Москва - Тестовка 1946г.

И вот снова Москва. Мы живем на Тестовке в небольшой коммунальной квартире, где у нас только одна комната. Живем вместе с Толиной теткой - инвалидом Ольгой Ивановной. Она очень милый и добрый человек, но кроме физической неполноценности (хромота и согнутая фигура), она и умственно была не совсем полноценна. Однако ее желание хоть чем-нибудь помочь и приветливость сразу покорили меня. Никаких претензий к Пуське. Она утверждала, что теперь ее жизнь стала интереснее и содержательнее. Очень хотелось, чтобы у нас сложилась общая семейная жизнь и, вроде бы, это получалось. На первых порах главной и основной являлась паспортная проблема. Пока я не получу настоящий чистый паспорт, не может быть и речи о работе и в любой момент меня могут выслать из Москвы. Соседи по квартире - семья Атласов, состоящая из мужа инженера, жены медика (она работала над созданием лекарств против рака), и сынишки школьника начальных классов, не была посвящена в наши паспортные проблемы и не знала о моем нелегальном положении. Даже Ольга Ивановна ни о чем не знала, дабы не могла, по простоте душевной, проговориться. Раз в неделю к нам приезжала Елизавета Ивановна, всегда с какими-нибудь дарами и умудрялась за короткое время приготовить шикарный обед, так что ее приезды превращались в семейные праздники. Я не помню, чтобы хоть раз она приехала бы вместе с мужем. Может быть, он болел, а может быть опасались, что вшестером в одной комнате будет слишком тесно. Но об этом чуть позже.

Первые дни были полностью посвящены паспортной проблеме. Перед моим приездом Толя познакомился с паспортисткой и говорил с ней о том, как можно ускорить обмен, не упоминая о главном. Я решила, как следует изучить свой паспорт и убедилась в том, что все неприятности сосредоточены на одной странице. Я вспомнила, как во время Памирской экспедиции при сооружении переправы через реку Мук-Су, Жора Прокудаев оказался в воде со всеми своими вещами. Мы тогда вместе рассматривали его пострадавший от воды паспорт. Ведь мог оказаться со мной паспорт, когда я провалилась под лед в Кыштыме? И я решила "испортить" пару страниц своего паспорта, однако старая московская прописка "сохранилась" в первозданной чистоте.

Хотела было на этом и закончить паспортную эпопею, но вдруг вспомнила, что она чуть было не послужила причиной семейного конфликта. Когда я изложила свою идею Толе, она совсем ему не понравилась, и он назвал ее авантюрной. Он сказал, что с паспортом нельзя проделывать никаких изменений, это преступление, и в случае неудачи, меня немедленно вышлют из Москвы. Нужно заплатить паспортистке, чтобы она сделала так, как считает правильным. Я же убеждала его в том, что если паспортистка будет знать истину, то она в случае неудачного исхода окажется виновной в должностном преступлении. Если же ее услуга будет ограничиваться только ускоренной процедурой обмена, то она почти ничем не рискует. Я предложила пойти к ней вместе, и я объясню ей, почему мой паспорт в таком жалком состоянии. Так и сделали. Помню, что когда я извинилась за состояние паспорта, то она даже не удивилась и сказала, что видела паспорта, обмениваемые впервые после войны и в гораздо худшем состоянии. Желание получить паспорт поскорее я объяснила необходимостью срочно устроиться на работу. И все получилось прекрасно и, уже через неделю я стала счастливой обладательницей нового паспорта. Я долго не могла поверить в то, что у меня на руках точно такой же паспорт, как и у всех остальных, мне казалось, что либо номер таит в себе мое прошлое, либо где-нибудь поставлена незаметная закорючка.

Однако, к хорошему человек привыкает быстро, и уже в самом конце марта я была зачислена старшим научным сотрудником научно-исследовательской лаборатории электрификации строительства треста Центроэлектромонтаж и имела настоящую московскую прописку. А Толя некоторое время меня называл авантюристкой, но никого кроме Толиных родителей мы в эту историю не посвящали. Должна сознаться в том, что я, может быть, и заслуживала обвинения в авантюризме, так как решительно никаких угрызений совести не испытывала, только ужасно волновалась всю неделю после сдачи документов и до получения паспорта. Гораздо больше меня расстраивало то, что я опять занимаюсь не своим делом, что я опять должна скрывать свое невежество. Вот тут меня действительно мучили угрызения совести. Ну какой из меня научный сотрудник! Я сейчас даже вспомнить не могу, чем я в этой лаборатории занималась. Толя успокаивал меня, обещая, что это мое ложное положение скоро кончится, так как скоро, очень скоро, будет организован в системе Главэлектромонтажа настоящий проектный институт, и я смогу перейти на настоящую проектную работу.

