В 1953 году Володя пошел во второй класс ближайшей школы № 310, расположенной в Большом Харитоньевском переулке буквально напротив нашего дома. Это была школа для мальчиков, но уже со следующего года было отменено раздельное обучение, и его класс был переведен в школу № 613 в том же Большом Харитоньевском переулке, только совсем чуть-чуть дальше и на нашей стороне переулка. В школе Володя быстро сдружился с Борей Рыбаловым, приобрел множество и других приятелей. Кроме того, он увлекался спортом. На лыжах научился хорошо ходить еще в Челябинске, а в московской школе начал играть в баскетбол и волейбол, и по всем этим видам спорта был одним из лучших. В школе проводил не очень много времени, уроки делал быстро и незаметно, но по-видимому кое-как. Основное свободное время уходило на футбол во дворе дома пионеров, где он был успешным игроком.

С Женей в группе детсадика тоже не было никаких неприятностей. Когда я начала работать, я старалась брать Женю из группы пораньше и ходила вместе с ним за покупками, большей частью на Покровку. Вспоминаю такой случай. На Покровке была тогда музыкальная школа. Однажды, когда мы проходили мимо нее, окна в школе, видимо, были открыты, и из них была хорошо слышна музыка. И вдруг Женя подошел к самым окнам и замер, весь ушедши в слух. Я не могла заставить его сдвинуться с места. Спросила: "ты хотел бы учиться музыке?" И Женя ответил: "Очень". И мы зашли в эту школу, чтобы узнать, когда и кого там принимают учиться. Узнали, что школьников принимают, начиная с первого класса обычной школы, и занимаются они по вечерам три раза в неделю. Утренние занятия только для малышей и учащихся во вторую смену. Принимают только тех детей, у которых дома есть инструмент и которые могут готовить "уроки", то есть выполнять заданные упражнения дома, а так же тех, у которых хороший музыкальный слух. Прием в школу с начала учебного года, как во всех школах. Не помню, проверяли ли слух у Жени, но задумалась я по другому поводу: с одной стороны пианино у нас есть, а вот будет ли возможность заниматься дома? Стоит пианино в комнате Веры Михайловны, заниматься можно будет только по вечерам, после школы. Вера Михайловна больна, да и вся обстановка пока еще очень сложная, не хватает еще новой идеи об обучении Женьки музыке. Нет, конечно, сейчас не время. Если окажется, что Женькин порыв не был случайностью, то можно будет вернуться к этому вопросу попозже. Поживем увидим, пока же я даже Име не стала ничего рассказывать. Однако еще раза два мы постояли у окон музыкальной школы, а потом начались холода, и музыки уже не было слышно. Так я и взяла на себя решение о музыкальном образовании Жени. Я очень много думала об этом, но неизменно приходила к мнению о том, что при сложившихся обстоятельствах поступила правильно. К тому же и Женя никогда больше не вспоминал о музыке.

Мне же казалось, что гораздо важнее, чтобы он пошел в школу, уже умея читать. Были у нас в изобилии и детские книжки, и всяческие кубики с буквами, но все ему быстро надоедало. Иногда, зайдя из кухни в комнату, я заставала Женю или забравшимся на окно с намерением совершить прыжок на многострадальный диван, или пытающимся открыть какой либо шкаф. Пытаясь утихомирить его, я советовала: "Женя, отдохни, посиди спокойно, попробуй почитать, ведь ты любишь слушать, когда я читаю вам на ночь". На это Женя вопил на всю квартиру: "Чтение не отдых". С приходом из школы Володи опасность шумного времяпрепровождения не удваивалась, а удесятерялась, так как вдвоем они представляли уже настоящую опасность. И наконец я придумала. Как только Володя приходил из школы, я быстро кормила мальчиков, бросала все хозяйственные дела, усаживала Володю за уроки, а сама в это время занималась с Женей. Потом быстро одевала их и отправляла гулять на бульвар, с предупреждением с бульвара не уходить и быть дома не позднее 20-ти часов. Первые дни я провожала их и даже забегала посмотреть, чем они там занимаются. Убедившись в том, что гуляют они всегда вдвоем, я научила Володю переходить через трамвайные пути, держа Женю за руку, и отпускала их одних. Зимой давала с собой санки. Во время их прогулок спокойно заканчивала хозяйственные дела.

Я не принадлежала к разряду беспокойных матерей, отправляла их гулять, считая, что на бульваре с ними ничего случиться не может, все таки Володе исполнилось уже 10 лет. Приходили они, как правило, даже несколько раньше "контрольного срока", а если и запаздывали минут на десять, я не волновалась. Помню только один случай, когда я обнаружила вдруг, что прошло уже 20 минут после контрольного срока, а мальчиков все еще нет. И тут, вместо того, чтобы спокойно наметить план поисков, я начала накручивать себя и выбежала искать их на бульвар, уже полностью уверенная в несчастье. Два раза обегав бульвар, я убедилась, что их там действительно нет. Нашла их дома, когда вернулась советоваться с Имой. Оказалось, что режим действительно был нарушен. В то время на месте нынешнего театра Современник находился кинотеатр Колизей, а сразу за ним на первом этаже многоэтажного, ничем не примечательного здания, располагалась библиотека-читальня, и вечером в окнах можно было видеть читающих людей, сидящих за столиками с настольными лампами под зелеными абажурами. Ребята не раз проходили мимо этих окон вместе со мной и каждый раз просили зайти туда. Однако это была читальня для взрослых, и я ни раза их просьбу не удовлетворила. Вот они и решили обойтись без меня; ушли с бульвара, пересекли трамвайную линию, зашли в читальню и даже поговорили с заведующей, которая рекомендовала им записаться в детскую читальню, расположенную в Гусятниковом переулке непосредственно против нашего дома и прекрасно видную из нашего окна. Пробыли они в читальне не более пяти минут, но естественно, пошли домой, уже не возвращаясь на бульвар, почему мои поиски и оказались безрезультатными. Это был случай, пожалуй, единственный, когда я уподобилась беспокойным мамашам, сама себя взвинтила и дошла до состояния безрассудной паники. Дома же Има уже собирался отправиться на мои поиски: оба мальчика давно дома, а меня нет. Я никому не стала рассказывать о своих переживаниях и мальчишек поругала вполне умеренно.

Строго говоря, вечерние прогулки мальчиков на самом деле были не безопасны: Женя был еще очень мал, чтобы противостоять Володькиным фантазиям, а тот был склонен к опасным забавам, иногда граничащими с безрассудством. Был один случай, когда Женя даже угодил в Морозовскую больницу. Вблизи выхода с бульвара в сторону Б. Харитоньевского стояла огромная каменная тумба. Не исключено, что она была установлена из соображений безопасности, дабы предотвратить случайные выбеги детей на трамвайные пути. Не помню уж, каким образом, но однажды Володя так сильно толкнул Женю (а может быть направил санки с Женей) на эту тумбу, что тот после этого едва доковылял до дома. На ноге, включая и коленку, была огромная гематома, которая продолжала темнеть и распухать на глазах. Опасаясь перелома, я повезла Женю в Морозовскую больницу, где мы с ним провели чуть ли не половину суток. Перелома не оказалось, но ушиб был сильнейший. К счастью Женя обладал удивительной способностью к быстрому "заживлению" сильнейших повреждений и через пару дней уже снова гулял по вечерам на бульваре со своим небезопасным старшим братом. А сколько раз бывало, что после температуры под 40, на утро он бывал совершенно здоров. Сначала я удивлялась, подозревала симуляцию, сидела рядом во время измерения температуры, но факты быстрого исцеления были неопровержимы.

Мне кажется, что способность эту Женя унаследовал от меня. Я тоже иногда во время путешествий начинала болеть: поднималась высокая температура, самочувствие бывало отвратительное, ходила, шатаясь, а иногда вообще не могла ни ходить, ни есть, а на следующий день бывала в полном порядке.

Первые годы в семье Женя был гораздо легче Володи. Натворив что-нибудь, он быстро говорил: "простите, я больше так не буду", и все бывали довольны. А вот заставить Володю извиниться было почти невозможно, и никаких обещаний не повторять "содеянное безобразие" он давать не хотел, утверждая, что не может ничего гарантировать, так как происходит это помимо его воли и начинается незаметно для него самого. Такой ответ никого не устраивал, и у него с Верой Михайловной и даже с Имой возникали иногда напряженные отношения.

Несмотря на вопли: "чтение не отдых" Женя как-то совершенно незаметно научился читать и в первый класс пошел уже хорошо читающим. В детскую библиотеку-читальню я записала обоих мальчиков сразу же после описанного выше своего панического срыва; познакомилась с ее сотрудниками и очень скоро оба мальчика стали ее постоянными посетителями. Иногда, отправив вечером мальчишек гулять и будучи уверенной, что во время прогулки они порастеряют свою чрезмерную физическую активность и приобретут хороший аппетит, я спокойно погружалась в хозяйственные заботы. И вдруг раздавался телефонный звонок. Обычно звонила директриса читальни и спрашивала: "Вы думаете, что ваши мальчики гуляют? Нет, они уже два часа сидят и читают, а санки стоят в тамбуре". Любовь к чтению меня, конечно, радовала, но, как правило, я звала к телефону Володю и требовала, чтобы они погуляли хотя бы оставшиеся до ужина минут 40-50.

