Прошло уже больше двух недель с тех пор, как закончена Кыштымская глава, а я еще не написала ни строчки. Обычно мне всегда бывает трудно начать следующую главу и требуется несколько дней, чтобы вспомнить то время, "вжиться" в него и, главное, дождаться, чтобы возникли, наконец, какие-то живые воспоминания, картинки из того времени. Вот когда этих картинок наберется достаточно, тогда можно начинать, нужно только правильно расставить эти картинки во времени. На этот раз был полный хаос: возникали люди и уходили неизвестно куда, возникали самые разные места работы, не оставляя в памяти воспоминания о том где же они были и что я там делала. Тогда я постаралась восстановить в памяти общую картину электромонтажной деятельности в Челябинске того времени и окружения, в котором я оказалась. И вот что у меня получилось. До войны в Челябинске существовало свое особое проектно-монтажное управление (ОПКУ №19) треста Уралэлектромонтаж. Оно обеспечивало монтаж электроустановок большинства предприятий, строящихся в городе. Проекты этих электроустановок выполнялись различными проектными организациями и отделениями Центроэлектромонтажа, а небольшая проектная группа ОПКУ №19 выполняла проекты сравнительно мелких вспомогательных объектов, а также вносила незначительные изменения в проектные материалы, необходимость которых возникала при монтаже. Наладку и пуск электроустановок осуществляли наладчики Центроэлектромонтажа, приезжающие в Челябинск на время пуска объектов. Основными промышленными предприятиями Челябинска были: мощный тракторный завод (вступивший в строй еще в 1933 г.), цинковый и ферросплавный заводы и трубопрокатный завод, пущенный в 1941 году. В этом 1943 году должен был вступить в строй большой металлургический завод (ЧМЗ).

В 1941 году в Челябинск было эвакуировано много сотрудников Центроэлектромонтажа из Харьковского и Московского отделений. В Харьковской бригаде в основном были проектанты, а также много начальников всех уровней. Московское отделение представляла сильная группа наладчиков, в которую входил и Толя. Однако были и представители московского проектного отдела. Возможно, что с приездом большого количества квалифицированных проектных работников из Харькова проекты электрооборудования многих цехов ЧМЗ выполнялись тут же в Челябинске. Кроме всех перечисленных эвакуированных проектных, наладочных и монтажных отделений, в военное время существовала в Челябинске так называемая "трудармия", принимающая активное участие в электромонтажных и наладочных работах. Я сначала не могла понять, что это за люди, которые работают с нами на равных, многие с высшим образованием, но которых почему-то приводят строем из специальных бараков-казарм и туда же уводят после конца работы. Сейчас, когда прошло уже более 60 лет после описываемого мной времени, я пыталась прочесть в официальных источниках хоть что-нибудь про эту трудармию, но безуспешно. Впрочем совсем недавно я прочла в Новой газете (в статье Александра Меленберга) о том, как в ходе Гражданской войны, когда Красной Армии удалось захватить нефтяные районы на р. Эмба, открытые еще в конце XIX века и уже разрабатываемые с 1911 года (Доссор) и с 1915 г. (Макат), 4-ая Красная Армия была переквалифицирована в трудармию - во 2-ую революционную армию труда. Бывшие красноармейцы теперь трудармейцы (бесплатная по сути рабсила) строили железную дорогу и прокладывали нефтепровод в тяжелейших условиях.

Я же попытаюсь объяснить это странное образование военного времени по своему. К началу войны в СССР проживало большое количество иностранцев, в том числе и из стран, воюющих против СССР в этой войне (немцев, итальянцев, румын, прибалтов и т.д.). Те из них, которые жили и работали временно, и не являлись гражданами СССР, с началом войны были высланы или уехали сами. Но были и граждане СССР, живущие в стране давным-давно, считающие себя русскими, но имеющие иностранные корни, как правило, уже очень далекие (дед, прабабушка, а иногда и пра-пра). Так вот, если эти люди, несмотря на иностранные фамилии, по паспорту числились русскими (или относились к одной из народностей, входящих в состав СССР), то у них проблем не возникало. Если же в паспорте была записана "вражеская" национальность, то с начала войны, мужчины с такими паспортами в советскую армию не призывались, а попадали на время войны в "трудармию" и себе уже не принадлежали. На членов их семей (жена, дети, брат, сестра), у которых этой "крамольной" национальности в паспорте не значилось, никакие ограничения не распространялись. Большое количество "трудармейцев" работало с нашими московскими наладчиками и истории попадания в трудармию многих из них, я в конце концов узнала. Почти все они были примерно нашего возраста, а некоторые как и мы с Толей, окончили МЭИ. Большинство из них угодили в трудармию по чистой случайности или по собственной глупости. Один, отец которого был русским (во всяком случае по паспорту), а мать еврейка, при получении паспорта сказал, что его прадед был итальянцем и ему вкатили в графу национальность "итальянец", а он даже и внимания на это не обратил. Другой, отец и мать которого были по паспорту русскими, сам почему-то решил записать себя немцем. И так почти у всех. Только один, самый молодой из всех, был действительно из семьи немцев Поволжья, но сам всегда считал себя русским, учился в русской школе, а потом в русском же техникуме, и жил почти с самого рождения в русской семье (его родители погибли во время голода). Совершенно естественно, что во время совместной работы, мы к нашим трудармейцам относились, как к товарищам и друзьям, но для большинства более высокого начальства, они не были ответственными, полноценными работниками и не имели права занимать никаких должностей: так, помощники.

Ко времени моего приезда в Челябинск, все монтажные и наладочные работы выполнялись ОПКУ №19 в основном на ЧМЗ, но иногда приходилось что-то доделывать и на других объектах (например на Трубопрокатном заводе). С началом зимы Челябинск в военные годы пустел. Трамваи почему-то зимой не ходили. Большинство заводов были расположены на окраинах города. Работники этих заводов, как правило, получали жилье в соцгородах, постепенно вырастающих рядом с заводами. У местного ОПКУ №19, которому приходилось производить работы на разных заводах, был свой парк машин и монтажников развозили к месту очередной работы на грузовых машинах с крытым верхом и даже скамейками (часто, но не всегда), установленными в кузове. Назывались они, почему-то, "Коломбинами". Чтобы защитить город от вредных выбросов, сопутствующих металлургическим заводам, ЧМЗ строился в 12-ти километрах от центра города. По-видимому, был учтен опыт Цинкового завода. Хотя он был построен когда-то на окраине, но очень скоро город подступил вплотную к заводу, вредные испарения которого при определенном направлении ветра, чувствовались даже в центре города. Когда наши "Коломбины" по пути к ЧМЗ проезжали мимо цинкового завода у всех возникало желание оказаться в противогазе, за неимением которого люди закрывали лица платками, шапками, рукавами, кто чем мог, настолько удушливыми были испарения этого завода.

