая, а улегшись, наконец, в спальный мешок и согревшись, начала заново переживать все со мной произошедшее. Я поняла, что пожалуй первый раз в жизни я была так близка к гибели, как сегодня. Только совпадение многих случайностей спасло меня, потому что если бы я упала в трещину, это был бы не обязательно конец, а вот если бы я перелетела через трещину чуть позже, или если бы мой рюкзак оказался тяжелее, я бы обязательно перелетела через площадку и тогда лететь бы мне вниз до ледников без всякой надежды на задержку. От всех этих дум не могла заснуть долго и в конце концов я проглотила половину таблетки люминала. Дело в том, что первую половину таблетки я дала Володе (на свой страх и риск) чтобы он смог ночью хотя бы выспаться, после всех перенесенных мучений.

Утром мы встали как только рассвело. Погода по-прежнему чудесная. Первым делом мы разбудили Володю. Он был в сознании, но настолько слаб, что стоять самостоятельно по-прежнему не мог…. Опять уколы, таблетки, питье и, увы, опять организация ненавистной "упаковки". Я предложила воспользоваться опять люминалом, сознавшись, что на ночь уже давала ему. Предложение было принято и к моменту, когда все обвязки были на месте, Володя уже спал. Пожалуй самое трудное было поднять "упаковку" от площадки назад к ребру. Удалось немного сократить подъем, траверсируя по склону к более низкому участку ребра. Не буду описывать дальнейший наш путь к лагерю 6100 м. Вначале нашему движению помогал смерзшийся за ночь снег склона, но яркое солнце быстро превратило его во вчерашнюю рыхлую кашу. Зато склоны около заснеженных скал стали по мере понижения ребра положе и только ниже обрывались отвесами. Это облегчило страховку, но отнюдь не уменьшило физических напряжений при транспортировке. Сначала "упаковка" молчала, потом послышались стоны, а перед самым лагерем 6100 м Володя стал жаловаться на болезненные удары и рывки и наконец, даже выругал нас. Как же мы были счастливы, услышав эту ругань: значит все в порядке, Володе лучше, за его жизнь уже можно не опасаться, мы победили возможную и такую близкую смерть. И тут же мысль: смерть-то мы победили, а вот вершину нет. Пик Евгении Корженевской остался непобежденным еще долгих 16 лет. После ночлега в лагере 6100 Володя все еще был настолько слаб, что без "упаковки" нельзя было обойтись. Насколько я помню, мы смогли распаковать Володю только на подходе к лагерю 5600 м. Тогда двое из нас пятерых шли, поддерживая с двух сторон Володю, а трое остальных осуществляли надежную верхнюю страховку идущих. Почти весь наш груз находился в рюкзаках страхующих. Трудно сказать, кому было труднее, страхующим или поддерживающим. Мне определенно труднее было наверху, так как рюкзаки страхующих казались такими тяжелыми, что меня шатало под их тяжестью. Мы старались меняться ролями. Когда мы достигли лагеря на седловине (5600 м), состояние спускающих приближалось уже к состоянию Володи. А Володя даже на высоте 5600 м через пару дней был, благодаря стараниям нашего доктора Виктора Ивановича Маслова, почти совсем здоровым, и спуск к базовому лагерю на Фортамбеке и весь трудный путь от языка ледника Фортамбек до Ляхша по ущелью Мук-Су шел наравне с остальными. А вот как наш отряд добирался до базы Сары-Таш, я не знаю, меня с ними уже не было.