В первую московскую зиму мы имели возможность общаться с друзьями только ходя к ним в гости, или вместе гуляя. Чаще всего мы виделись с семейством Кости Юматова, которое жило рядом, в Машковом переулке. За время моего пребывания на Урале Костя с Нуночкой обзавелись сыном Алешей, который был младше Жени года на три. В компании с ними мы гуляли по Москве, чаще всего на том же Чистопрудном бульваре. И на прогулках, и у них дома мальчики вели себя вполне прилично. Костя умел их очень быстро успокаивать и направлять их энергию в безопасное русло. Однако привести Женю в гости в приличном виде не удавалось почти никогда. Собираясь выйти из дома, мы обычно выпускали вперед ребят минут на 5-10 раньше нашего выхода. Когда мы выходили из подъезда, то заставали Володю в совсем приличном виде, а Женя либо при нас спускался с какого-нибудь забора, либо представал перед нами в совершенно непотребном виде, иногда весь вымазанный, в грязной одежде, а иногда и в разорванных штанах или рубашке. У меня тогда возникало подозрение в том, что это Володя провоцирует Женю на всякие безобразия, оставаясь сам чистеньким и ни в чем не виноватым, а у самого Жени не хватило бы фантазии на изобретение всяческих проделок. Уж очень было подозрительно, что все самые серьезные нарушения совершались мальчиками всегда вдвоем и никогда поодиночке.

Впрочем, так думать я могла только первую зиму. Прошла зима, прошла весна, прошло чудесное лето, проведенное в Архипо-Осиповке вместе с мамой и обоими мальчиками. Осенью Женя пошел в 1-ый класс 613-ой школы. В этой же школе, но в 3-ем классе оказался и Володя, переведенный туда (вместе с еще несколькими классами) из 310-ой школы. Я не ожидала от Жени никаких неприятностей в школе: читал он хорошо, а считал для своих лет великолепно, легко решая все примеры, задаваемые Володе. Как же я ошибалась! Неожиданные неприятности начались почти сразу. Первое Женино преступление было таково. Выйдя из нашего подъезда, и едва завернув в Б. Харитоньевский переулок, Женя остановился, снял ранец и, поставив его рядом на тротуар, достал из кармана спички и папиросу и принялся деловито закуривать, причем папиросу держал во рту табачной стороной, а зажечь пытался другой бумажный конец. Естественно, задача оказалась нерешаемой, и Женя долго возился с непослушной папиросой, разбрасывая вокруг догоревшие спички. Полностью поглощенный раскуриванием папиросы он не заметил, что проходившая мимо женщина остановилась и наблюдает за ним. Убедившись в том, что мальчик курить не умеет, она решила вмешаться с тем, чтобы обязательно довести его поведение до сведения родителей. Она подошла, взяла его ранец, открыла его и по тетрадкам узнала, что он учится в школе 613, до которой было рукой подать. Картиночка получилась очень занимательная: идет с детским ранцем женщина, а за ней бежит мальчишка с громкими криками: "отдайте, вы мне за это ответите".

Женщина отвела Женю прямо в кабинет директрисы Ольги Николаевны и рассказала всю описанную мной сцену. Сама я, естественно, ничего не видела, так как давно уже была на работе. У Жени был нормальный учебный день, но, помня обещание Ольги Николаевны позвонить родителям, Женя вечером закрылся в туалете, единственном для всей коммуналки. Возвратившись с работы, войдя в квартиру, я увидела группу возмущенных соседей, безуспешно пытающихся изгнать Женьку из туалета. Только я собиралась осторожно узнать у Жени, что случилось, как прозвенел телефонный звонок. Звонила Ольга Николаевна, Женя попытался было снова укрыться, но спасительный туалет был окружен жаждущими уединения и явно враждебно настроенными соседями. Пришлось вернуться. Женька вошел в комнату как раз тогда, когда Ольга Николаевна рассказывала, как Женька бежал за женщиной, вопя на весь переулок: "Вы мне за это ответите".

И тут я не выдержала и громко захохотала. Надо сказать, что Ольга Николаевна рассказала эпизод очень живо, хотя сама не была очевидицей. Потом спросила меня, как я собираюсь наказать Женю. "А так и накажу, рассказывая этот эпизод всем и каждому, в том числе и его брату. Завтра вся школа будет его дразнить, повторяя его крики "Вы мне за это ответите". И Ольга Николаевна ответила: "Ну что же, попробуем". Окончив разговор с директрисой, я вышла к разгневанным соседям и рассказала всем, из-за чего Женька прятался в туалете, и теперь каждый из них, встречая Женю, смеялся и повторял: "Вы мне за это ответите", а также просил его научить их как надо правильно раскуривать папиросы. Не помню, как прореагировали на Женькино поведение в школе, но среди продолжающихся Женькиных прегрешений попыток начать курить, по-моему, не было долго.

Я так подробно описала этот незначительный эпизод, чтобы иметь возможность сказать несколько слов о директоре 613 школы Ольге Николаевне. Во время первого знакомства с ней по телефону я почувствовала в ней человека, заслуживающего уважения, и так всегда к ней и относилась. Она слыла очень строгой, ее даже называли "грозой" всей школы. Она и была очень строгой, но независимой и способной принимать достаточно неординарные по тем временам решения. Благодаря довольно скандальной известности в школе наших мальчиков, я не стремилась с ней часто встречаться, так как прекрасно понимала, что ничего хорошего про них она мне сказать не может. Прекрасно помню, как, завидев издали О.Н., я старалась перейти заранее на другую сторону переулка, а при возможности и "нырнуть" за какой-нибудь поворот. Однако, забегая далеко вперед, вспоминаю, что когда уже, кажется, в 8-ом классе, Женя "со товарищи" решили перейти в другую школу №5 аж на Ленинском проспекте, О.Н. вызывала меня к себе на беседу с целью уговорить Женю остаться в 613 школе, так как жаль терять ярких учеников. Примерно в то же время я приходила к ней записывать в 1-ый класс Наташку. О.Н. сказала улыбаясь: "Ну вот, значит сохранится "постоянство Корзунов" в нашей школе. Я ответила, что у дочери фамилия другая, на что она заметила: все равно семья та же. Правда "закон постоянства" продержался недолго. Володя через год закончил школу, а Наташка тоже перешла в другую школу после 7-го класса.

Удивительная метаморфоза произошла с Женей после того, как он начал учиться в школе. В группе, в которую он ходил в прошлом году, его любили и хвалили. Руководительница даже выражала недовольство, когда я забирала его задолго до конца, так как при нем ей не приходилось думать, чем занять ребят: все мирно играли, без всяких драк, ссор и членовредительства.

И вдруг в школе он оказался самым главным нарушителем спокойствия в классе: паясничал, мешал учительнице, нарушал тишину. Для меня жалобы его учительницы Александры Михайловны Лариной были полной неожиданностью. В первых трех или четырех классах тогда была только одна учительница, задачей которой было научить читать, писать и считать. Несмотря на прежние вопли "чтение не отдых", читал Женя хорошо, причем научился сам как-то незаметно, а научившись, понял, что это интересно и читал уже для своего удовольствия, считал он замечательно и только писать не умел, а стараться научиться не хотел. Оказалось, что Женька ленив, трудиться не хочет: не получается и не надо. Ему было скучно на уроках. Возможно, если бы кто-нибудь помог ему найти интерес в этом занятии, превратил бы нудное выписывание букв в занимательную игру, все было бы иначе, но для этого преподаватель начальных классов должен быть талантлив, изобретателен и очень любить детей, находя к каждому особый подход. Впрочем, вряд ли возможно уделять много внимания каждому ребенку, если в классе 40 человек. На всех вызовах в школу по поводу возмутительного поведения Жени, я никогда его не выгораживала и старалась вместе с учительницей найти наилучшие способы воздействия. Александра Михайловна отнюдь не была талантливым преподавателем, но она, несмотря на все Женькины безобразия, не хотела от него избавляться, а пыталась с моей помощью придумать какой-либо вариант его обуздания. Уже в третьем классе (1956 г.), когда появилась на свет Наташка, и я каждый день в любую погоду гуляла с ней на бульваре с коляской, А. М. (она была, по-видимому, добрым человеком) возвращаясь из школы и, завидя меня с коляской, подсаживалась ко мне, и мы вместе обсуждали способы воздействия на Женю. Она и предложила завести специальную тетрадь, в которую каждый день будет записывать все Женины прегрешения, а если таковых не случится, то просто расписываться. До сих пор помню, что, возвращаясь с работы, я первым делом требовала у Жени эту тетрадку. Помню и некоторые записи из нее, например: "на третьем уроке залез под парту и корчил смешные "рожи", мешал вести урок". Или вот такая запись: "на уроке арифметики пересадила его на первую парту, а он громко подсказывал ответ решающим у доски примеры". И даже такая: "вынуждена была удалить его на последнем уроке из класса, а он долго не слушался и не хотел выходить".