В довершение описания обстановки, в которой я очутилась, скажу несколько слов о самом городе. В то время Челябинск не был красивым городом, он не имел своего лица и в нем не было красивых запоминающихся уголков. В соцгородах были в основном каменные четырехэтажные дома. В самом центре города была тогда огромная площадь, обрамленная монументальными зданиями. Большие каменные здания были еще на нескольких улицах, уходящих от центральной площади. Подальше от площади было уже много деревянных домов, добротных одноэтажных, а также двух и даже трехэтажных, но не очень привлекательных. Река Миасс город не украшала, так как протекала довольно далеко от центра и не имела оформленной набережной. Хороша была только ширина улиц, создающая ощущение простора. Правда, простор этот совсем не радовал, когда приходилось зимой пешком преодолевать изрядные расстояния. Я прожила в Челябинске больше 10-ти лет и должна сказать, что за эти годы он значительно изменился и "похорошел", а окрестности Челябинска и в те годы были великолепны.

Я приехала в Челябинск в середине лета 1943 года. Встала на учет в НКВД, куда, так же как и в Кыштыме, должна была приходить отмечаться один раз в месяц. Толя объяснил мне, что начальству он все про меня рассказал, и попросил на эту тему ни с кем на работе не откровенничать. А на работу меня зачислили в московскую наладочную бригаду. Думаю, что это было неправильным решением, лучше было бы, наверное, начать с проектной группы. Надо сказать, что среди всех четырех составляющих своего тогдашнего Челябинского окружения - местного ОПКУ №19, московской бригады Центроэлектромонтажа (ЦЭМ), Харьковской бригады и трудармейцев, я не знала ни одного человека, кроме Толи. Но это бы еще не беда. Хуже всего, что я не имела ни малейшего представления о той работе, которой занималась то или иное подразделение. Совершенно естественно, что я слепо выполняла все, что мне советовал Толя. И даже это могло быть не самой страшной бедой. Хуже всего, что по Толиному представлению меня зачислили в наладочную бригаду старшим инженером. Как известно, старший инженер должен руководить инженерами и техниками, т.е. людьми, занимающими более низкие должности. Какой из меня мог быть руководитель, если я не знала ни одного вида работ, выполняемых ЦЭМ-ом? Я попросила Толю, чтобы он рассказал или позволил рассказать мне, хотя бы ближайшему окружению (сотрудникам его группы), что я с высоковольтным оборудованием никогда дела не имела и даже никогда в натуре не видела. Однако даже эту мою попытку он отверг, убеждая меня, что уже через неделю работы я все сама пойму. Мне кажется, что он действительно и сам не представлял всю степень моего невежества. Ведь мы учились в МЭИ на разных факультетах с совершенно разными профилями. У нас были совершенно разные специальные дисциплины, хотя курс электротехники был одинаков для всех факультетов. После окончания МЭИ, когда я работала в лаборатории фотоэлементов, Толя почти четыре года работал в Центроэлектромонтаже. С начала войны, к моменту моего приезда в Челябинск, Толя уже два года работал наладчиком, тогда как я в Кыштыме или чертила детали мины или "вкалывала" в совхозе. И, наконец, пожалуй самое главное: Толя был, конечно же, очень способным, гораздо способнее меня. Он был одним из самых способных студентов своего факультета (Шура Фельдбаум и он). Я тогда даже не знала, чем собственно занимаются наладчики. Только это мне и удалось понять после первой недели работы. Если совсем коротко: задача наладчиков убедиться, что установленное электрооборудование соответствует проекту, что смонтировано оно правильно, в соответствии с нормами для данного класса напряжения, убедиться в конечном итоге, что электроустановка готова к пуску, и пробный пуск ее осуществить. Начальным этапом является ознакомление с проектом. Когда я приступила к работе, у наладчиков на руках были только выдранные из проекта схемы. Таких схем я никогда в своей жизни не видела. Весь проект был разорван на кусочки и фактически не существовал (речь идет о том его экземпляре, который был выдан для наладчиков). Все это я пишу не для того, чтобы дать понять чем мы занимались, а для того, чтобы показать, насколько беспомощной я чувствовала себя первые дни.

На территории ЧМЗ у Толиной группы была будочка, в которой хранились все приборы и инструменты, необходимые для наладчиков, а также проектные материалы. Там с утра собиралась вся группа, каждый получал задание и все расходились по намеченным местам. Толина группа была небольшой. Состояла она, кроме меня и Толи, исключительно из трудармейцев. В нее входил инженер, окончивший МЭИ на год позднее нас, некто Гильбих Георгий Станиславович. Еще один инженер (но не уверена, что из МЭИ) - Парини Евгений Павлович, тоже нашего возраста, и совсем молоденький паренек, Саша Бейзель, кончивший техникум. Все они работали уже третий год вместе и понимали друг друга с полуслова. Все инженеры ссорились, стараясь заполучить на очередной рабочий день Сашу к себе. Бывали дни (на больших серьезных объектах), когда вся группа работала вместе. В первый день мне было поручено привести в порядок все протоколы испытаний за последние дни. Благодаря этому я просидела целый день одна. Довольно быстро разделавшись с поручением, я обнаружила несколько пояснительных записок к проектам, из которых я получила хотя бы общее представление обо всех электроустановках, которыми занималась наша группа, а главное поняла, что представляет собой проект электрооборудования. К сожалению, это был единственный день, когда я могла спокойно познакомиться с какими-то общими проектными материалами.