Дело в том, что в Ляхше мы узнали об удачном восхождении на пик Ленина и о том, что трое альпинистов из этого отряда Бархаш, Белецкий и Трапезников идут с караваном лошадей вьючных и верховых из кишлака Дараут-Курган (Кишлак Дараут-Курган расположен в западной части Алайской Долины на берегу реки Кзыл-Су) к леднику Федченко, чтобы принять участие в штурме пика Сталина. После того как эта спешащая к пику Сталина группа перевалила через перевал Терсагар (через Заалайский хребет - через него можно попасть в кишлак Алтын-Мазар, находящийся в верховьях реки Мук-Су вблизи хребта Петра Первого) и спустилась к кишлаку Алтын-Мазар, связь ее с отрядом Аристова прервалась, и удалось установить ее только поднявшись обратно повыше к перевалу Терсагар. Возникла идея установить на перевале временную радио-точку, из которой можно надежно связываться и с базой Сары-Таш, и с отрядом пика Сталина. С просьбой задержаться и посидеть на перевале Терсагар обратились к нашему радисту Маркову. Однако он был вынужден отказаться. Уже 26-ое августа, самый конец месяца. У большинства кончаются отпуска, времени на согласование опоздания нет - или сейчас, или никогда. Марков спросил у нас, не согласится ли кто-нибудь пожить на перевале Терсагар до окончания штурма пика Сталина. Обращаться с радиостанцией, очень простой и очень надежной, он успеет научить. Почему-то все очень торопились, у всех неотложные дела. Я никуда не торопилась, только что окончила МЭИ, на работу в ВЭИ еще не оформлялась, перед экспедицией чувствовала себя виноватой. Теперь успех всей экспедиции зависел от успешного восхождения на пик Сталина. Караван, двигающийся к ледниковому лагерю с пополнением отряда и с необходимыми для восхождения продуктами, задерживается. Даже опытные караванщики, обслуживающие ледниковую метеостанцию на леднике Федченко, категорически отказываются переправляться через многочисленные притоки Мук-Су, которые необходимо пересечь, чтобы попасть на ледник. Прекрасная погода, стоящая уже длительное время, усилила таяние ледников и превратила эти притоки в бурные, бешеные потоки. "Воды много, дороги нет" - говорят караванщики. Сложное переплетение хребтов и их отрогов затрудняет радиосвязь. Нервничают спешащие к отряду пика Сталина, нервничают ожидающие их. В общем я согласилась сидеть на перевале. Как я туда попала? По-моему в Ляхш прилетел летчик авиазвена Володя Шапоров, доставил нас с Марковым в Алтын-Мазар, откуда мы поднялись с ним на перевал Терсагар и выбрав подходящее место вблизи перевала установили там палатку. В этой палатке я и прожила вдвоем с рацией все дни до окончания штурма. В назначенные часы три раза в день я выходила сначала на связь с радистом отряда пика Сталина Лебеденко, а потом с базой Сары-Таш. Все подробности успешного, но трагического восхождения, описаны в книге Белецкого "Пик Сталина", выпущенной государственным издательством географической литературы в 1951 году тиражом 30000 экземпляров.