Я надеялась на то, что когда начнутся новые предметы, такие как география, литература, математика, физика, химия, Женя переменится, ему станет интересно и он начнет учиться соответственно своим способностям. А способности у него были отличные. Поначалу я мечтала о том, чтобы он хотя бы научился слушать учителя. Однако в начальных классах он настолько разболтался, настолько привык к тому, что на уроках не слушал, а думал только о том, чем бы можно было "позабавить" класс, что продолжал в том же духе и в четвертом и даже еще в пятом классе.

Вспоминаю такой случай. Была очень холодная зима. Температура опустилась до -26 градусов и ниже. Уроки в пяти первых классах были отменены, но преподаватели в школу обязательно приходили; они или сидели в учительской и занимались проверкой тетрадей (да мало ли у них было дел, которые им в обычные дни приходилось доделывать дома) или, если в школу все-таки приходили дети, проводили в классах занятия. Даже, если приходил хоть один ребенок, они должны были о нем заботиться. По моему в эту зиму Женя был в 5-ом классе, в котором и математику и русский, и географию, и другие предметы вели уже разные учителя. Морозы стояли долго, и целую неделю школа почти пустовала. Я, естественно, невзирая на морозы, отправляла в школу и Володю и Женю. Подумаешь -26 и даже –30; на Урале это было не редкостью. Но, главное, я не сомневалась в том, что мальчишки все равно пойдут гулять, а что им придет в голову на совершенно пустом бульваре, а еще хуже, если не на бульваре, предположить невозможно, так что действительно смогут и обморозиться. В Женином классе приходили регулярно 4 ученика из тех семей, в которых все уходили на работу, и ребенок оставался бы совсем один. Как всегда в конце недели Женя принес мне на подпись дневник. Открыв его, я обмерла: на обеих страницах дневника красными чернилами были проставлены одни пятерки. Не было ни одного предмета, по которому не было бы оценок и не было ни одной оценки ниже пятерки (у меня в Москве до последних дней хранился этот дневник, может быть жив и теперь). Думаю, что у Жени не было надежды на то, чтобы пытаться паясничать в такой обстановке. Все четверо на первых партах прямо перед учителями. Поневоле приходилось слушать, а если он слушал, то даже на следующий день, не приготовив домашних заданий, обязательно получал пятерки. Не берусь утверждать, что это обстоятельство послужило началом Жениной "перестройки", но, начиная с пятого класса, с ним стало гораздо легче. Возможно, он понял, что если получать пятерки можно, только слушая учителя, то почему бы и не послушать? А в дальнейшем он, возможно, понял и то, что даже готовить уроки, если прослушал учителя, совсем не трудно. Но это уже не факты, это мое "особое мнение", а на самом деле он к тому времени просто повзрослел.

Не помню точно, с какого класса у Жени появились постоянные прочные друзья, но точно не раньше третьего. Этими друзьями были Олег Дмитриев, Андрей Ермак и Гриша Симановский. Скорее всего, появились они в четвертом классе. А в первых двух классах меня вызывали в школу либо по поводу жалоб на безобразное поведение одного Жени, либо по поводу жалоб на Женю в компании с Ваней Дыховичным.

Здесь я позволю себе вернуться опять к первому и второму годам школы. Очень часто вызовы эти касались обоих мальчиков: Жени и Вани. Вызывали иногда вместе и мать Вани и меня. Почему то А. М. решила, что вся беда состоит в том, что они плохо влияют друг на друга и предпринимала меры, совершенно для учительницы недопустимые. В приватных разговорах со мной она пыталась всячески очернить Ваню. Аналогично в беседах с матерью Вани, она пыталась внушить ей, что как только общение мальчиков прекратится, Ваня станет идеальным учеником, так как вся беда в тлетворном влиянии безнадежно испорченного Жени. К счастью обе матери не поддавались на провокации А.М. и решительно заявляли, что не собираются вмешиваться во взаимоотношения мальчиков. А когда мы как то на общем собрании родителей встретились друг с другом и выяснили неуклюжие попытки А.М. восстановить ребят друг против друга, мы весело посмеялись. Несмотря на то, что попытки А.М. как то "развести" мешавших ей "бузотеров" были решительно отвергнуты, мальчики и сами не стали друзьями, у каждого появились свои друзья, и вся жизнь их в дальнейшем протекала в совершенно разных направлениях.

Чтобы предупредить возможно возникнувший у кого либо вопрос: "не тот ли это Иван Дыховичный?" отвечаю: да, речь шла об известном ныне кинорежиссере и актере Иване Дыховичном. Так получилось, что мне самой удалось посмотреть только один из его фильмов, и мне он понравился, так что у одного из бузотеров все вроде бы ОК, а главное все еще впереди. Что касается Жени, то он теперь высококвалифицированный программист, великолепный семьянин, надежный верный друг и просто хороший человек. Как я много раз уже упоминала: о своих детях, внуках и правнуках писать не собираюсь; это только мои личные воспоминания.

Следующей Жениной проблемой стала для меня его временная тяга к приобретению чужой собственности. Каждый вечер я внимательно осматривала школьную форму и другую одежду мальчиков, особенно Женину, так как почти ежевечерне мне приходилось что-то зашивать, к чему-то пришивать пуговицы, что-то застирывать и отглаживать и вообще приводить в порядок. Так вот однажды я обнаружила незнакомый мне перочинный ножичек. Я, конечно, изъяла его, а на следующее утро спросила Женю, откуда он у него появился. Женя ответил, что нашел ножик под стеной Дома пионеров. Вечером, вместо того, чтобы отпустить Женю гулять, я пошла с ним к упомянутой стене и попросила показать место, где он его нашел. Вместе с ним мы внимательно осмотрели место и естественно никаких ножиков там не обнаружили. Прошло несколько дней, а потом все повторилось: опять незнакомый ножик и опять найденный под той же стеной. Опять изъятие и опять несколько спокойных дней, а потом повторение той же истории. В конце концов, у меня накопилась целая коллекция изъятых ножиков. Меня удивлял тот факт, что при всей Женькиной изобретательности он не находил нужным выдумывать хоть какое-то новое объяснение.

Никто в семье тайны из этой проблемы не делал. Оказалось, что мы с Имой придерживаемся приблизительно одинаковых взглядов: многим детям в определенные периоды свойственно что-либо "таскать". У некоторых это ограничивается собственной семьей и тогда это совершенно нормально, само собой в свое время прекращается и навсегда забывается. В некоторых случаях это выходит за пределы семьи, и тогда требуется пристальное внимание родителей, чтобы ни один обнаруженный факт не остался незамеченным и ни в коем случае "утащенная" вещь не должна достаться похитителю. Однако для этого необходимо было, чтобы кто-нибудь постоянно следил за ребенком и сразу принимал необходимые меры. Я вспомнила и рассказала Име, как однажды мать одной из моих ранних подруг пришла к маме и принесла какую-то мою куклу или игрушку и спросила, не из нашего ли она дома. Мама тогда даже вызывала меня на "экспертизу", во избежание ошибки. Вещь была моей и мама мне объяснила, что подруга взяла поиграть, а потом ей было неудобно возвращать самой и пришлось идти матери. Дружбе нашей с подругой этот случай нисколько не помешал, а матери наши были рады познакомиться лично, а не по телефону.

В нашем случае с Женей сложность была в том, что Има и я возвращались домой поздно и не имели возможности отследить досконально происхождение каждого вновь появляющегося ножичка, "найденного", как всегда, под стеной Дома пионеров. Договорились с Имой стараться внимательно следить за Женей и в гостях, и в подмосковных походах.

В заключение этой Жениной проблемы опишу еще один случай. Как то Женя принес с прогулки аккуратно уложенный в непромокаемый пакет, такой же непромокаемый мужской плащ, из тех, которые выглядят очень прилично, мягкие и даже красивые, но на самом деле довольно быстро рвутся, даже при бережном к ним отношении. Женя объяснил, что был на почтамте и там нашел этот плащ на тумбе около столика, за которым посетители заполняют бланки, надписывают конверты и т.д.

Мне не понравилось то, что вместо прогулки Женя оказался на почтамте, не понравилось и то, что он сразу не сдал плащ, а отнес домой. Бросив дела, я вместе с Женей отправилась на почтамт, по дороге объясняя ему, почему плащ надо было сдать служащей, сидящей за ближайшим к этому столику окошком: а что если этот человек вспомнил, пусть и не сразу, о позабытом плаще, вернулся и, естественно, спросил у служащей в надежде на то, что плащ увидел не Женя, а порядочный человек. Пришли на почтамт, Женя показал на злополучную тумбу, я подошла к служащей, которая не могла с уверенностью сказать, спрашивал ли ее кто-нибудь про плащ, договорилась с ней о том, что напишу объявление, отдам ей плащ и зайду через неделю. Если никто не спросит, заберу плащ. Все так и сделали. Никто про плащ так и не спросил, и плащ оказался у меня. И все таки, хотя никаких обвинений Жене предъявить не могла, плащ я ему так и не отдала: не было уверенности в том, что все обстояло так, как он рассказывал.