Одна из ярких картинок тех первых дней. Мы вдвоем с еще одним наладчиком (по моему это был Женя Парини) стоим у панели управления высоковольтным двигателем. Масляный выключатель смонтирован в камере этажом ниже. Мы ждем, когда из камеры выйдет монтажник, который по нашему указанию что-то в этой камере переделывал. Остальные члены группы находятся в цехе, где этот двигатель установлен. Монтажник позвонил, что закончил работу. "Теперь можно включать напряжение, в цех я уже позвонил" - говорит Женя Парини. Я нажимаю на кнопку "пуск" и сразу слышу вопль: "жми стоп". Почти моментально отключаю. Бледный, растерянный Женя объясняет, что я включила не тот двигатель, а другой, в камеру выключателя которого теперь должен перейти работать монтажник. Я представила себе, что, может быть, подала в камеру напряжение, когда там уже находился человек, и у меня от ужаса зашевелились волосы на голове. К счастью все обошлось, но могла бы произойти и трагедия. Монтажник действительно уже находился в камере, разбирал инструменты и вполне мог прикоснуться к ошинковке. Мы не стали никому рассказывать о случившимся, причем не по моей инициативе. Этот случай произвел на меня огромное впечатление, я поняла, что наладка это еще и огромная опасность, и огромная ответственность. Ведь из-за своей неопытности (я просто не рассмотрела, что с этой же панели осуществляется управление еще одним таким же двигателем), я могла убить человека. Для себя я решила, что прежде чем что-то сделать, буду долго думать, и не стесняясь, убеждаться у окружающих, что все делаю правильно.

Описав свои первые впечатления о наладке, я перейду к знакомству с другими окружающими меня людьми. У нас с Толей была вполне приличная комната в двухкомнатной квартире, расположенной в четырехэтажном доме одного из соцгородов (кажется, это был соцгород трубопрокатного завода). Ближайшими нашими соседями по квартире были совершенно незнакомые нам люди. Однако в этом же доме (или может быть в соседнем), жили еще две семьи проектантов из московского Центроэлектромонтажа (ЦЭМ).

Одной из них была семья Ивана Исааковича Моргена и его жены Ольги. Иван Исаакович до войны в проектном отделе Центроэлектромонтажа в Москве был начальником Толи. Сразу после окончания МЭИ, Толя был распределен в проектный отдел ЦЭМ. Еще в Москве я слышала от Толи, какой И. И. замечательный человек: очень знающий, и охотно передающий свои знания молодым, очень интеллигентный и очень скромный. Его жена Ольга, неплохой конструктор и красивая молодая женщина, в отличие от мужа, по рассказам Толи, была капризна и обладала отнюдь не скромным характером. Может быть по этой причине Толя не спешил меня знакомить с этой семьей.

А вот другая семья проектанта-светотехника из ЦЭМа Давида Яковлевича Малкина, была, по-видимому, в первые годы эвакуации чуть ли не родным домом для Толи. Действительно семья была очень славной и доброжелательной, и все ее члены были мне очень симпатичны. И сам Давид Яковлевич худощавый, темноволосый, с чуть подергивающимся лицом и резкими движениями, и его жена Елена Иосифовна - спокойная умная женщина с красивым библейским лицом и большими прекрасными глазами, были молодыми, но по-моему на несколько лет старше нас с Толей. В военные челябинские годы Лена была хрупкой, среднего роста изящной женщиной, но и она, и Давид, смеясь рассказывали, что изящество ее обязано исключительно войне, и что в мирные годы она была полной, если не употреблять обидное слово толстой. Мне в это было трудно поверить, но я уже знала, как удивительно меняли к лучшему тяжелые военные годы облик некоторых женщин. Где работала Лена, сейчас не могу вспомнить, по-моему она была химиком и кажется даже кандидатом наук. Давид и Лена были "добытчиками", а хозяйством в семье заправляла мать Лены, Рахиль Григорьевна. Она была дама решительная и считала, что главной обязанностью всех взрослых членов семьи, было создавать наилучшие условия для ее обожаемой внучки, Риты. А Рита действительно того стоила. Было ей года четыре и была она чудо, как хороша. Умная, живая, приветливая девчушка с темными кудряшками, большими темными, круглыми блестящими глазками, она не могла не нравиться. В то же время она не была капризной, хотя могла бы, так как ее буквально на руках носили и все члены семьи и их друзья. Мы с Толей довольно продолжительное время чуть ли не жили в этой семье, уходя домой уже на ночь глядючи. Наше домашнее "хозяйство" ограничивалось минимумом, дающим возможность выпить горячий чай или суррогатный кофе с сахаром и чем-либо вроде хлеба. Все продукты сразу же относились в семью Малкиных.

Чуть ли не в первое воскресенье после моего приезда была организована копка картошки, посаженной сотрудниками ЦЭМа где-то на окраине города. Тут я была чуть ли не самым квалифицированным работником и, естественно, приняла активное участие в этом мероприятии. Особых воспоминаний о нем у меня не сохранилось, но одна "картинка" до сих пор стоит перед глазами. Где-то поблизости от нашего участка, находился участок Моргенов. "Пойдем, я познакомлю тебя с Иваном Исааковичем", предложил Толя. Знакомство получилось не очень удачным. Подходя к их участку, мы услышали женский крик: "Ты что же думаешь, я могу ходить без застежки? Сделай же что-нибудь!". А дальше мы стали свидетелями сцены, напоминающей отрывок из спектакля театра сатиры. На земле, или на какой-то кочке, сидела златокудрая красотка в одном резиновом ботике. Другой ботик она запустила в высокого худощавого мужчину, к которому мы и направлялись. Мы возникли примерно на середине траектории ботика, который, просвистев мимо Толиной головы, чуть не угодил в голову Ивана Исааковича (ибо это был он). Оказалось, что у Ольги сломалась большая кнопка, которая "держала" ботик в застегнутом состоянии и давала ему возможность держаться на ноге. Сразу стало очевидным, что жена Ивана Исааковича Ольга принадлежит к типу женщин, предпочитающих при любых, случившихся с ними неприятностях, обвинять кого угодно, а чаще всего самого близкого человека, но только не себя, причем позволяет себе делать это недопустимым для воспитанного человека способом. Я вынула из кармана кусочек тесемки и протянула Ивану Исааковичу со словами: "может быть это поможет?" Первое впечатление было настолько сильным, что хотя мое знакомство с четой Моргенов и состоялось, но от встречи с ними я долго уклонялась, так что с Ольгой фактически так и не познакомилась. С Иваном Исааковичем я познакомилась очень хорошо, но произошло это только зимой, когда Ольга уже уехала из Челябинска в Москву.