Я даже кратко не собиралась описывать это восхождение, продолжавшееся долгих 13 дней. Однако, сидя на перевале, я жила только сообщениями, которые получала по рации о восхождении, поэтому не могу не написать о том, что я слышала и переживала. Из ледового лагеря у подножия пика отряд вышел 3-го сентября, вершина была взята 13 сентября, а возвратился отряд в ледовый лагерь 16-го сентября. Для непосвященных и не прочитавших книгу Белецкого и статью Гусака в сборнике "К вершинам Советской земли", скажу только, что буквально за несколько метров до вершины пика, сорвался и трагически погиб начальник отряда Олег Аристов. Но я забежала далеко вперед. Я собираюсь писать о том, что я испытала, сидя одна одинешенька на перевале, но получая самые последние сведения о ходе восхождения. Я поняла, что подготовительная группа в составе Аристова, Гусака, Киркорова, врача Федоркова и радиста Лебеденко закончили свою работу уже 16 августа. Группа проделала огромную работу: перенесла много сотен килограмм в своих рюкзаках по леднику Бивачному до ледового лагеря 3900, очистила от камней и навесила веревки на всех наиболее трудных участках восточного гребня пика, оборудовала лагерь на высоте 6400 м, занесла в него продукты, горючее и снаряжение и стала ждать. Каждую передачу участники отряда спрашивали, когда прибудет наконец пополнение с пика Ленина. Начался длительный период хорошей погоды, его нельзя упустить. Выходы в эфир Аристова становились с каждым днем все более тревожными, иногда даже истерическими. Узнала я, почему так задержалось восхождение на пик Ленина: при заброске продуктов в лагерь на высоте 5200 м самолет Липкина потерпел аварию. Мощным нисходящим потоком воздуха самолет прижало к склонам и сорвавшийся со склонов осколок льда угодил прямо в пропеллер. Пропеллер разлетелся на куски и самолет начал падать в пропасть. Единственным спасением была посадка самолета на маленькую площадку лагеря. Удивительное мастерство Липкина позволило благополучно посадить самолет. Ни Липкин, ни штурман Сысоев, ни даже сам самолет не пострадали. Спуск летчиков с высоты 5200 м в базовый лагерь и последовавшее за ним ухудшение погоды задержало восхождение. Чуть ли не две недели изнывали полные сил альпинисты в ожидании. Чтобы не "потерять форму" Аристов, Киркоров и Гусак совершили даже восхождение на пик Орджоникидзе 28 августа. Наконец 29-го августа прибытие начальства состоялось. Продукты, которые привез караван, были доставлены в ледовый лагерь на высоте 3900 м самими альпинистами и четырьмя носильщиками. Из прибывших на восхождение пойдут Бархаш и Белецкий. Трапезников, который из-за плохого самочувствия не смог взойти на пик Ленина, здесь чувствует себя великолепно, но он будет возглавлять резервную группу, находящуюся в Ледовом лагере и готовую по первому вызову подниматься в высотные лагери. В штурмовую группу входят: Аристов, Бархаш, Белецкий, Гусак, Киркоров, Совва и врач Федорков, зарекомендовавший себя, как опытный врач, отличный альпинист и надежный товарищ, всегда готовый прийти на помощь. Восхождение началось 3-го сентября. Я прекрасно слышу и базу Сары-таш и Ледовый лагерь и даже рацию штурмового отряда, которой заведует Белецкий. Из Сары-таша передают, что в районе пика Сталина ожидается ухудшение погоды. С особенным интересом слушаю сообщения Белецкого. Вечером он сообщает, что согласно плану Аристова передовая группа Аристов, Гусак и Киркоров достигли лагеря 5900 м.

Бархиш, Белецкий, Федорков и Совва, а также три носильщика, остановились в лагере 5600 м и привели его в порядок после повреждений, полученных от воздушной волны сошедшей накануне грандиозной лавины.

4 сентября группа Белецкого доходит до лагеря 5900 м. Два носильщика заболели и еще засветло спустились в лагерь 5600 м. В лагерь 5600 м поднялись Трапезников и рабочий отряда Афанасьев.