А что же стало с плащом? Прошло много, много лет, не меньше двадцати. Как-то, собираясь в очередное летнее путешествие (то было плавание по Лене), я рылась в шкафу в поисках своей самодельной накидки из полиэтиленовой пленки, совершенно непромокаемой, но громоздкой. И вдруг мне на голову шлепнулся с самой верхней полки довольно увесистый пакет. Это был тот самый "плащ с почтамта" не установленного происхождения. С тех пор он несколько лет служил мне в экскурсиях, рвался в каждой поездке, зашивался, заклеивался, но с добавлением непромокаемой косынки на голову все таки прослужил верно несколько лет.

Как мы и предполагали с Имой, Женин "криминальный период" закончился как-то незаметно и довольно скоро, но опасный "переходный подростковый возраст", которого я всегда боялась, продолжался. Следующим его проявлением был знаменитый в нашей семье побег Андрея Ермака и Жени во Владивосток, к описанию которого я и приступаю.

Мне кажется, что произошел этот побег, когда Андрей и Женя заканчивали уже 6-ой класс, т.е. было им уже не меньше, чем по тринадцати лет. Несомненно, Женя сам прекрасно помнит все подробности лучше меня, поэтому я буду описывать только то, как происходило это событие в семье.

Стояли теплые майские дни. В воскресный, а может быть в праздничный первомайский день, Женя с утра уехал к Андрею, пообещав вернуться довольно поздно. В то время мальчики пользовались уже относительной свободой и проводили время не вместе, а каждый в своей компании. Володя уже давно дома, мы с Имой и с Наташкой тоже, а Жени все еще нет. Я позвонила матери Андрея и к своему удивлению узнала, что она, так же как и я, ждет Андрея, который... оказывается, должен быть у нас. Очевидно, что мальчики заранее задумали что-то и приняли меры к тому, чтобы их до позднего вечера не хватились. Я спросила Андрюшину мать, есть ли у нее какие-нибудь подозрения относительно того, куда бы они могли вместе отправиться? Она ничего не знала, сказала только, что два дня назад они с Андреем сильно поссорились. Скоро конец года, а у Андрея плохие отметки, и она его сильно ругала, даже угрожала. Я знала, что родители Андрея разошлись и живут в разных городах, понимала, каково ей одной с ним управляться, и, как могла, успокоила ее. Все улеглись, а я села в нашей комнате на подоконник широко открытого окна и стала ждать Женю и продумывать сложившуюся ситуацию. Из моего положения прекрасно просматривался весь Гусятников переулок почти до его впадения в Мясницкую улицу. Откуда бы не показался Женя, я его сразу увижу. Паники не было, но я пыталась найти ниточку, за которую можно было бы уцепиться. После разговора с мамой Андрюши, обычно во всем потакавшей ему, и вдруг устроившей скандал с угрозами, я считала, что целью мальчишеской операции было "проучить" ее.

Жене было свойственно во всех хитроумных операциях, которые он задумывал, небрежно относиться к мелочам и, таким образом, всегда оставлять "следы". Я вспомнила, как летом на даче была раскрыта мальчишечья хитроумная комбинация по изъятию наваренного мною варенья. Тогда я составляла уже упакованные банки на стол в комнате, примыкающей к балкону. Эта комната была нежилая, вроде кладовки, и даже запиралась. Из окна с балкона мальчишки умудрялись залезать в банки, вынимать часть варенья из ближайших банок, опять закрывать их и делали это так виртуозно, что никто ничего не заметил бы, если бы не оставленная около окна табуретка, а на ней ложка, запачканная вареньем, которую по намеченному плану Жене надлежало вымыть и положить на место. На это его уже не хватило, так и осталась грязная ложка на табуретке, которую, естественно, увидели и раскрыли всю хитроумную операцию. Вот и сейчас я надеялась отыскать хоть какие-нибудь "следы". Я решила попросить утром Володю вспомнить, о чем говорил последние дни Женя, а также поискать какие-нибудь следы. В портфеле его я ничего не нашла. Так и просидела я на подоконнике почти всю ночь и легла ненадолго спать уже перед самым рассветом.

Утром Володя произвел осмотр в проходной комнате, в которой теперь жили мальчики. В этой комнате стоял маленький круглый столик с полочкой внизу. На столике "жил" телефон, а на нижней полочке телефонная книга. Кроме телефонной книги там лежали иногда карты Подмосковья, газеты, справочники. Там же Женя иногда прятал наиболее одиозные свои тетрадки. Так вот, там, на нижней полочке, Володя обнаружил железнодорожный справочник, заложенный на страницах Москва-Владивосток и бумажку, на которой Жениным почерком были выписаны крупные пересадочные станции по пути следования поезда. Когда я узнала, что отец Андрея живет во Владивостоке, все стало ясно: мальчики решили осчастливить Андрюшиного отца и нанести ему визит. Ниточка была найдена, осталось только тянуть за нее. Мы с Имой решили обратиться в железнодорожную милицию, так как до Владивостока им ехать еще очень долго, но нужно задержать их чем раньше, тем лучше.

Уже во второй половине дня я добралась до железнодорожной милиции на площади трех вокзалов. Она тогда располагалась на втором этаже здания Ярославского вокзала. В довольно просторной комнате стояло два или три стола и довольно много стульев у стен. За единственным занятым столом сидел средних лет мужчина в форме и очень мягко, очень по человечески расспрашивал зареванную, всхлипывающую женщину, у которой только что украли сумочку. Майор (как только что доверительно шепнул мне сидящий рядом мужчина) старался утешить рыдающую женщину, спрашивая и говоря одновременно: "А денег там много было?" "Нет"- отвечала женщина - "деньги у меня в более надежном месте (и она показала на грудь), но документы очень нужные, даже паспорт там был. "Деньги возьмут, а документы подбросят и очень скоро. Наши воришки уезжать никуда не собираются и сердить нас не хотят. Подбросят, и мы даже знаем, куда подбросят, и они знают о том, что мы знаем". Майор тут же вызвал милиционера и поручил ему через полчаса проверить, не подбросили ли чего в известном месте; потом сказал женщине, чтобы посидела тут на стуле и успокоилась.

Следующим сел за стол к майору пожилой мужчина, который опоздал на поезд. Он сказал, что расстраивается главным образом из-за того, что опаздывает на похороны старика отца. Майор вместе с ним быстро набросал ему схему, как и какими поездами он должен ехать, на каких станциях пересаживаться на другие поезда и заверил мужчину, что он, если и опоздает, то совсем не много, а может быть приедет даже раньше, чем на том поезде, на который опоздал. Потом вызвал милиционера (уже другого) и поручил ему оформить мужчине все билеты на все поезда, указанные на его схеме.

Дальше я не слушала, так как готовилась попонятнее и покороче изложить свое дело. Когда я села за стол к майору, он задал несколько вопросов, потом улыбнулся и сказал: "И чего бегут? Ведь дня не проходит, чтобы не приходилось искать таких беженцев". Я сказала, что меня больше всего беспокоит, как бы они не затерялись в просторах нашей необъятной родины. "Пока они на железной дороге, не потеряются, найдем обязательно" отвечал он. "Оставьте свой телефон, если найдем до конца моей смены, обязательно позвоню, если не найдутся, придется прийти завтра и рассказать все другой смене. Очень мне понравился этот деятельный и человечный майор, и я ушла домой почти успокоенная и от всего сердца поблагодарила его. Има моего спокойствия не разделял, а я легла рано и после почти бессонной ночи, сразу заснула, как убитая.

Утром меня разбудил телефон. Звонил мой майор: "Нашлись ваши беглецы. Сейчас они находятся в железнодорожной милиции на станции Буй, нужно ваше решение, отправлять ли их этапом или держать там пока за ними не приедут". "Но ведь Буй в Костромской области" озадаченно спросила я - совсем близко от Москвы". На это он мне сказал, что их заметили где-то за Казанью, но не успели остановить: они сели на поезд Владивосток-Москва, а утром сошли на станции Буй. "Решайте побыстрее, мне нужно смену сдавать". Я попросила его подождать полчаса, чтобы успеть созвониться с матерью второго мальчика. "Не больше получаса, потом уйду" сказал он. Я моментально созвонилась с матерью Андрея, рассказала ей все и спросила ее мнение. Она сказала, что немедленно поедет за мальчиками на станцию Буй, чему я была очень рада, так как Има не хотел меня отпускать и вообще после благополучного завершения "побега" считал, что за такие фокусы не плохо бы наказать беглецов и отправить этапом, а то теперь будут в школе ходить "героями". Я не помню сейчас всех подробностей, запомнилось лишь то, что сказал майор, разумеется, с добавлениями из рассказов мальчиков. Ночью мальчики вынуждены были покинуть свой вагон, так как в нем началась проверка билетов. Они вышли на большой станции, чтобы найти себе новое пристанище. Поезд должен был простоять минут десять, и они побродили по перрону. В темноте и в спешке, уставшие и отупевшие мальчики увидели поезд с табличкой на вагонах Москва-Владивосток. Не имея опыта езды по железным дорогам, они не знали, что таблички часто не меняют, оставляя ту, которая соответствует месту приписки состава. Не имея времени для подробного выяснения, они добрались до подходящего для себя вагона (где никто не обратил на них внимания) и забрались на пустые верхние полки. Совершенно измученные предыдущими беспокойным днем и ночью, они тут же заснули. Проснулись утром на станции Буй, станции, которую они явно уже проезжали, еще в первый день своего путешествия. Они тут же выскочили из вагона и пошли было выяснять, в чем дело, но были почти сразу задержаны и препровождены в дорожную милицию.