Но об этом чуть позднее. Время тогда было удивительное. С одной стороны вот-вот должен был вступить в строй ЧМЗ и работы у ОПКУ№19 и эвакуированных из ЦЭМа было очень много. С другой стороны заканчивался второй период войны. Уже началось общее наступление советских армий и отступление фашистских войск за Днепр. Один за другим освобождались города России, Украины и Белоруссии. Не реже, чем раз в неделю, а иногда и чаще, торжественный голос Левитана (самый популярный диктор на радио) собирал всех у репродукторов и заставлял трепетать какие-то неведомые струны, запрятанные глубоко внутри организма, о которых раньше и не подозревала. Москвичи и харьковчане все чаще заводили разговоры о возвращении, ведь в освобожденных районах уже начинались восстановительные работы. Но о каком возвращении могла идти речь, пока не закончились все начатые нами работы на ЧМЗ? Первыми надеялись уехать проектанты, а вот наладчикам дела еще хватит надолго, до пуска последнего объекта.

Теперь по воскресеньям уже не работали и, по-моему, даже продолжительность рабочего дня сократилась. Во всяком случае, по праздникам и по воскресеньям постепенно входило в обычай собираться по вечерам в субботу, расслабляться и немного развлекаться. Началось все с ноябрьских праздников, которые совпали с освобождением Киева. Монтажное управление не завод. У него нет вместительных залов, поэтому собирались сравнительно небольшими компаниями у местных жителей, обладающих хорошими, обжитыми квартирами. В один из праздничных дней, а было их не меньше двух подряд, начальство местного ОПКУ-19 собралось на квартире у главного инженера ОПКУ-19, Миллера. Кроме местных начальников, были приглашены и "верхушки" харьковчан и москвичей, в том числе и Толя со мной. Именно тогда я впервые увидела многих, чьи фамилии давно уже слышала.

Начальником всего ОПКУ-19 был Романенко (если не ошибаюсь, старожил Челябинска), главным инженером управления был Миллер Яков Соломонович. Его жена Анастасия Михайловна была хозяйкой, принимающей гостей. Я хочу здесь отвлечься и описать обоих, так как они стали одними из наиболее близких мне людей на протяжении почти десяти лет жизни в Челябинске. Яков Соломонович был среднего роста, худощавый, всегда в очках с круглыми линзами, очень спокойный, даже тихий. Казалось он не в состоянии кричать и приказывать. Он как будто просто наблюдал за происходящим и, тем не менее, пользовался среди всех сотрудников управления непререкаемым авторитетом: если Миллер распорядился сделать так, значит, так тому и быть, зря не скажет. В то же время первое, что я почувствовала, когда впервые увидела его, была уверенность в том, что передо мной очень добрый и умный человек, совершенно неспособный обмануть или специально обидеть. Про него хотелось сказать "тишайший", но суждения его об окружающем бывали и насмешливыми и достаточно острыми, доказывающими наличие чувства юмора. Анастасия Михайловна довольно высокая (по моему даже чуть выше мужа), видная женщина, с очень приятным открытым лицом, почти сразу располагала к полному доверию. Разговаривала довольно громко, но голос у нее был очень приятный. Хотя она и не была, наверное, красавицей, но хотелось про нее сказать "русская красавица". Хозяйкой она была великолепной: для всех находила доброе, приветливое слово. Когда появлялся новый и, конечно, неизвестный мне человек, она, как бы между прочим, подходила ко мне и объясняла кто это.

За этот вечер я узнала главу и грозу монтажников ОПКУ-19 Журмана Павла Петровича, невысокого светловолосого человека с, вроде бы, простым добродушным лицом, но острыми, жесткими глазами, и начальника монтажного участка ЧМЗ, Клочко Владимира Петровича, веселого, молодого, внешне привлекательного, но по словам хозяйки, очень делового, толкового и требовательного начальника. Узнала и начальника харьковских проектантов Жебрака Осипа Наумовича и главного инженера харьковского управления Френкеля и многих других, о которых я раньше только слышала, в том числе и главного инженера Харьковского управления Чудновского Павла Моисеевича. А Толя познакомил меня с тремя наладчиками из ЦЭМа: начальником наладчиков Круповичем Владиславом Иулиановичем, Меклером и Белошабским. Я всегда теряюсь в многочисленном незнакомом обществе, но на этом вечере мне было интересно: сидела, наблюдала и была рада, что теперь многих знаю в лицо.

Так и проходила наша с Толей жизнь: ранее вставание, дорога в переполненной "Коломбине", напряженная наладочная работа, опять дорога, семья Малкиных и сон. Не могу сказать, чтобы я не приобретала знаний, все что делала, в конце концов, осваивала, но каждая новая разновидность работ, а было их великое множество, повергала меня в очередной шок и уныние. Только мне удалось освоиться с наладкой высоковольтных двигателей, как приходится идти на наладку кранов, единственным знакомым предметом на которых был крюк, который еще на первом курсе доводилось сначала чертить, а потом обводить тушью.

Началась зима 1943/44 года. Почему-то вместе с зимой не только перестали ходить трамваи, но и перестали подавать воду в дома. Из нашего дома приходилось ходить к крану, одиноко торчащему где-то между домами. Постепенно вокруг крана конусом наросла крутая ледяная горка и подойти к крану было не легче, чем зимой подняться на Эльбрус. Пытались рубить ступеньки, но они мгновенно заплывали льдом. Как-то поздно вечером я обнаружила, что наше ведро абсолютно пусто, не только утром чая не попить, но и помыться нечем. Недолго думая, взяла ведро и пошла "по воду". Благополучно наполнив ведро, я стала осторожно спускаться. Стоя еще на ледяном конусе я нашла внизу площадку и аккуратно установила ведро, и тут, уже спускаясь налегке, поскользнулась и села рядом с ведром, ударившись об его край, но так, что оно даже не расплескалось. Я оказалась, сидящей рядом с ним, уже на плоскости, но поняла что при этом не могу вздохнуть, не могу встать и вообще ничего не могу из-за адской боли в грудной клетке. Посидела рядом с ведром, несколько раз пыталась подняться, но безуспешно. Зато научилась дышать короткими неглубокими полувздохами. Не знаю сколько прошло времени, но в конце концов пришел Толя, поднял меня, привел домой, а потом принес и полное ведро.