5 сентября выбыл из строя последний носильщик. Трапезников и Афанасьев поднялись в лагерь 5900 м. Группа Белецкого выходит на самый технически сложный участок, на преодоление скальных "жандармов". Около 5-го самого сложного жандарма выходит из строя Афанасьев. Он в сопровождении Трапезникова начинает спускаться. К вечеру группа Белецкого достигает лагеря 6400 м. Там их ждет передовая группа. 6-го сентября утром я принимаю последнее сообщение от Белецкого. Радиостанция остается в лагере 6400. Теперь я узнаю новости только из Ледового лагеря от Лебеденко. По сообщениям синоптиков над пиком Сталина бушует снежная буря. Все рации волнуются, ведь больше сообщений от штурмовой группы не поступает. И вдруг, 9 сентября все мы слышим странное сообщение: "Говорит Лена (это позывные радиостанции Белецкого, оставленной им в лагере 6400), говорит Лена, слушайте, слушайте. Говорит Лена". Голос глухой, простуженный. Потом приступ кашля и снова: "Говорит Лена, говорит Лена" и больше ни слова. Лебеденко более часа после этого вызывал Лену, но радиостанция молчала. В Ледовом лагере сочли это странное, тревожное сообщение за сигнал бедствия и Лебеденко сообщил, что уже через час из лагеря к ребру пика вышли Трапезников, Афанасьев и все носильщики. А буря продолжала свирепствовать. В этот день они добрались до лагеря 5600, полностью засыпанного снегом. 10 сентября. Вверх пошли только Трапезников с Афанасьевым и добрались до лагеря 5900. 11-го сентября продолжили подъем к лагерю 6400. Подходя к четвертому жандарму (всего до лагеря 6400 на ребре пять скальных жандармов) вдруг заметили выше себя на скалах шатающуюся фигуру, собирающуюся спускаться по склону, обрывающемуся "в никуда", к леднику Сталина. Это был Совва, он был в совершенно невменяемом состоянии. Трапезникову удалось отвлечь его разговором, быстро долезть до него и привязать на свою веревку. Короткая история Соввы такова. Снежную бурю штурмовой отряд пережидал в лагере 6900, который они организовали на снегу приблизительно там где находился лагерь экспедиции 1933 года. 7-го сентября группа отсиживалась. К середине дня Совва начал душить кашель. 8-го сентября утром ему легче, попытались спустить, но из-за погоды вернулись. 9-го сентября Гусак и Киркоров спустили Совву в лагерь 6400 и оставили одного, так как ему было значительно лучше. Оказалось ненадолго. Отсидка на высоте подействовала на психику. Совва вспомнил, что в палатке радиостанция, включил передатчик и начал услышанное всеми "Говорит Лена". Оставив передатчик включенным, забылся в тяжелом сне. 10-го сентября буря не утихала. Совва был невменяем. Ему казалось, что через несколько метров спуска он будет в Ледовом лагере. Одел рюкзак, потерял равновесие и рухнул с площадки в обрыв. Пролетев 2 метра ухватился за выступ скалы. Прояснившееся на минуту сознание позволило выбраться на площадку, но уже без рюкзака. Когда его увидел Трапезников, он собирался спускаться за рюкзаком, и только удивительная "случайная" встреча спасла ему жизнь. Все рассказанное мною я узнала конечно постепенно из сообщений Лебеденко, а позднее и из рассказов Белецкого.

А штурмовая группа, не подозревая о трагическом приключении Соввы, продолжала пятые сутки пережидать бурю и ни одна радио-точка, в том числе и я, ничего о ней не знала. Это были мучительные беспокойные дни. 11 сентября к вечеру ветер начинает стихать и 12 сентября штурмовая группа свертывает лагерь, состоящий из двух палаток и переносит его на высоту около 7100 м., откуда за один день можно достигнуть вершины и вернуться. 13 сентября утром, уже в хорошую погоду штурмовая группа вышла на штурм, закончившийся гибелью Аристова. Причин трагического исхода можно насчитать множество, но главная, по моему глубокому убеждению, была в том, что длительная отсидка на такой высоте подорвала физические силы всех восходителей, а самое главное, подействовала на психику начальника восхождения О. Аристова. Остается только удивляться и восхищаться тем, что четверо восходителей оказались способными все-таки выполнить поставленную задачу, достигнуть вершины пика и благополучно вернуться в лагерь 7100. Для Е. А. Белецкого это было в те времена своеобразным рекордом. За один сезон он совершил восхождения на две самые высокие (известные в те годы) семитысячные вершины: Пик Сталина (нынешний пик Коммунизма) и пик Ленина. Но по моему мнению это было и главной причиной трагического исхода восхождения. Из-за длительного ожидания Бархаша и Белецкого, группа, совершающая восхождение на пик Сталина, упустила длительный период хорошей погоды и вынуждена была пережидать непогоду на слишком большой высоте, что подорвало их силы и привело к трагической гибели О. Аристова. Мое глубокое убеждение: именно уже начавшаяся болезнь начальника восхождения Аристова была причиной его гибели. Остальные восходители оказались тоже не способными во-время оценить его состояние и отстранить его от руководства. Это, конечно, мое личное мнение. Остается не выясненным: был ли среди восходителей Бархаш, или он оставался в последнем лагере (7100), почувствовав себя не в состоянии выйти на решающий штурм. Скорее всего так оно и было. Правда есть у меня смутное воспоминание, будто бы среди большого количества литературы, просмотренной мной в поисках упоминаний об экспедиции 1937 года, я нашла слова о том, что Бархаш был среди восходителей, но был так потрясен гибелью Аристова, что подняться на вершину (несколько десятков метров) уже не мог. Однако, что-то в этой книге было явно неправильным, и я этой информации не поверила. На этом я заканчиваю краткое описание восхождения на пик Сталина, о котором я узнавала, сидя в своей палатке на перевале Терсагар, и перехожу к своим личным воспоминаниям об окончании экспедиции 1937 года.