Так и закончился "побег" Андрюши и Жени. Они измучились и были очень рады, узнав, что их не будут отправлять этапом и за ними уже едет чья-то мать. Очень возможно, что я многое напутала, но трудно запомнить то, что ты сама не испытала, а, кроме того, это не так уж и важно, так как описывать собираюсь только то, что переживали и как действовали родные беглецов, то есть то, что происходило в их отсутствие.

На следующий день Андрюша уговорил свою маму не посылать его в школу, а я безжалостно отправила Женю в школу без всякой записки, предоставив ему самому объяснять причину пропуска двух учебных дней, а сама уехала на работу. Впрочем, как и предполагал Има, Женя первый день ходил "в героях" (на переменах конечно), а вечером вручил мне записку с вызовом в школу для объяснения. Вот, кажется, и все, что осталось в моей памяти о знаменитом рейде "Москва-Владивосток" Андрея Ермака и Жени.

И еще одно воспоминание, опять таки связанное с Андреем Ермаком. Происходило все, по-моему, в самом последнем классе школы. К тому времени и Женя и Андрей учились в другой школе, размещавшейся в начале Ленинского проспекта. Школа была с химическим уклоном, что и послужило законным поводом для ухода из 613-ой, несмотря на протесты Ольги Николаевны.

Мальчики были уже почти взрослыми. Жене было лет 16, а Андрею даже, кажется 17 лет. В новую школу я ходила только на родительские собрания и не помню ни одного имени преподавателей и даже классной руководительницы Жени. Однако как раз в последнем классе меня начали вызывать в школу и жаловаться на Женю. Говорили мне даже, что очень сомневаются в том, что Женя сможет получить аттестат зрелости. Именно тогда и происходила эта история, которой я сначала не придавала значения, а потом пришлось заинтересоваться ей.

В ближайшем пригороде Москвы, где-то уже за окончанием Ленинского проспекта (сейчас это наверняка уже в черте Москвы) жила знакомая Андрея Ермака. Она была вполне уже взрослой женщиной и занималась разведением и продажей собак. Звали ее, насколько я помню, Криста. У нее была целая собачья ферма, причем Криста очень любила собак, и жилось им у нее хорошо и привольно. Каждая собака имела свое имя и Криста относилась к ним, как к своим любимым детям, а Андрей был ее главным помощником. Кроме того, Криста умела стричь собак специальной для данной породы стрижкой, и к ней приезжали хозяева породистых собак для того, чтобы подготовить свою любимицу к выставке или просто сделать ее "неотразимой" в глазах истинных ценителей. Вскоре Андрей познакомил с Кристой Женю, и Женька всерьез увлекся этой собачьей фермой. Криста научила его стрижке (Андрей давно уже умел стричь) и Женька начал даже подрабатывать и получать за стрижку собственные деньги, к чему так давно стремился. Обычно ему звонили по телефону, сообщали адрес, и он, захватив нехитрый свой инструмент, отправлялся на заработки.

В связи с тревожными сигналами из школы я попросила Женю свозить меня туда и познакомить с Кристой. Женя согласился, предварительно заручившись согласием Кристы. Откровенно говоря, я мало что помню из этого посещения, не помню, как выглядела Криста, не помню даже, понравилась ли мне она. Зато я помню прекрасно то, буквально любовное отношение к собакам, которое царило на Кристиной ферме. Кажется, мы попали на день рождения какой-то собаки, и этот день рождения отмечался так же торжественно, как отмечался бы день рождения ребенка в любой обычной семье. По совету Жени я привезла торт, и этот торт был действительно скормлен собакам. Кое-что мне там и не понравилось, уж очень был очевиден "культ" собак, а ко всяким культовым ритуалам у меня всегда было негативное отношение, не понравилось и еще кое-что, о чем писать не хочу и не буду. Во всяком случае, я была очень рада тому, что теперь я знаю, где пропадает Женя и почему у него завелись "собственные" деньги.

Помню, что у нас в доме был установлен закон: вплоть до окончания школы все обязаны ночевать только дома. Володи это уже не касалось, и он был на положении взрослого, а Женя, хотя и ворча, закон соблюдал. Когда Женя собирался уже почти вечером к Кристе, Има иногда спрашивал: как же ты будешь возвращаться? И Женя небрежно отвечал: "возьму мотор". Иму такой ответ доводил до бешенства, и он поначалу говорил: "научись сначала деньги зарабатывать, я и то не позволяю себе ездить на такси без крайней необходимости. Теперь после моей разведки насчет происхождения Жениных денег, Има поверил, что деньги его собственные, заработанные, но его все равно раздражала Женина любимая отговорка: "ничего, возьму мотор". Има молчал, но все равно такая трата, даже заработанных денег, его раздражала.

Меня же смущало и тревожило другое. Я чувствовала, что в школе к Жене относятся плохо, и не просто плохо, но даже предвзято. Поговорила с Женей, и он сказал мне, что если экзамены на аттестат будут принимать школьные учителя, то вполне могут и завалить. Договорились о том, что Женя начнет готовиться по настоящему к экзамену, а я постараюсь изменить предвзятое отношение школьной администрации. Женя свое обещание выполнил и временно, задвинув на задворки Кристу с собаками и стрижку, засел за занятия. У меня дела обстояли хуже, я так и не смогла преодолеть очевидного желания администрации рассчитаться с Женей за что-то и даже специально навредить ему. Я не исключаю и того, что Женя и сам частично был виноват и, возможно, сильно попортил им кровушки, но очень уж непедагогично вела себя вся администрация школы №5, поэтому я ожесточилась и была полностью на стороне Жени. Увы, безуспешно.

Не описывая подробностей, расскажу о финале. Жене фантастически повезло. Незадолго до экзаменов вышло постановление, в котором экзамены на аттестат зрелости предписывалось проводить независимым комиссиям, составленным из преподавателей других школ. В свою очередь преподаватели Жениной школы входили тоже в подобные комиссии, работали в других школах и на экзаменах в своей школе не присутствовали. В результате Женя сдал все экзамены, чуть ли не на высший возможный балл и получил прекрасный аттестат, повергнув в негодование и изумление администрацию своей школы, которая и вручила ему этот аттестат.

На этом я кончаю Женькины школьные истории. Хотела и вообще закончить рассказ о Женином раннем детстве, но в процессе написания у меня возникло желание рассказать еще о том, как Женя готовился к экзаменам в институт.

Итак, школа окончена. Володя учится на ядерном отделении МИФИ в Обнинске. Когда он готовился к экзаменам, то за год до них, еще в последнем классе школы, ходил к репетитору по математике и по физике. Решал бесчисленное количество примеров и задач и утверждал потом, что это был поворотный момент в его жизни, научивший по настоящему заниматься. Мы с Имой решили, что нужно также помочь и Жене, тем более что, несмотря на отличные способности, привыкнуть учиться по настоящему ему очень не мешает.

Я знала, что Толин бывший сокурсник по МЭИ Исаак Карагодский - очень серьезный сердечный больной, настолько, что вынужден был бросить работу и заняться репетиторством. В институте Исаак слыл сильным математиком и физиком, жил совсем не далеко от нас (у Яузских ворот) и был чудесным и добрейшим человеком. Я решила, что он, безусловно, сумеет привить Жене любовь к математике и физике и научит его работать по настоящему. Позвонила ему, предупредила о том, что Женя разгильдяй, но очень способный, и попросила загружать его как следует. Исаак сказал, что у него учеников сейчас много, но согласился взять Женю.

И занятия начались. Поначалу я следила за Женей, часто звонила Исааку и была в курсе. Все, вроде бы шло хорошо, они друг другу понравились, и постепенно я успокоилась. Жизнь была трудной, я работала в своем ТПЭПе, и был у меня принцип: на работе полностью ей отдаваться и о доме не думать, а возвращаясь домой, стараться не думать о работе, полностью погружаясь в домашние заботы и проблемы. Так и получилось, что я перестала следить за Женей, считая, что эта проблема успешно решена.

В то время меня очень беспокоило то, что Володя живет отдельно от семьи в Обнинске, и об его жизни я ничего не знаю. Мы с Имой даже ездили как то в Обнинск, и тогда нам показалось, что у Володи все в порядке. И я расслабилась, считая, что у обоих мальчиков все идет хорошо. Как же я ошибалась!