Совершенно не помню, как прошла ночь, но зато запомнила такую картинку: я стою в заднем углу "Коломбины", прижавшись спиной и здоровым боком к фанерной стенке, а передо мной трое наладчиков (Крупович, Меклер и Белошабский) стоят лицом ко мне, образуя полукруг, держась руками за плечи друг друга, а крайние, упираясь свободными руками в стену. Созданная ими живая "клетка" надежно защищала мое сломанное ребро от неизбежных толчков стоящих в Коломбине людей. Да, меня таки угораздило сломать нижнее ребро, да еще не просто сломать, а с загибом внутрь. Это был мой первый перелом в жизни (вообще-то я насчитала за свою долгую жизнь не меньше 13-ти), и он был, по-моему, самым неприятным. Во всяком случае я просидела дома не меньше месяца. Казалось бы, самое подходящее время для ликвидации моей наладочной безграмотности, но не тут-то было. Меня завалили горой всякой отчетности, которую я выполняла сидя дома, конечно не без пользы и для себя, и для дела, но правильнее было бы заняться "ликбезом", а у меня даже "бюллетеня" не было. Я злилась, но с трудом успевала справляться с бесконечными отчетами.

В начале 1944 года вышел на свободу отец Толи. О том, что он был арестован в связи с Шахтинским процессом, я пишу в главе Мои друзья Лебедевы. Толе удалось устроить себе довольно длительную командировку в Москву, и он получил возможность заняться устройством своих родителей. Я тогда еще сидела дома (со своим ребром) и Толя попросил, чтобы мою связь с работой осуществлял Иван Исаакович Морген. Вот тут-то мы с ним и познакомились, и даже подружились. К этому времени Ольга уже уехала в Москву. Уже начался постепенный отъезд эвакуированных, не занятых в работе по пуску последних цехов и объектов ЧМЗ. Иван Исаакович был человеком абсолютно не умеющим позаботиться о себе, и я постаралась хоть немного помочь ему и скрасить его холостяцкую жизнь. Так и получилось, что некоторый период времени И. И. каждый вечер бывал у меня. Он не только выполнял обязанности курьера. Он был первым человеком, который помог мне разобраться в проектных материалах. Он приносил мне проекты, объяснял что такое элементная схема, монтажная схема, схема внешних соединений. Помню каким откровением для меня была обыкновенная элементная схема, на которой рядом изображались контакты приборов, установленных в цехе, на щите управления и на подстанции, отстоящих друг от друга на сотни метров. И.И. был первым человеком, которому я рассказала о своем ложном положении в наладке и которому не стеснялась задавать любые вопросы. Как же он тогда помог мне, никогда этого не забуду! Я, со своей стороны старалась накормить его и даже пыталась приводить в порядок его носильные вещи, но этого он всячески старался не допускать. Так и просиживали мы зимние вечера в беседах полезных и не очень, часов до десяти. За это время успели сдружиться и даже "на ты" перешли. Я за этот период успела вылечить свое ребро, получить представление о проектной работе и утвердиться в своем желании уйти из наладки.

Приехал Толя, ему удалось устроить квартиру для родителей и узнать, что как только закончатся работы на ЧМЗ, все москвичи отправятся обратно в Москву. Все то отправятся, а когда смогу уехать я? Я по прежнему раз в месяц ходила отмечаться в НКВД. Решили пойти туда вместе и посоветоваться. Рассказали, какая складывается ситуация, и нельзя ли в связи с ней и мне уехать вместе со всеми. Обещали послать запрос в Москву. В следующий мой приход, ответ уже пришел, но в нем подтверждалось, что мне придется оставаться в Челябинске до окончания войны. К этому времени мы с Толей уже знали, что осенью у нас должен родиться ребенок. Я рассказала об этом в НКВД и спросила не может ли рождение ребенка повлиять на срок моего отъезда. Увы, это ничего не меняло. Толя пошел к руководству ОПКУ-19, вернее, сначала мы с ним решили посоветоваться с Я.С. Миллером, и разговор этот я вспоминаю с большим теплом. Пришли к Миллерам в гости, сидели вчетвером (Я.С. привлек к обсуждению и Анастасию Михайловну) и не спеша обсуждали наше положение. Чувствовала я себя с Миллерами, как со старыми друзьями: так заинтересованно, дружелюбно и внимательно обсуждали они наше положение. Беременность я переносила отлично, вернее совсем ее не ощущала, поэтому времени для решения было еще достаточно. Летом должна была приехать ко мне мама, разрешение она уже получила.

Ясно, что к моменту рождения ребенка я должна переехать из города на ЧМЗ. Все работы ОПКУ еще долгое время будут связаны с ЧМЗ. Кроме того проектный отдел ОПКУ тоже переедет на ЧМЗ, как только будет построен Соцгород на ЧМЗ. Соцгород уже строится, он будет большим и современным, но первая очередь домов будет готова не раньше 1946 года. Пока там есть только заводоуправление и несколько домов для сотрудников администрации и строятся дома специального назначения: школа, больница, библиотека, ясли, магазины, электростанция, котельная и т.д. Все это должно быть окончено к концу 1944 года, но постепенно, по мере готовности, отдельные объекты будут вступать в строй действующих. ОПКУ будет иметь свою долю жилья, но будет это не раньше 1946 года. Что же делать, мне-то нужно сейчас, к сентябрю 1944 года? И тут Анастасия Михайловна вспоминает, что километрах в 3-х, не доезжая соцгорода, но уже на территории, принадлежащей ЧМЗ (место это называлось Бакал), недавно построен барак для семейных монтажников ОПКУ№19. Она это знает точно, потому что недавно там поселилась семья Николаенко, бригадира монтажников, который, хотя и был эвакуированным, но решил остаться жить на Урале. Я.С. тоже знал об этом бараке, но не считал, видимо, этот вариант годным в моем случае. Я же ухватилась за это известие серьезно: нужно поехать и посмотреть этот барак, может он будет выходом из положения, ведь жили же мы с мамой в Кыштыме в бараке и были довольны.