А пока жизнь в Москве была очень трудной. Ездить на работу с Тестовки было далеко. Даже сидя на работе, я все время думала о Пуське. Как там справляется с ним бедная Ольга Ивановна? Она уверяла, что всем довольна, что жизнь ее обрела смысл, стала интересной, что она счастлива тем, что кому-то нужна и приносит пользу. Пуську она обожала. Однако гулять с ним она не могла. Иногда с помощью сынишки Атласов, ей удавалось уложить его днем в коляске и в таком виде вывезти на улицу погулять, но для нее это было непосильной нагрузкой. Даже дома ей было трудно с ним. Он уже хорошо ходил, залезал на диван и на стулья и она обмирала от страха, что пока она доковыляет до него, он или упадет, или сделает что-нибудь непоправимое. Одно время удалось нанять девушку, чтобы гуляла с ним. Это был замечательный период, так как Пуська днем спал хорошо и подолгу. Увы, ночью Пуська теперь и засыпал долго и спал плохо, просыпаясь несколько раз за ночь.

В этот счастливый период мне удавалось иногда встречаться с кем-нибудь из друзей, в основном с Алисой. Летом 1946 года предстоял переезд всего семейства Лебедевых в Киев. Для меня это было тяжелым ударом и хотелось почаще с ними видеться. В разделе, посвященном Лебедевым, описано, как в марте Сергей Алексеевич с Алисой нагрянули к нам на Тестовку и С.А. с Толей перепилили тогда кучу дров. Сейчас, ближе к лету, С.А. почти все время ездил в командировки, Алиса тоже часто отлучалась из Москвы, закупая заранее мебель для киевской квартиры. Когда Алиса бывала в Москве, я правдами и неправдами пыталась хоть ненадолго заезжать к ней. Иногда использовала для этого даже те дни, в которые к нам приезжала Елизавета Ивановна. В эти дни она приезжала пораньше, чтобы подготовить праздничный обед, а я имела возможность потратить часа два на посещение Алисы и девочек. Девочкам было лет по 8, а я помнила их двухлетними, и мне было очень интересно знакомиться с ними заново.

Удалось встретиться и с Костей Юматовым. Он прошел всю войну рядовым солдатом, был несколько раз ранен, заработал много болезней и ни одного ордена, но главное, остался все-таки жив. Костя сказал, что собирается жениться. Я было подумала, что речь пойдет о Зое Синициной, бригадире наших монтажниц в ВЭИ, очень бойкой, решительной и способной девушке, которая всегда испытывала к Косте большую симпатию и не скрывала этого. Однако я ошиблась. Костя рассказал, что встретил замечательную интереснейшую женщину, правда, с девочкой от первого мужа. Оказалось, что речь идет о бывшей жене Юры Гильбиха, Марии Павловне Сычевой, или иначе Нуны (так ее звали все родные и друзья еще с детства). Удивившись, до чего же тесен мир и какие бывают необыкновенные встречи и переплетения судеб, я, в свою очередь, рассказала, что прекрасно знаю бывшего мужа Нуны.

Приближалось лето. Пора было подумать, как и где провести его. Толя увлекался тогда яхтами вместе со своим другом из ВЭИ, Колей Александровым. Ближайшее водохранилище Клязьменское, но снять на лето избу там не просто, так как почти все избы из года в год занимают летом любители парусного спорта. Снимать надо было заранее. Решили провести лето всей семьей, вместе с Владимиром Ивановичем и Елизаветой Ивановной. Был самый конец марта, но я еще не начала работать. Я вызвалась поехать среди недели и попробовать снять избу или в большой деревне Александрово, или в лесной деревне Троицкое. Добираться туда нужно было от станции "Водники" Савеловской железной дороги пешком. В Александрово пешком около четырех километров, а в Троицкое еще больше. Летом в обе деревни можно было ехать катером от Речного вокзала. Катер подходил к обеим деревням совсем близко, но навигация начиналась в лучшем случае с середины мая.