Как же я жила в полном одиночестве в палатке на перевале (вернее около)? В памяти сохранились не только сообщения по радио о событиях в группе Аристова, но и кое-какие обрывки личных воспоминаний. Я жила одна, вдвоем с рацией, в просторной палатке. У меня был большой меховой спальный мешок. Высота перевала была 3700 м. Был уже сентябрь, и на высоте перевала ночью температура опускалась ниже нуля, вода замерзала. Утреннюю радиосвязь я проводила еще до завтрака, не вылезая из палатки. На чем я готовила и кипятила чай не помню абсолютно, помню только, что готовила горячую пищу два раза в день и тратила на эту процедуру много времени. Далеко от палатки уходить опасалась, как бы чего не случилось с рацией. За время моей отсидки два раза ко мне на перевал кто-то приходил, но были ли это посланцы от нашей экспедиции или жители кишлака Алтын Мазар, вспомнить не могу. Я полностью жила ежедневными сеансами связи с радиостанциями экспедиции и была счастлива, когда мне удавалось четко услышать последние новости о судьбе восходителей и передать их радисту отряда пика Сталина Лебеденко и в Сары-Таш.

Наконец все было кончено. Я получила сообщение о том, что за мной прилетит летчик В. Шапоров со своим штурманом-радистом, который подготовит радиостанцию к эвакуации. Своих вещей у меня практически не было, только документы и минимальная одежда, все остальное Жора и Володя увезли или отправили из Ляхша прямо в Ош. Вот этот полет с Шапоровым над основными вершинами Заалая я запомнила на всю жизнь, до тех пор пока эти воспоминания не сменились еще более яркими воспоминаниями о полетах, которые нам довелось совершить с моими друзьями бывшими альпинистами Г. С. Ведениковым и А. Л. Любимовым в 1979 году. Поскольку я собираюсь о наших поездках и походах предпенсионных и пенсионных лет писать особо, здесь о них умолчу. Я действительно полетела прямо в Ош на самолете Володи Шапорова вместе с его штурманом, которые и помогли эвакуировать меня вместе с радиостанцией. Однако до Оша мы тогда не долетели. Где-то в районе Ферганы с самолетом что-то случилось и мы были вынуждены совершить аварийную посадку на хлопковом поле. В течение суток нашим славным авиаторам удалось самим найти и ликвидировать неполадки, и на следующий день мы были готовы взлететь. Однако с хлопкового поля не взлетишь, пришлось просить ближайший кишлак выделить людей, чтобы помочь оттранспортировать самолет на ближайшую хорошую дорогу. К нашему счастью рядом оказалась дорога, кажется даже асфальтовая, и мы благополучно долетели до Оша. Это была, кажется, последняя работа авиазвена для экспедиции и летчики уже собирались улетать.