На следующий день мы попросили остановить "Коломбину" на въезде на территорию ЧМЗ и пошли искать барак. Он оказался одноэтажным и сильно отличался от Кыштымского. Никаких печек, труба отопления тянется вдоль барака и "забегает" в каждую комнату, электричество подведено, а вот ни водопровода, ни канализации не предусмотрено. Правда водопроводный кран совсем близко, а "удобства" в конце каждого участка. Никакого коридора. Каждая, довольно просторная комната, имеет свой выход с тамбуром прямо на асфальтовую дорожку, проложенную вдоль барака, а от нее асфальтированные же тропочки ведут к деревянной будочке в конце каждого узенького участка. При желании на участке можно посадить огородик. Пошли искать "квартиры" знакомых монтажников, живущих в бараке: Николаенко и Рыбальского, чтобы поговорить с их женами, которые не работали (у обеих были маленькие дети) и прожили в этом бараке всю зиму. Тоня Рыбальская, небольшая, скромная и тихая молодая женщина, встретила нас очень приветливо и позвала свою соседку из соседней "квартиры" громогласную, разбитную, веселую Сашу Николаенко. По мнению обеих женщин жить в бараке можно. Зимой было тепло. Обед готовят на двух электроплитках и обязательно нужно в дополнение к ним иметь электрический чайник. Мужьям удобно, до работы или пешком ходят, или выходят на дорогу, ждут "Коломбину" ОПКУ№19 и подъезжают куда надо. Обе считали, что жить здесь проще и удобнее, чем в городе, за бараком следит ОПКУ и платить ни за что, кроме самой квартиры, не надо. За дорогой, по которой идут машины на завод, есть еще несколько бараков, принадлежащих ЧМЗ, там же магазин и больница. Летом будет наверное совсем хорошо, лес рядом, а за лесом поселок Каштак, там несколько домов отдыха и очень красиво. В нашем бараке двадцать квартир. Я представила себе, как тут будет летом, и решила, что с маленьким ребенком будет удобно. На работу, до нашей наладочной будочки мы дошли минут за 30. Если иметь велосипеды, то можно будет сказать: "и жизнь хороша, и жить хорошо". В тот же день Толя подал заявление Романенко с просьбой предоставить нам комнату в бараке ОПКУ на Бакале.

К началу лета мы уже жили в бараке на ЧМЗ. В то время еще большая часть территории ЧМЗ принадлежала лесу, и это было прекрасно. Цеха завода отстояли довольно далеко друг от друга, между ними были проложены дороги, но шли эти дороги через участки леса. А в сторону Каштака лес был сплошной, прекрасный, нетронутый. Я уже писала, что Каштак был очень живописным местом, но сейчас не могу вспомнить, протекает ли там Миасс или нет. В этом Каштаке было какое-то помещение, принадлежащее ОПКУ, и в этом помещении стали собираться монтажники и другие работники ОПКУ-19 по субботним вечерам, чтобы отпраздновать освобождение советскими войсками очередных городов. Настроение у всех было радостное. Работали всю неделю много и напряженно, развлечений никаких не было, до города добраться невозможно, вот и собирались в Каштаке живущие в бараке ОПКУ, и кое-кто из монтажного начальства, у кого были постоянно прикрепленные машины. Поначалу мы с Толей бывали на этих сборищах, но с середины лета было уже не до этого.

В середине лета приехала мама и поселилась в комнате, соседней с нами. Была эта комната временно свободна, и мы без всякого оформления заняли ее (с обязательством освободить по первому требованию). Несмотря на то, что беременность я переносила прекрасно, пора было подумать о более спокойной работе. Еще весной Тоня Рыбальская (она умела шить и у нее была машинка) сшила мне холщовую серую хламиду, которую мы называли "толстовкой" и которая вместе с альпинистскими гольфами заменяла мне обычную зимнюю спецодежду, состоящую из телогрейки и таких же ватных теплых брюк. Очень ярко помню такую картинку. Мы с Сашей Бейзелем едем в какой-то из уже выстроенных, но не пущенных еще цехов, на монтажном грузовике с высокими бортами. Подъехали к цеху. Саша спрыгнул с машины, я передала ему наше наладочное оборудование и тоже спрыгнула с довольно высокого борта грузовика. Эту картину увидел Яков Соломонович Миллер, который тоже только что подъехал на своей (постоянно прикрепленной к нему) машине к этому же цеху. Он подошел ко мне, отозвал в сторону и начал "распекать" совершенно серьезно и чуть ли не грозя увольнением. Была я в ту пору уже на седьмом месяце беременности, но об этом из наших наладчиков еще никто не догадывался, так как рабочая "толстовка" скрывала мое положение очень надежно, но Я.С. знал о нем уже довольно давно.

Написав об этом, я вспомнила совершенно ясно другой эпизод, произошедший ранней весной, тоже во время моей с Сашей работы в пустом цехе. Тогда произошел случай, чуть ли не закончившейся печально и вызвавший у меня желание поскорее уйти из наладки. Что мы тогда делали в этом пустом цехе, я точно не помню, по моему проверяли, во все ли распределительные шкафы подведено напряжение 380 вольт. Мы сняли тогда защитные кожухи с шин подающей магистрали, протянутой вдоль цеха, и измеряли напряжение на вводах во все распределительные шкафы. Был март или самое начало апреля, на земле огромные лужи и раскисший снег. Мы оба в телогрейках и брюках, но у меня на ногах добротные валенки с галошами, а у бедного Саши насквозь промокшее подобие бывших ботинок. Как сейчас вижу такую картинку: Саша стоит на пустом металлическом ящике и накидывает провода от переносного вольтметра на шины магистрали. По всем правилам безопасности подключать вольтметр можно только к отключенной магистрали. Но это был последний замер около самого последнего шкафа, в самом конце цеха. Для отключения магистрали нужно было идти к началу цеха, то есть пройти всю длину цеха в несколько сот метров. Саша устал, я вызвалась сходить сама, но он уверил меня, что он так все подготовил, что накинуть концы проводов "ничего не стоит" и я сдалась.