Накануне дня, назначенного для моей поездки по дачным делам, без всякого предупреждения неожиданно появился Юра Гильбих. Толи еще не было, и мы с Ольгой Ивановной наспех накормили его, так как ему надо было срочно найти место, где можно переночевать. Я рассказала Юре о своих планах на завтра, и он сказал, что с удовольствием поедет вместе со мной. Назначили встречу на Савеловском вокзале. Юра немного повозился с Пуськой, который ему очень обрадовался, и уехал искать ночлег. Когда я рассказала Толе о неожиданном приезде Юры, он нахмурился, а когда я сказала, что завтра мы едем вместе, то он уже совсем не скрывал недовольства, и высказывался насмешливо о странных приездах с непонятными целями. Честно говоря, у Толи были все основания для недовольства. Когда на следующий день мы, добирались от станции кое-где по размокшему снегу, а кое-где по размокшей земле, сначала до Александрово, а потом, утопая в снегу, лесом до Троицкого, выяснилось, что единственной целью Юриного приезда была попытка убедить меня вернуться в Челябинск. В Александрово мы тогда ничего не нашли, вернее почти ничего. Была великолепная изба, очень близко от берега, но хозяева не решались даже взять задаток, ждали, не приедут ли прошлогодние постояльцы, которым было обещано ждать до середины апреля. В Троицком мы нашли приличную избу, но она стояла в глубине, довольно далеко от водохранилища и, строго говоря, была маловата для нашего семейства. На всякий случай я оставила небольшой задаток, и договорились с хозяйкой, что к концу апреля либо заберу его, либо окончательно подтвержу, что мы летом будем жить у нее.

Вернулись домой мокрые и грязные. За обедом разговор ни о чем кроме дачных дел не завязывался. Толя спрашивал кое-что о Челябинске, но было очевидно, что спрашивает из приличия, а на самом деле хочет поскорее избавиться от непрошеного гостя. И Юра ушел, сказав, что зайдет перед отъездом. Положение складывалось очень неприятное. Юра пришел на следующий день и просидел у нас почти до Толиного возвращения с работы. Мне было неудобно и перед Ольгой Ивановной, и перед Толей. Во время прогулки с Пуськой я попросила Юру больше не приезжать и не создавать лишних осложнений в моей, без того достаточно непростой жизни, тем более что я со дня на день должна начать работать.

Юра уехал, но уже в начале мая он снова был в Москве. На этот раз он приехал накануне выходного дня и явился к нам только на следующий день утром. Толя вместе с Колей Александровым в воскресенье с утра на целый день уехал на водохранилище готовить яхту к летнему сезону. Юра добирался до Москвы с большим трудом, без билета, причем половину дороги ему пришлось ехать на крыше вагона, спасаясь от контролеров. Я его всячески стыдила и ругала, но мне было жаль его, и почти весь день он провел у нас. Толя приехал поздно, когда Юры уже не было, а Ольга Ивановна уже спала. Это был первый случай, когда я не рассказала Толе о визите Юры и, судя по отсутствию реакции, Толя так и не узнал о его приезде. С Юры я взяла слово, что больше он приезжать не будет. В конце мая мы уже переедем на дачу, и в Москву я буду приезжать только на работу.

В конце мая мы действительно перебрались на дачу, причем нам удалось снять ту самую, очень удобную и просторную избу в Александрове, которая мне так понравилась во время поисков вместе с Юрой. Оказывается, прежние жильцы так и не появились. Это было хорошее лето. В деревне Троицкое поселились и Костя с Нуной и дочкой Нуны Лялечкой, а также мать Кости Ксения Георгиевна. Я и сейчас вспоминаю, какие там были чудесные леса, сколько было ягод и грибов. Да, это было очень хорошее лето. Приходилось очень рано вставать, чтобы успевать на работу, но как приятно было идти лесом, а потом большим полем на станцию рано утром. Помню, один раз я столкнулась с большим стадом. Пастух что-то кричал мне, но я не расслышала и пошла прямо через стадо. И вдруг на меня пошел, опустив голову большой бык. Я остановилась и подставила свою сумку под его рога. Он ткнулся один раз и тоже остановился, а к нам уже мчался, громко крича, пастух. Так мы и стояли друг против друга, пока не подбежал пастух, щелкнул очень громко своим длиннейшим кнутом, и бык тихонько отошел. Ну, а мне от пастуха досталось. Он, оказывается, кричал, чтобы я остановилась, но я его не поняла.