Однажды, вручая Жене, как обычно, деньги для Исаака, и не найдя подходящих купюр, я положила в конверт то ли больше чем следует, то ли меньше, чем следует, сейчас конечно не помню, и хотя я все объяснила Жене, решила позвонить Исааку и рассказать ему лично. И я позвонила. К тому времени Женя уже месяца три аккуратно два раза в неделю ездил к Исааку на занятия. Позвонив, я услышала совершенно невероятное. Оказалось, что Женя уже два месяца на занятия не ходит. Два месяца назад они, видите ли, оба решили, что занятия идут настолько успешно, что в них уже нет необходимости, и Женя может теперь справиться сам. Я была настолько ошеломлена, что еще посмела обрушиться на бедного Исаака, обвиняя его в том, что он сразу же не сообщил мне: "я же тебя предупреждала, что он разгильдяй и лжец" говорила я. Потом я попросила у него прощения за свою вспышку. Конечно, виновата только я. Мне ли не знать, что за Женей нужно следить, не спуская глаз, что его подростковый возраст еще не закончился. А Женя, видимо почувствовав неладное, домой вернулся очень поздно. За это время мы уже обсудили с Имой событие со всех сторон, и к моему удивлению Има реагировал на него гораздо спокойнее меня. "В деловых вопросах лучше иметь дело с незнакомыми людьми" в заключении сказал он. "Будь у него незнакомый репетитор, такого бы не случилось, быстро бы дал знать о сбежавшем ученике" сказал Има. Когда же, наконец, появился Женя, Има так же спокойно сказал ему: "ты понимаешь, что своим поступком ты лишил себя нашей поддержки при поступлении в институт? Думаю, что об этом ты еще пожалеешь."

Небольшое отступление. Бедный Исаак вскоре умер. Будучи сам тяжело больным, он в то же время был азартным болельщиком команды Спартак, и скончался от инфаркта во время просмотра какого то очень ответственного для его любимой команды матча. А его сын Володя Карагодский много лет спустя стал в Тяжпромэлектропроекте главным специалистом по релейной защите в моем родном отделе электроснабжения.

Но вернемся в 1965 год. Получив хороший аттестат, Женя в процессе подготовки к экзамену, понял, что ему необходима помощь репетитора, чтобы подготовиться к экзаменам в институт. В то же время он прекрасно помнил, что после эпизода с Исааком, для этого нужно договариваться с Имой. Несмотря на Имино "страшное предупреждение", Женя, конечно, быстро его уговорил, но с условием, что сам будет искать себе репетиторов и помощь ему будет оказана только материальная. Уезжать в дальние походы мы все таки не решились. В результате была опять снята дача на том же 42-ом километре, как в первые годы после рождения Наташки. На дачу поехала Наташка в сопровождении бабы Сони (моей мамы) и домработницы Клавдии Матвеевны.

К тому времени моя верная и надежная помощница Ирочка Жмурова уже выздоровела и начала работать, освоив за эти годы настоящую специальность и получая за работу хорошие деньги. Клавдия Матвеевна, успевшая поработать у нас несколько месяцев до переезда на дачу, была совершенно ненадежным человеком: она была алкоголичкой, хотя в Москве на работу к нам приходила всегда трезвой, а нанимаясь на работу, сказала, что у нее дома "семеро по лавкам не скачут", что означало, что она совершенно свободна, может проводить столько времени в нашем доме, сколько потребуется, ехать куда понадобиться и вполне готова провести лето на даче. Мы же с Имой собирались приезжать на дачу сразу после работы каждый день и фактически жить на даче.

Все это я установила с помощью Наташи, обратившись к ней с просьбой вспомнить, где мы проводили лето 1965 года, когда Женя готовился к поступлению в институт. Еще бы не помнить, воскликнула Наташа и рассказала историю, которую я даже прослушав и всячески напрягая память, так и не смогла вспомнить. Вот эта история.

Все лето Наташа провела на даче вместе с бабой Соней и К.М., которую иначе, как "сукой" Наташа не называет. В подпитии К.М. бывала часто, но однажды, видимо не удержавшись, перебрала настолько, что посмела поднять руку на бабу Соню (и, кажется, даже ударила), которая рассказала все нам. Думаю, что возмущенный Има пригрозил ей, что за это придется ее выгнать. На следующий день К.М. напилась еще больше, собрала свой чемодан и стала ходить по дачам и всем рассказывать: "эти жиды (то есть мы) меня выгнали, и теперь мне некуда деться". Наташа узнала о поведении К.М. совершенно точно, поскольку среди прочих соседних дач, заходила К.М. на дачу Наташкиной подруги по даче Ире Астаховой. Наташа даже обрадовалась, что К.М. теперь уж наверняка с дачи исчезнет. Однако, протрезвев, К.М., как ни в чем не бывало, вернулась, и, по-видимому, добилась прощения, потому что продолжала жить на даче, конечно больше не напиваясь. Я слушала Наташин рассказ как завороженная. Больше всего меня поразило то, что из моей памяти полностью выпало воспоминание об этом лете, проведенном на даче. Вместе с тем я прекрасно помню Иру Астахову, с которой Наташа еще некоторое время продолжала встречаться в Москве; помню даже, что жила она где-то в районе Рязанского проспекта, но само лето 1965 года совершенно испарилось из памяти и не случись, что писала бы я о Жене в другой день, а не в субботу, когда Наташа не работала далеко в Раанане, а сидела в соседней комнате, я так бы и не вспомнила это лето. Даже прослушав Наташин рассказ, я ничего не вспомнила. Правда, в прошлом году, когда я писала о маме, крутилось в голове смутное воспоминание о том, что была когда то мама на даче гораздо позднее раннего Наташкиного детства, и даже попала там в ближайшую больницу с обострением язвы желудка, но когда это было, так тогда и не вспомнила. Вывод делаю такой: видимо, пора кончать воспоминания. Однако пора, наконец, вернуться к Жене.

Действительно Женя сам нашел репетиторов по математике и по физике и все оставшееся до экзаменов время он очень интенсивно занимался, причем живя один, не утруждал себя готовкой; питался в основном консервами, которые даже не разогревал и заработал таки язву желудка. Поступал Женя в МЭИ и поступил, правда, с трудом наскребя проходной бал; ему пришлось поначалу поступить на вечерний факультет МЭИ.

А в 1966 году грянула беда. Как то осенью, накануне выходного дня, все наше семейство, включая и Володю, который к счастью ночевал дома, мирно спало. Глубокой ночью меня разбудил Володя и сказал, что Жене очень плохо, настолько плохо, что он даже встать не может. Немедленно вызвали "скорую". Когда она прибыла, Женю на носилках донесли до машины и сразу же увезли в институт Склифософского с диагнозом "острый живот", а это значит, что положение очень серьезное: прободение либо аппендикса, либо желудка. Рано утром я уже была в больнице, где у Кости Юматова работал друг-хирург. Он рассказал, что сам ночью оперировал Женю, и операция была серьезнейшая. Сначала решили вырезать аппендикс. Вырезали, но аппендикс был здоровым. Причиной оказалось прободение желудка, вызванное язвой. Доктор сказал, что в надежде на сильный молодой организм, они в процессе операции все тщательно "почистили", а потом просто зашили обнаруженную язву, не трогая желудок. Организм у Жени оказался настолько могучим, что его выписали из больницы после этой сложнейшей двойной операции уже через четыре дня. Волнений было много, но после этого случая желудок Жени, насколько я помню, больше никаких неприятностей ему никогда не доставлял. А у самого Жени начался другой, уже юношеский период жизни. Возможно, был этот период гораздо интереснее описанного, но не для этих моих воспоминаний, так как никаких беспокойств, требующих моего вмешательства, Женя больше не доставлял.

**********

Школьные годы Володи совсем не походили на Женины. Володина учительница начальных классов Милиция Алексеевна была опытным и очень строгим преподавателем, и я не помню, чтобы общалась с ней помимо встреч на родительских собраниях. Ученики, по моему, ее не очень любили, но она с ними справлялась. Оценки у Володи бывали, как правило, хорошие и даже отличные. За сочинения почти всегда получал пятерки. Но именно по сочинениям раза два в дневнике стояли единицы с такими объяснениями: "отказался сдавать сочинение, потому что ему не понравилась тема". Зная Володькин непростой характер и его упрямство, я, конечно, вела с ним назидательные беседы, но особенно не расстраивалась, а Милицию Алексеевну очень уважала, в основном за то, что она меня не тревожила вызовами в школу.

Неприятности с Володей начались после четырех начальных классов, когда по разным предметам появились уже разные учителя. Как то Володя принес мне вызов в школу, на специальное собрание, посвященное рассмотрению его персонального дела, которое возбудила учительница обществоведения. Володя предупредил меня, что учительница эта терпеть его не может и собирается добиться его перевода в другую школу, а он совсем не хочет уходить из своей школы, которую очень любит. Володя считал, что это ее месть, и она просто хочет от него избавиться.