К моему прибытию в Ош почти все участники экспедиции уже разъехались по домам. Меня дожидался Белецкий и кто-то еще из ленинградцев, скорее всего Трапезников, ведь он принимал активное участие в восхождении на пик Сталина, хотя самому и не довелось быть среди восходителей. Думаю, что задержался в Оше и Бархаш, но с ним я, по-моему, даже не встречалась. Зато ленинградцы взяли меня по поручению Жоры и Володи под свою опеку. У них оставались какие-то мои документы и деньги и они взяли всем троим билеты до Москвы, так как Белецкому перед Ленинградом нужно было обязательно заехать в Москву. До отъезда оставалось пробыть в Оше дня четыре или пять. Кроме своих экспедиционных дел, Белецкий хотел еще помочь Липкину с эвакуацией авиазвена. Оказывается они после аварии самолета на пике Ленина хорошо подружились. Это Липкин сидел за рулем машины, когда участники восхождения на пик Ленина - Бархаш, Белецкий и Трапезников - мчались по Алайской долине, чтобы скорее попасть в Ледовый лагерь под пиком Сталина. Липкин же торопился принять участие в ремонте и переброске в Ош, самолета, потерпевшего там аварию еще во время разведывательного облета Липкиным пика Сталина. Из-за неисправности мотора Липкин тогда был вынужден пойти на посадку. С большим трудом "дотянул" до поляны Алтын-Мазара, где ему удалось приземлиться в пойме р. Саук-Сай среди огромных валунов и речной гальки. При посадке было повреждено крыло. Перед окончанием экспедиции все авиазвено трудилось над ремонтом. Теперь самолет уже был в Оше, и авиаотряд был готов к вылету. Белецкий очень помог летчикам в оформлении всяческих документов и авиазвено сумело вылететь в Москву даже раньше, чем можно было надеяться. Нам до нашего отъезда в Москву на поезде оставалось еще дня три или четыре, почти свободных от дел. Мои товарищи Жора и Володя увезли с собой мои вещи, в том числе и бывшую среди них женскую одежду. В Оше стояли очень жаркие дни, ходить в альпинистской одежде было тяжело и неприятно. Предприимчивый Белецкий нашел где-то портниху, которая за один день без примерки сшила мне ситцевое платье. Я в это время успела купить себе легкие тапочки, и оставшиеся до отъезда дни была одета вполне по сезону, а не мучилась в тяжелых ботинках и брюках. Мы много гуляли по Ошу, опять поднимались на гору Сулейман и за эти дни очень подружились с Белецким, хотя и не переставали спорить о причине трагической гибели Олега Аристова. Потом вместе ехали четыре дня на поезде до Москвы. Чтобы я не позорила своих спутников видом своей замызганной за время восхождения штурмовки, Женя Белецкий заставил меня носить свою щегольскую короткую кожаную курточку на меху. По возвращению в Москву он категорически отказался взять ее назад, уверяя, что он из нее вырос и она ему больше не годится. Так и осталась она у меня на долгие годы, как память о нашей дружбе с Белецким. Эта курточка была со мной в ссылке. В ней я чуть не утонула в Кыштыме, переправляясь по весеннему подтаявшему льду через пруд, она же прослужила мне долгие годы в Челябинске и дожила до своего естественного конца. А дружба наша с Женей Белецким продолжалась вплоть до моей высылки из Москвы в 1941 году. Каждый свой приезд из Ленинграда в Москву, он обязательно заезжал ко мне, встречались мы и по альпинистским делам. Я в те годы была членом общественной комиссии при комитете альпинизма по расследованию несчастных случаев в горах, иногда на заседания этой комиссии вызывали из Ленинграда и Белецкого. Случались у нас иногда и серьезные споры. Помню, когда я рассказала ему, как меня вызывали три ночи подряд на допросы в НКВД, пытаясь сделать из меня агента, и как я совершенно измученная, в конце концов изобразила из себя дурочку, лишь бы прекратить это мучение и будучи уже не в силах сопротивляться, Женя сказал, что это трусость и слабость. Он бы на моем