Обычно возвращалась я с работы поездом, но в субботу, нагруженная продуктами на выходной день, предпочитала ехать катером с Речного вокзала. Пристань была расположена в лесу, метрах в 300-х перед Александрово, на крутом берегу. Подплывает катер, и уже издалека вижу Елизавету Ивановну, а рядом с ней Пуську, который рвется вниз и вырывается, в конце концов, из рук бабушки и скатывается колобком с обрыва. Потом идем все к дому, и Е. И. рассказывает по дороге последние новости про Пуську. Вечером мы вместе с Елизаветой Ивановной готовим на воскресенье борщ, и она учит меня резать капусту "скибочками" и опускать ее не раньше, чем минут за 15 до снятия кастрюли с огня.

Воскресные дни Толя, как правило, проводил с Колей Александровым на яхте. "Стойбище" яхт находилось у самой станции "Водники", так что из нашей деревни туда нужно было идти около часа. Конечно, и Толя, и Коля приглашали меня вместе ходить на яхте, убеждая в том, что такого случая овладеть навыками парусного спорта никогда больше не представится. Однако это означало, что большую часть воскресенья придется проводить на яхте и практически почти не общаться с Пуськой. Конечно, мой выбор был сделан в пользу Пуськи. Помню как я с Пуськой и с Лялечкой уходила в лес за грибами. Пуська еще ничего не понимал, а Ляля с гордостью приносила мне красавцы мухоморы и никак не могла поверить в то что это "плохие" грибы. Впрочем, белые молодые грибы были настолько хороши, что и Ляля переключалась на них, и, найдя гриб, громко звала меня, боясь отойти и потерять свою находку.

Однажды в воскресенье на водохранилище были соревнования и Толя уговорил меня и Костю поучаствовать вместе с ними в качестве "балласта". Скрепя сердце и получив "увольнение" на целый день от Е. И. я согласилась, и мы втроем отправились пешком на "стойбище" яхт. У Коли оказались свои желающие покататься на яхте. В результате на яхте оказалось довольно много народа. Ветер был слабый и все попытки поймать ветер и совершить очередной поворот "фор-де-винд" занимали много времени. Мне это довольно скоро надоело и когда наша яхта приблизилась к Александрову, меня осенила гениальная идея. Я уговорила Костю, что когда мы будем проходить мимо нашего дома, мы с ним тихонечко спрыгнем с яхты и поплывем к берегу, а наши вещи Толя потом принесет. Костя согласился только с условием заранее предупредить Толю. Толя поворчал, но согласился. Мы с Костей спрыгнули одновременно и тихонечко поплыли к берегу. Мы и не слышали начавшегося переполоха и криков "человек за бортом"! Командир Коля просигналил, что люди покинули яхту по его разрешению и тонуть не собираются, и все успокоилось, а мы с Костей, довольные обретенной свободой, уже пробирались через огороды к нашему дому. Справедливости ради должна сказать, что в этом сезоне была одна очень удачная поездка на яхте с ночевкой на противоположном берегу водохранилища, в которой приняла участие и моя Галя. Было это, по моему, весной еще до переезда на дачу. Как оказалось в Москве Галя, не могу сейчас припомнить, но о том, что такая поездка была, свидетельствует фотография, которая была в моем альбоме.

Так прошло лето, и ничто не предвещало неожиданного конца. Переехали в Москву, опять на Тестовку, опять работа в лаборатории, попытки как-то устроить Пуську. И вдруг в конце августа опять приехал Юра Гильбих. Приехал совершенно больной, с температурой под 40 С, заболел уже в дороге. Я накинулась на него с обвинениями, ведь договорились, что больше приезжать не будет! Оказывается, он приезжал два раза еще летом. Первый раз он был среди недели, заходил к Ольге Ивановне, узнал, что все мы на даче, на водохранилище. Он поехал туда, был в Троицком, в том доме, в котором я оставляла задаток, узнал у хозяйки, что мы живем в Александрове, пошел туда, нашел наш дом и даже видел Елизавету Ивановну и Владимира Ивановича и спрашивал у них обо мне. И тут я вспомнила, что Владимир Иванович как-то рассказывал, что совсем незнакомый человек интересовался мной, но потом так и не появился. В следующий приезд Юра был в командировке. Обратный билет в Челябинск был взят на вечер воскресенья, а утром он отправился на дачу. Было это в тот самый день, когда мы с Костей плавали на яхте и сбежали с нее. Юра узнал, что мы с Толей на яхте и вернемся только к вечеру. Поняв, что опять не сможет увидеть меня, он уехал. Сейчас он приехал опять без билета, но с твердым решением увезти меня, несмотря ни на что. Он сказал, что окончательно понял, что жить без меня больше не сможет. Он убеждал меня, что Толю я не люблю, что просто привыкла к нему. Вспоминал какие чудесные прогулки мы совершали прошлым летом, на велосипедах вместе с Пуськой.