Только я установила вольтметр на какую-то табуретку или ящик и подняла голову, как увидела страшную картину. Саша стоит на ящике, держится рукой за голую шину и его странно "корежит", он весь выгнулся и не может оторвать руку от шины. Дальше все произошло мгновенно. Я со всей возможной силой ударила ногой по ящику, на котором стоял Саша, и при этом отлетела назад и шлепнулась на пол, а вслед за этим на меня грохнулся безжизненный Саша. Когда мне удалось подняться, Саша сидел, прислонясь к злополучному железному ящику, смотрел на меня во все глаза, но молчал и дрожал всем телом, так что отчетливо слышался стук ящика по бетонному полу. "Саша, ты в порядке?" - спросила я. Потом я скинула с себя телогрейку, завернула в нее Сашины ноги и собралась бежать за помощью. И тут Саша отчетливо и твердо впервые произнес: "нет". А через несколько минут мы уже оживленно обсуждали: что же случилось? Саша ничего не мог вспомнить. Тогда я предложила такое объяснение: один провод был уже накинут на одну из шин магистрали. Пытаясь накинуть второй провод, на другую шину, Саша взмахнул правой рукой и нарушил равновесие пустого легкого ящика. Ящик начал падать, а с ним вместе и Саша. И тут инстинкт оказался сильнее наладочной выучки. Саша, вместо того чтобы спрыгнуть на пол, судорожно схватился правой рукой за шину, дав возможность образоваться дорожке для попадания напряжения от шины к земле: через шину, Сашину руку, тело, мокрые ноги, железный ящик и каким-то образом через бетонный пол и какие-то трещины в землю. А пошатнувшийся ящик находился, наверное, в состоянии неустойчивого равновесия, иначе вряд ли мне удалось бы выбить его ногой из-под Саши. Очень может быть, что я сейчас что-нибудь и напутала, пытаясь объяснить то, что произошло приблизительно 60 лет тому назад, но вот картина выгибающегося Саши, не могущего оторвать руку от шины, и сейчас стоит передо мной, как живая.

Возвратимся к лету 1944 года. Яков Соломонович вызвал Толю и сказал, чтобы завтра меня ни в цехе, ни на подстанции больше не было, и действительно, с этого дня я почти не выходила из нашей наладочной будки. Естественно, навела там чистоту, привела в порядок отчетность: и прошлую, и настоящую, и будущую. А потом было решено начать издавать справочник для монтажников и наладчиков. Это была Толина идея, и они с Юрой Гильбихом уже давно понемногу над этим справочником работали, а теперь все это должно было перейти в мое ведение. Работа была для меня полезная, а вот я для этой работы полезным исполнителем поначалу совсем не была, уж слишком мал был еще накопленный за неполный год наладочной работы опыт. Но у меня было время и возможность пользоваться библиотекой проектного отдела ОПКУ-19. Так состоялся мой первый визит в проектный отдел. Я не могу вспомнить, где он размещался точно, но где-то во временном помещении на территории ЧМЗ. Помню, что просидела в нем целый рабочий день, наблюдая за его жизнью и работой.

Там же состоялась моя первая встреча с Кирой Яковлевной Гоосен, о которой я много слышала от Толи еще во время его приездов в Кыштым. Кира была в ОПКУ личностью известной, можно сказать даже знаменитой. Она, единственная из всех женщин, ушла из проектного отдела и, кажется, занималась наладкой электрооборудования кранов, хотя числилась по-прежнему за проектным отделом. Она кончила МЭИ, но не помню какой факультет, и, по моему еще не успела нигде перед войной поработать. Была она замужем, тоже за окончившим МЭИ, Валентином Обрезковым, однако в эвакуации она была не с мужем, а с матерью и двумя сестрами. Сестры были значительно моложе Киры и были по моему сводными, и отцы у Киры и у сестер были разными. О Кириной семье я еще скоро напишу, а в тот день, сидя в проектном отделе, я приглядывалась ко всем женщинам и гадала, нет ли среди них Киры Гоосен. В конце дня за мной зашел Толя и когда я спросила у него, не было ли там Киры, он громко расхохотался: "Ну, что ты, Киру ты бы сразу узнала". И надо же, отойдя совсем недалеко, мы таки встретили Киру. Она шла в группе монтажников и я действительно сразу поняла, что это она.

Тут я должна извиниться за путаницу. Готовясь приступать к описанию Киры, я поняла, что этот день, проведенный в проектном отделе, был не летом, а значительно раньше, зимой или ранней весной. По-видимому, хотя я сама тогда над справочником не работала, Толя попросил меня подобрать в проектном отделе какие-то необходимые материалы для справочника. Дело в том, что я точно помню, как была одета Кира. Она, так же как и монтажники, была в телогрейке и ватных штанах, но не в серо-зеленых, как у всех монтажников и наладчиков, а в темно синих, явно подогнанных по фигуре или сшитых специально для нее. На голове черная кепка, наверное, имеющая какое-то специальное название, так как были у нее длинные уши, которые сейчас были подняты и завязаны наверху, и длинный мягкий козырек. Было просто невозможно не обратить на нее внимания. Была она высокая, яркая блондинка с белокурыми локонами, выбивающимися из-под кепки, с продолговатым, но не узким лицом, с крупными, даже чуть тяжелыми чертами лица, и довольно полными, ярко накрашенными губами. Глаза казались темными и не придавали лицу оживленности, а скорее делали его серьезным. Кира остановилась с нами, а монтажники ушли. Она тут же закурила, а я сказала, что с удовольствием к ней присоединюсь, если мы найдем укромный уголок и присядем. Я совершенно не умею курить "на ходу" и вообще не люблю курить "на виду".