месте согласился и одурачил бы их всех, с удовольствием играя в эту захватывающую, очень опасную, но интересную и возможно даже полезную игру. Мы тогда сильно поспорили, как когда-то еще в Оше при обсуждении трагедии при восхождении на пик Сталина. Но дружбе нашей это не мешало. Он мне много рассказывал о себе, о том что он находит удовольствие в том, чтобы быть первым. Так, он сознательно не пошел в высшее учебное заведение, считая, что быть высоко квалифицированным рабочим гораздо почетнее и достойнее, чем быть заурядным инженером. А был он по моим воспоминаниям уникальным высококвалифицированным лекальщиком, выполнявшим индивидуальные специальные заказы. Помню меня удивляло, как он умудряется всегда получать отпуск в нужное ему время и участвовать в интересующих его экспедициях и восхождениях. Белецкий несомненно был очень сильным и очень интересным человеком, и память о дружбе с ним до сих пор сохранилась в моей памяти. Окончилась наша дружба вместе с моей высылкой из Москвы. Тогда я надолго ушла из альпинизма и прервались связи почти со всеми моими друзьями и знакомыми, кроме наиболее близких (Нелли Казаковой и ее мужа Сергея Лукомского, Юры Веденикова, Бори Гарфа и Веры Шер). Впоследствии дружба со многими, например с Виталием Абалаковым и его женой Валей Чередовой, Мишей Дадиомовым, Васей Сасоровым возобновилась. А вот с Белецким я встречалась во время своей поездки из Челябинска в 1951 году для работы в бригаде Анатолия Иванова по классификации вершин, как с совершенно чужим человеком. Где я его тогда видела? Не помню. Может быть это было не в тот год, а много позднее? Может быть даже уже во время поездок на Кавказ с Виталием Абалаковым в конце семидесятых? Помню только, что видела его где-то, сидящим на балконе с женой и маленьким сыном и был это чужой человек, к которому и подойти-то неудобно. Ну что же, все кончается, дружба тоже. Но она была и мне захотелось о ней рассказать.

И еще одно воспоминание, связанное с Памирской экспедицией. Во время работы в группе Анатолия Иванова в 1951 г. я познакомилась с Давидом Затуловским. В 1953 году Затуловский был административным начальником экспедиции, отправляющейся на Памир с целью совершить первое восхождение на пик Корженевской. От кого-то из моих друзей (возможно от Веденикова) он узнал, что в 1953 году я возвращаюсь из Челябинска в Москву. Со времени нашего знакомства в 1951 году Затуловский знал, что я была участницей памирской экспедиции и входила в состав отряда, целью которого было восхождение на пик Корженевской и дошла до высоты 6910 м.

Так вот, узнав что я вернулась в Москву, он решил обязательно встретиться со мной, дабы узнать от меня что их ждет после высоты, которой мы тогда достигли, что представляет собой непройденный нами путь к вершине и какие наибольшие трудности ожидают их экспедицию. В первые же дни после моего приезда Затуловский попросил встречи и приехал ко мне. Давид привез с собой описание, которое получил от Гущина, а может быть оно было где-то опубликовано. Он знал, что я давно ушла из альпинизма и чтобы помочь мне вспомнить давно минувшие дни и воскресить их в памяти, первым делом дал мне почитать описание Гущина. Действительно, я многое вспомнила, а то что мы увидели впереди, достигнув высшей точки нашего восхождения, я вообще никогда не забывала, но и делиться ни с кем не делилась, так тогда было решено. Но сейчас, когда люди собираются совершить восхождение, как можно молчать и не помочь им? И я сказала, что по описанию Гущина многое вспомнила и готова отвечать. Первым вопросом Затуловского было: какие наиболее трудные моменты и места восхождения мне запомнились. Я, не задумываясь, ответила: "транспортировка вниз из лагеря 6500 м. больного Науменко по стене и преодоление с тяжелым рюкзаком "бараньих лбов" при обходе ледопада ледника Корженевской. Затуловский