Он сказал, что уже получил в самом Челябинске комнату, а вернее даже квартиру, так как есть отдельная кухня. И, наконец, самое главное: в Челябинске организуется настоящий проектный институт, отделенный от монтажного управления, со своей администрацией и несколькими отделами. Работники очень нужны, я смогу выбрать любой отдел, тем более, что организатором и будущим главным инженером этого института назначен он, Юра. Разве это не то, о чем я мечтала? Это будет общая работа и настоящая специальность. Я поздравила Юру с назначением, но сказала, что меня это теперь никак не касается. Вместе с тем я думала, что делать с Юрой? Он, по-видимому, совсем разболелся: глаза больные и его трясет. Что-то надо было предпринимать. Какой это был день? Скорее всего, воскресенье, потому что я была дома. Толя куда-то ушел, но должен был скоро вернуться.

И он действительно скоро вернулся и повел себя, на мой взгляд, возмутительно. Увидев Юру, Толя не скрывал своего возмущения и не пытался изображать радушного хозяина. Он сразу предложил Юре выйти в подсобку. Была у нас такая, общая для всей квартиры, совершенно нежилая, холодная, безоконная комната. Она служила складом всяческой рухляди, которую давно следовало выбросить, но руки не доходили, а может быть считалось, что когда-нибудь сможет пригодиться. Мы с Толей держали там только лыжи. Когда через несколько минут я вошла туда, думая предложить более подходящее время и место для выяснения отношений, то застала там омерзительную картину. Юра стоял, прислонившись к стене и заложив руки за спину, Толя наносил ему удары по лицу, а Юра только вертел головой. Толя показался мне в этот момент жалким мальчишкой, который давно о чем-то мечтал и вот, наконец, дорвался. Так выглядело для меня это избиение. Я сказала: "Прекрати немедленно, имей в виду, что Юра болен и, кроме того, ты хозяин дома, тебе же потом будет стыдно". Толя прекратил свои какие-то неумелые и даже выглядевшие смешными удары и крикнул: "если я хозяин, то пусть он немедленно отсюда убирается". Но стыдно ему не было. Кому-то из совсем близких людей, кажется Алисе, он рассказывал, что получил удовлетворение, набив, наконец, морду подлецу.

А дальше был долгий и очень неприятный период. Я сказала Толе, что я возвращаюсь в Челябинск, что больше не хочу с ним жить, что, видимо, мы слишком долго жили раздельно и совсем по разному и стали чужими. Было много долгих разговоров, уговоров, было потом и много лжи. Юра не хотел уезжать без меня. Где он жил тогда, не помню. Пользуясь теплыми осенними днями, мы ездили за город в лес, встречались в парках, иногда он днем приезжал ко мне домой, но я старалась побыстрее его выпроваживать. На работу я практически перестала ходить, но уволилась окончательно (судя по трудовой книжке) только в октябре. В конце концов, Юра уехал без меня, взяв с меня слово, что я не задержусь надолго и вызову его перед отъездом. Ни одной яркой картинки жизни того периода память моя не высвечивает. Помню, что встречалась перед отъездом со многими своими друзьями. Нелли Казакова и жена Юры Веденикова, Вера, да и многие другие, называли меня сумасшедшей. Даже сейчас не могу сказать, что же это было? Пожалуй, я поняла тогда, что Толю я действительно не люблю; мне казалось, что и он меня не любит. У меня не было никаких сомнений в том, что я поступаю правильно. Мне только было безумно жалко Ольгу Ивановну и я чувствовала себя виноватой перед Елизаветой Ивановной, гораздо более виноватой, чем перед Толей. В октябре 1946 года я с Пуськой, все с тем же чемоданом и с рюкзаком, набитым Пуськиными вещами, опять уехала из Москвы. На этот раз на долгих семь лет. Приезжал ли за мной Юра, не помню.