Мы присели, поговорили, и потом проводили Киру до места остановки "Коломбин", так как Кирино семейство жило в городе. Договорились, что мы с Толей в ближайшее время обязательно к ним приедем и познакомимся с ее семьей. Мне Кира понравилась. Несмотря на ее несколько даже вызывающий внешний вид, из разговора я поняла, что Кира очень заботится о своем большом и непростом семействе и является в нем "добытчицей" и главой семьи, а ее мама успешно обеспечивает домашнюю хозяйственную жизнь. Забегая вперед, напишу пожалуй здесь, что визит к Кире состоялся и не один раз. Ко времени окончательного отъезда Толи в Москву, Кирина семья стала для меня очень близкой, хотя виделись мы тогда не часто. Семья жила в Челябинске, довольно далеко от центра, на широкой улице с трамвайными путями (зимой бездействующими), застроенной деревянными добротными домами. Людмила Николаевна, мать всех троих сестер, приехала в Челябинск с двумя младшими не из Москвы (откуда, увы, не помню, но кажется из Караганды), и только здесь в Челябинске семья воссоединилась. Была она, по-видимому очень хорошей хозяйкой: и шить, и готовить умела, и в доме было очень уютно. Следующая за Кирой девочка, Лена, была по-моему красивая, с каштановыми волнистыми волосами, с большими карими глазами и приветливым, очень привлекательным лицом, было ей тогда лет 15 или 16. Младшая, Эля, года на четыре моложе Лены, мне не запомнилась. В то первое наше посещение, мы все вместе обсуждали проблему послевоенного устройства семьи. Война скоро кончится, это очевидно, Кира может вернуться в Москву в самое ближайшее время, даже еще до окончания войны, но что делать остальным? Отца Лены и Эли не существовало (либо погиб на войне, либо был расстрелян, не помню). Оставить их одних в Челябинске невозможно. Мама никогда не работала, девочки еще не закончили учиться. Без Киры они не проживут. Я помню, что мы провели тогда вместе целый день, который положил начало долголетнему знакомству.

Возвращаюсь к лету 1944 года. Итак, в Челябинск приехала мама. Она сразу же сказала мне, что будет всячески помогать с ребенком, но при этом обязательно будет работать. Работу она собиралась искать сразу же, еще до рождения ребенка. Удивительное дело, но почему-то Толя, который нравился всем, не очень нравился маме; она почему-то считала его недостаточно надежным. Отношения у них были, конечно, приличные, но без теплоты. Во всяком случае мама и подумать не могла о том, чтобы существовать на нашем иждивении. Кроме того мама считала, что она должна получить собственную квартиру, никак не зависящую ни от Толи, ни даже от меня. И мама очень скоро нашла работу на заводе ЧМЗ. Сначала она попробовала работать учительницей в школе, но после преподавания в интернате больным детям, прикованным к постелям, общение со здоровыми, шумными, хулиганистыми ребятишками, показалось ей слишком утомительным. Кроме того мы обе понимали, что работая в школе, она фактически не сможет помогать мне с ребенком. Еще работая в школе, мама познакомилась с заведующей заводской библиотекой. Вернее заведующая была, а библиотеки еще не было, и вся работа, без конца и без края, была впереди. Мама перешла работать в библиотеку, в которой проработала долгие годы. Итак, последние недели беременности проходили в спокойной работе над справочником, а потом я и вовсе ушла в декретный отпуск. Занималась подготовкой к появлению ребенка: всякими пеленками, одеждой, кроваткой и т.д. При этом я очень много гуляла в лесу и ходила пешком. К осени уехали в Москву Малкины и И. И. Морген, и надолго уехал в Москву и Толя с тем чтобы вернуться поближе к сентябрю. Очень нам с мамой помогала в подготовке Тоня Рыбальская, и советами и делами: она очень много шила для ребенка.

Наконец наступило 10-ое сентября. Вечером 9-го я почувствовала, что со мной начинает что-то происходить. Пошла к маме и она посоветовала поскорее пойти в роддом, так как с первыми родами могут быть всякие неожиданности. Роддом в десяти минутах ходьбы, и я, особенно не торопясь, собрала все документы и все что нужно для ребенка, и уже около часа ночи, отправилась. К моему великому удивлению дежурная медсестра выругала меня за то что пришла поздно. Маму сразу отправила домой и занялась мной. Готовясь психологически к родам, я заранее решила, что кричать не буду, и все у меня получится. Слушала и исполняла все советы медсестры, кроме одного: "да ты покричи, легче будет". Я действительно не кричала и все закончилось невероятно быстро: не больше, чем через час мне был предъявлен орущий мальчишка, весом 3200гр. и ростом 52 см. А дальше медсестра пришла и сказала, что надо зашить один внутренний разрыв. И тут я поняла, что я к этому не готова, никто меня не предупреждал о разрывах; в общем, я категорически не дала зашивать. Я просто не могла себе представить, что то блаженное состояние выполненного серьезного дела и полного счастья, нужно будет нарушить и опять терпеть боль. Сестра осуждающе покачала головой, но пробормотав: "может быть и обойдется", вышла из палаты. Родильное отделение было маленькое, размещалось в бараке при такой же маленькой больничке. По моему ночью, кроме меня и дежурной сестры, там вообще не было ни души. Я блаженно проспала всю ночь. Никто до утра ко мне не приходил, даже мама. Все были уверены, что я пролежу со схватками всю ночь и раньше утра или даже середины дня ничего не произойдет. Мама и Тоня Рыбальская приходили утром, но сестра (уже другая) посоветовала меня не будить. Не знаю от чего я проснулась, наверное все-таки от стука в окно, но первое что почувствовала проснувшись, было острое, я бы даже сказала, пронзительное чувство голода. Такого я не испытывала даже в самые голодные Кыштымские дни. А за окном стояла Саша Николаенко и улыбаясь показывала мне то ли пирог, то ли ватрушку, которую она мне притащила. Правила в роддоме были либеральные и уже через минуту Саша в белом халате (который принесла с собой) сидела рядом со мной и кормила меня чем-то, показавшимся мне божественно вкусным. И тут принесли сына. До этого мне никогда не приходилось видеть новорожденных и я была глубоко разочарована. Несмотря на восторженное щебетание Саши: "какой замечательный, как на тебя похож, вылитая ты, будет красавцем, а глаза какие умные", я видела в запеленутой куколке только красную мордашку, сплющенный нос, занимающий половину лица, и узкие щелки глаз, чуть видимые из-под опухших красных век. И такими рождались все мои трое детей. Это не умалило моей нежности к этому крошечному существу, не только не похожему на "красавца", но вообще больше напоминающему обезьянку, нежели человечка. Все мои дети оказывались впоследствии вполне благообразными и привлекательными, но когда их приносили на первое кормление, при всем желании и при всем пристрастии, на "красавцев" они не тянули. Я вспомнила, что у меня самой при рождении половина лица была синей и бедная мама "отмаливала" и отмолила таки у Бога, пройдя пешком из Колпино до Петрограда, чтобы безобразное пятно ушло с лица несчастной девочки. Наверное, поэтому я никогда не обращала внимания на внешний вид своих младенцев до тех самых пор, когда и мне они уже казались красавцами.