громко расхохотался и сказал: "выходит, что само восхождение не представляет никаких трудностей?" Надо сказать, что мне всегда бывало свойственно быстро забывать о трудностях моих восхождений. Мне казалось: раз я там была, значит это не очень трудно. Я рассказала Давиду об этой своей особенности, но тут же добавила: "Зато я точно помню что представляет собой не пройденный нами путь". И я подробно рассказала обо всем, что мы увидели впереди. "А как ты считаешь сколько времени потребуется от этой седловины до вершины?" Я сказала, что раз я туда не ходила, возможно я завышаю трудность, но мне кажется (и тогда казалось), что потребуется целый день, чтобы дойти до вершины и вернуться на седловину. Мы долго разговаривали с Затуловским, и я предупредила, что главное не повторить нашей ошибки и не думать, что из лагеря 6400 м (или 6500?) можно выходить налегке, ибо несмотря на то, что по высоте от него до вершины порядка 600 м, на самом деле, с учетом спуска на седловину, только от нее до вершины порядка 300-400 м, правда без всяких скал и жандармов, но высота есть высота и ночевать нужно обязательно на седловине. Впрочем для нас это было не ошибкой, нам было ясно, что Володю Науменко нужно будет спускать обязательно и не позднее, чем на следующий день. Для нас идти налегке было единственным шансом успешного восхождения. Не получилось, да и не могло получиться. Спускать вдвоем больного с высоты 6500 м невозможно в любом случае, даже если он способен сам передвигать ноги, ждать улучшения его состояния на такой высоте нереально. Даже впятером мы с трудом спустили его. А ведь нам еще повезло с погодой. Чем бы закончился наш спуск в случае резкого ухудшения погоды, трудно себе представить. Надо сказать, что вершина пика Корженевской тщательно оберегала свою неприкосновенность. Попытка Гусака и Алеши Джапаридзе окончилась обморожением Алеши и ампутацией нескольких пальцев на ногах. Наше восхождение окончилось неудачей из-за тяжелейшего состояния Володи. Даже успешное восхождение восьми человек из экспедиции 1953 года не обошлось без серьезных сложностей. Оказывается Белецкий, тот самый Белецкий, который сумел в один сезон побывать на двух семитысячниках, заболел в лагере 5600 м воспалением легких. К счастью, это было в лагере 5600, а не выше, и погода была хорошей. Даже при транспортировке из этого лагеря для спуска потребовалось четверо здоровых ребят, которые к тому же все время менялись на свежих, а уколы пенициллина были сделаны еще в лагере 5600.

И наконец последнее воспоминание, связанное с Памирской экспедицией. В 1979 году мы втроем (Ведеников, Любимов и я) путешествовали по рекомендации В. Абалакова по всем высотным лагерям Памира. Юра Ведеников любил меня "подставлять", рассказывая, что я была участницей восхождения на пик Корженевской в составе Памирской экспедиции, в результате чего меня заставляли делать сообщения о Памирской экспедиции 1937 года. В те годы на пик ходили другими путями или с ледника Мушкетова, или с ледника Москвина. После одного моего сообщения ко мне подошел А. Севастьянов и расспросил подробно о нашем маршруте на пик Корженевской, так как он с группой Машкова попробует пройти этим путем. И они пошли и надолго застряли где-то высоко из-за непогоды. У троих пропадали уже заказанные билеты на самолет в Москву, и они сверху по рации просили кому-нибудь их пристроить. Этими билетами воспользовалась наша троица: Ведеников, Любимов и я. Позднее я повстречала Севастьянова на Кавказе и спросила его, как ему понравился наш маршрут. Севастьянов уже совершал раньше восхождения на пик Корженевской по одному из "современных" маршрутов. Если не ошибаюсь он ответил, что высотная часть приблизительно одинакова, но подходы по нашему маршруту сложнее.

На этом я кончаю свои воспоминания о Памирской экспедиции 1937 года.