Пришла я вечером на это собрание и сразу почувствовала, что дело нешуточное, Володьку надо спасать. В это время классной руководительницей в Володином классе была учительница (кажется физики) Лия Ноновна Варшавская, во время войны угнанная в Польшу и подобранная там нашими войсками. Была она очень скромная, добрая, хорошо относилась к ребятам, но, по-видимому, не очень с ними справлялась. Учительница обществоведения обвиняла Володю в страшном прегрешении: он посмел издеваться над очередным общественным движением: бригадами ударного коммунистического труда, которые в то время как раз начинали повсюду вводиться для стимулирования повышения производительности труда. Кроме того, эта учительница обвиняла Володю во вредном влиянии на весь класс и не скрывала своего намерения добиться резолюции собрания с просьбой о переводе его в другую школу. Даже в моем проектном институте, в котором это, по моему мнению, не имело никакого смысла, было подхвачено это движение, и первой бригадой коммунистического труда была признана и объявлена как раз моя чисто женская в то время бригада. Бригада, или просто проектная группа (за исключением только одного человека) у меня подобралась тогда очень сильная. В ней были очень квалифицированные, инициативные, добросовестные и очень ответственные сотрудницы. Тамара Ляпишева, Клара Кругликова, Люся Зубова и Галя Куликова являлись действительно прекрасными работниками, стремящимися все время повышать свою квалификацию. Мы даже задерживались раз в неделю после работы, чтобы вместе разобраться поглубже в вопросах релейной защиты или познакомиться со свежими электрическими журналами. Возможно, именно поэтому и признали нашу группу наиболее подходящей для начала, а было ли вообще продолжение или модное движение замерло за полной ненадобностью, я не помню.

Я уже писала раньше, что на вызовах в школу по поводу каких либо очередных проделок моих мальчишек, я никогда их не защищала, даже присоединялась к обвинениям учителей, обещала воздействовать на мальчиков со своей стороны со всей строгостью в домашней обстановке, и даже пыталась выполнить обещанное. Однако в предстоящем судилище я почувствовала настоящую опасность. Кроме того, учительница обществоведения очень мне не понравилась. Она явно хотела добиться своего и избавиться от Володи, возможно даже мстя ему за какое-нибудь личное оскорбление, используя для своей цели широко проводящееся в стране движение за ударный труд и успешно настроив присутствующих преподавателей против Володи, представив его активным противником начинания государственного значения.

Я решила спасать Володю и сломать предубеждение против него. Я с жаром начала рассказывать о том, что являюсь первым в своем институте руководителем бригады коммунистического труда, что Володя хорошо знает всех членов моей ударной бригады (Володя действительно знал всех моих сотрудниц и даже сиживал в нашем отделе в дни отправки в пионерский лагерь ТПЭПа), видел, как мы работаем, всем понравился, старался даже сделать что-нибудь полезное для работы. "Я поверить не могу - говорила я - чтобы он позволил себе смеяться над ударниками труда". «Произошло какое-то недоразумение, учительница обществоведения что-то не так поняла, и я считаю непедагогичным лепить из Володи образ чуть ли не государственного преступника. Володя не мог смеяться над ударниками труда, а значит и над своей матерью". После моего горячего выступления настроение присутствующих явно изменилось. Кто-то, обращаясь к Володе, спросил, действительно ли он презирает ударников и издевается над ними, и Володя ответил: "Конечно, нет". Начали выступать другие учителя и в основном говорили о том, что у них на уроках Володя всегда внимательно слушает и получает, как правило, хорошие отметки, после чего речь об удалении из школы даже не заходила. Собрание решило только поставить Володе на вид плохое поведение на уроках обществоведения. А классная руководительница Володи, Лия Ноновна просидела все собрание, не сказав ни единого слова.

Постепенно все разошлись, ушел и Володька, а мне хотелось поговорить с классной руководительницей, и я зашла к ней в кабинет физики. Лия Ноновна, как то очень грустно посмотрела на меня и сказала: "Я рада, что вы зашли. Вы, конечно, можете мне не поверить, но ведь Володя сегодня соврал. Он действительно издевался над новым движением и над ударниками при всем классе, продолжая, по-видимому, разговор с учительницей, которая взбешенная только что вышла из класса перед моим приходом". Я уверила Лию Ноновну в том, что не сомневаюсь в правдивости ее слов, мало того, несмотря на то, что я рассказывала про свою бригаду истинную правду, я, конечно, слукавила, утверждая, что Володя не мог говорить того, в чем обвиняла его учительница обществоведения. Очень даже мог, тем более что я могла и не рассказать ему о своем новом звании: "первый в институте бригадир бригады коммунистического труда", поскольку не придавала ему никакого значения в условиях нашего института. Тем не менее, я считаю, что имела право заступиться за него, так как совершенно неправильно удалять его из школы за сведение личных счетов с учительницей, не сумевшей правильно подать материал. "Ведь и Вы не хотели, чтобы Володю удалили из школы, потому и молчали", закончила я, еще раз извинившись перед классной руководительницей и обещая ей серьезно поговорить с Володей дома.

Володя же попросил меня не рассказывать Име подробностей собрания, и я действительно ограничилась сообщением о том, что он безобразно вел себя на уроках обществоведения, а Володьку попросила обязательно извиниться перед Лией Ноновной.

После этого эпизода никаких особых неприятностей с Володей в школе я не помню. В старших классах у них образовалась очень хорошая дружная компания, в которую входило и много девочек. Помню Таню Лященко, Таню Струкову, Наташу Фридлянд и еще одну темноволосую девочку, имени которой вспомнить не могу (кажется, это была Таня Цурюпа). Была она, по-моему, из семьи прежнего революционера.

Очень может быть, что я путаю, и эти многочисленные Тани были не из Володиного класса, а из кружка, организованного при доме пионеров некоей Валерией для изучения биографии Надежды Константиновны Крупской. Кем была Валерия, я сейчас не помню, помню только, что отряд привлек многих учеников 613-ой школы в основном тем, что в летние месяцы Валерия со своим мужем организовывала летние поездки школьников 613-ой школы по местам, в которых побывала когда то Крупская. Поездки были намного интереснее надоевшего за несколько лет пионерского лагеря ТПЭПа. Кстати лагерь этот находился в красивейшем месте на реке Оке вблизи Тарусы. Как-то летом в нем оказались и Володя, и Женя, и тогда до меня регулярно доходили жалобы от администрации лагеря на их совместные проделки, к счастью, не очень серьезные. Одну из жалоб я запомнила. Как-то ночью мои мальчики, захватив одеяла из своих палат, устроили себе ночевку где-то под деревом на территории лагеря и их обвиняли в порче лагерного имущества. Не знаю, как связана была с Крупской поездка в Крым, но помню забавное письмо Володи о том, как он безуспешно искал на пляже свои часы, которые, торопясь окунуться в море, бросил прямо на песок вместе с одеждой. Часы "ушли в песок" подобно тому, как часто уходят бюджетные деньги на национальные проекты в современной России. Часы было, конечно, очень жаль, но письмо было написано так живо, что я не могла удержаться от громкого смеха, читая его.

Следующим летом Валерия с мужем возила ребят в Шушенское. Поездка была очень интересной. Из этого путешествия Володя (обычно шатен) вернулся абсолютно рыжим и очень обиделся на то, что встретив его, я не обратила ни малейшего внимания на изменение масти. Эти последние годы в школе запомнились мне, как спокойные и благополучные.

Потом, уже в самом последнем классе, Володя серьезно готовился к поступлению в институт. Школу Володя окончил хорошо, и аттестат получил хороший. Мне казалось, что он был готов к экзаменам. Я не помню, почему он и Володя Пулин подали заявление не в Московское МИФИ, а в его филиал в городе Обнинске. Считали, что там конкурс меньше или хотели попробовать независимой от семьи, взрослой самостоятельной жизни? Не помню. Оба поступили, и эта, почти самостоятельная жизнь, действительно началась. Чтобы познакомиться с Володиной жизнью в Обнинске, в один из воскресных дней мы с Имой поехали в Обнинск и провели там целый день. Володя показывал нам город, показал общежитие, в котором они с Пулиным жили, и у нас сложилось очень благоприятное впечатление и от города, и от Володиной жизни в нем. По воскресеньям Володя обязательно приезжал в Москву.

В Обнинске у Володи появился новый друг Андрей Моралевич. Был это высокий, умный, сильный и бесстрашный молодой человек. Он тоже учился в Обнинском МИФИ, и они с Володей очень подружились. По-моему Володя находился под влиянием Андрея. С его появлением все дни, в которые Володя приезжал в Москву, он теперь обязательно проводил с Андреем. Часто бывал Андрей и у нас дома и всем очень понравился. У меня сохранилось смутное воспоминание о том, что отец Андрея был популярным в то время работником в сфере зарождающегося шоу-бизнеса, бывал членом многих жюри, судивших команды КВН (клуб веселых и находчивых). Андрей интересовался политикой и очень тяжело переживал приближающийся закат Хрущевской оттепели. 16-го октября 1964 года Хрущев был снят и через некоторое время Андрей исчез. Об его исчезновении я узнала позвонив в Обнинск по телефону. Володя не подошел, и я говорила с Пулиным. Оказывается, Андрей уехал в Крым, и Володя даже провожал его и посадил на Курском вокзале на Симферопольский поезд, причем разговор шел о том, что Андрей собирается в Сибирь искать людей, живущих по правде, и они по этому поводу спорили на вокзале. Но уехал то Андрей в Крым! Вся эта история с Андреем показалась мне полным бредом, а Андрей никогда не производил впечатления ни безумца, ни даже хоть сколько-нибудь странного. Убедилась, что Володя был в Обнинске, и, тем не менее, беспокойство меня не покидало.

Прошла неделя, опять наступила суббота, и я ждала приезда Володи с минуты на минуту. Позвонила Володе Пулину, узнала, что он уже вернулся в Москву и попросила его немедленно встретиться, предварительно выяснив в Обнинске, там ли Володя. Пулину передалось мое беспокойство, и он обещал сейчас же созвониться с Обнинском. Через некоторое время он сообщил, что Володи в общежитии нет, и уехал он почти сразу же после Пулина. Тогда я решила, что мне надо обязательно ехать в Крым, и я попросила Пулина на следующий день быть моим помощником, и он обещал. А я все рассказала Име. Он отнесся к происшедшему очень серьезно и дал несколько полезных советов: завтра (воскресный день) пусть Пулин выяснит на Курском вокзале расписание всех прямых поездов до Симферополя, а так же некоторых до Харькова, где возможна пересадка на поезда Харьков-Симферополь. Кроме того, необходимо встретиться со школьными друзьями, с которыми Володя продолжал встречаться, приезжая на выходные из Обнинска. И, наконец, мне необходимо подыскать себе спутника, к которому Володя хорошо относится и который согласится сопровождать меня, и попросить его взять два билета на первый же завтрашний скорый поезд на Симферополь, но не ночной. "Я еще подумаю, и может быть завтрашняя ночь нам еще понадобится" - загадочно добавил Има, а эту ночь постарайся поспать. Я накачалась снотворным и действительно проспала несколько часов.

Весь следующий день прошел в беготне и хлопотах. Первым делом был звонок к Косте Юматову. Я рассказала ему все, и он быстро согласился ехать со мной, но сказал, что должен какое то время потратить на улаживание дел на своей работе, что в воскресенье не так просто, а как только уладит, сможет выполнить любые поручения. Потом я созвонилась с Пулиным и попросила его на Курском вокзале внимательно изучить расписание и еще внимательнее точно все записать. Как только он это сделает, мы с ним встретимся и будем вместе опрашивать всех подходящих друзей, я же пока попрошу оформить мне отпуск за свой счет на собственной работе, то есть в ТПЭПе. При этом я постоянно созванивалась с Имой, чего мы никогда с ним не делали раньше. Кроме того, Има с утра вручил мне довольно крупную сумму денег на билеты, включая, конечно, и Костин, и на поездку. Потом мы встретились с Пулиным, я сообщила по телефону Име расписание, которое добыл Пулин, и мы вместе с ним отправились опрашивать Володиных друзей. Тут у меня нет ярких воспоминаний, и я не могу ручаться за то, что чего-нибудь не напутала, но мне кажется, что кое-что нам удалось узнать у Рыбалова или Дозорцева, а может быть даже у Генкина о Володиных терзаниях и о том, что он собирается ехать в Крым на поиски своего друга Андрея, перед которым очень виноват. Словом весь день прошел в беготне и суматохе. Все вроде бы было сделано, вернулся с работы Има и рассказал о своих планах на предстоящую ночь.

Оказывается, по работе ему приходилось сталкиваться с одним крупным работником со знаменитой Петровки 38. Име удалось выяснить, что у него как раз сегодня ночное дежурство, и хотя Име очень не хотелось обращаться в это учреждение за помощью, но он считает дело настолько серьезным, что решился обратиться к своему знакомому. Има велел мне взять с собой расписание поездов, паспорт и изложил свой план: он хочет попросить своего знакомого посмотреть расписание, связаться со своими Симферопольскими коллегами и задержать Володю до того, как отойдет троллейбус или автобус на Ялту. И тут со мной что-то случилось. Я представила себе, впервые за этот суматошный день, потерянного, одинокого Володю, бродящего по чужому городу и собирающегося ехать в горы, чтобы, может быть, умереть там. Была поздняя осень, в Москве было уже очень холодно, но возможно и в Симферополе немногим лучше. И вдруг у меня заболела голова (как будто сжатая пружина, вдруг соскочила и выпрямилась), причем так сильно, как никогда в жизни не болела. От боли я не могла даже повернуть голову и с ужасом думала, что надо сейчас куда-то ехать или идти. В то же время я понимала, что необходимо прямо сейчас одеваться, и при этом скрывать от Имы свое состояние. Все необходимые документы и расписание я уложила еще до приступа. Какое то время я сидела ничего не видя и не слыша, пыталась переждать первый, самый сильный болевой шок и хоть немного прийти в себя. Има, как обычно это делал, подал мне пальто, я попросила его найти мою шапку и мы спустились вниз на лифте, после чего боль опять усилилась. Я поняла, что идти мне легче, чем испытывать толчки механизмов и спросила, успеем ли мы дойти до Петровки пешком, до того как заступит на ночное дежурство его знакомый. Има уже понял, что со мной творится неладное, и сказал, что если и опоздаем немного, то это не страшно, он все равно должен будет сначала пройти процедуру передачи дежурства.

Так началась эта кошмарная для меня ночь, и мы побрели пешком к Покровским воротам. На морозном воздухе мне стало немного легче, и я сумела рассказать Име, что со мной только что случилось. Решили дойти до Земляного вала, где находится самая хорошая в нашем районе аптека, работающая круглосуточно, и там купить что-либо болеутоляющее. Кое-как добрели. Има усадил меня на какую-то скамейку, а сам пошел в аптеку и, обстоятельно посоветовавшись по своему обыкновению с дежурной, принес мне какое-то снадобье, которое я с трудом проглотила. Как мы добрели до Петровки, я совсем не помню, шла как лунатик. Несмотря на поддержку Имы каждый шаг давался с трудом, но помню, что когда мы попали к этому знакомому, голова хоть и болела еще сильно, но я была уже способна соображать и разговаривать.

Выслушав наше "дело" и подробно расспросив как выглядит Володя и во что он одет, а также внимательно изучив расписание и узнав на каком из поездов Володя мог уехать, знакомый сказал: "Ну что же попробуем", после этого он препроводил нас в отдельную комнату, где мы должны ожидать результатов переговоров с Симферополем. Сидели мы довольно долго, потом зашел "наш знакомый" и сообщил обнадеживающие новости. Поезд, которым по общему нашему мнению должен (вернее мог) приехать Володя, пришел довольно давно, и по расписанию ялтинский троллейбус должен был уже уйти. Однако пришло сообщение, что в горах густой туман, такой густой, что движение общественного транспорта по горным дорогам из соображений безопасности временно запрещено. Таким образом, если Володя приехал вычисленным нами поездом, то, скорее всего, он находится еще в Симферополе и там уже начаты его интенсивные поиски. Знакомый посоветовал нам посидеть еще часа два и может быть дождаться следующего сообщения из Симферополя. Насколько я помню, сообщение пришло даже раньше. Володя задержан и будет содержаться в милиции вплоть до моего приезда. Знакомый вручил нам адрес Симферопольской милиции, в которой пребывал Володя. Мы, конечно, рассыпались в благодарностях, и Има сказал, что мы пришлем письменную благодарность, как только я вернусь из Симферополя. Похоже, что "знакомому" это обещание понравилось. Единственный, кажется, раз в жизни, Има взял такси, ибо наш с Костей поезд отходил завтра (а вернее уже сегодня) в 11 ч. утра. Но, главное, я поняла, что моя головная боль прошла, но зато меня одолела такая физическая слабость, что я мечтала о том, чтобы добраться до постели как можно скорее и повалиться на нее чем скорее, тем лучше, иначе свалюсь на улице.

Наша с Костей поездка за Володей особенно мне не запомнилась. Сначала я долго отсыпалась, а потом мы разговаривали о том, что не надо оставлять Володю с кем либо одним из нас и всегда быть втроем. Из этих соображений, мы, прежде чем идти в милицию, сходили на вокзал и приобрели три билета в Москву. Мы пришли в милицию, за что-то заплатили, и поскольку до отхода нашего поезда оставалось несколько часов, пошли втроем гулять по городу и зашли в ресторан пообедать. Володя мрачно молчал, и мы разговаривали исключительно по пустякам, даже не упоминая случившееся. В поезде мы с Костей спали по очереди, карауля чтобы Володя не удрал на какой-нибудь станции. Володя заметил наше бдение и усмехаясь сказал, что бежать никуда не собирается, и похоже, что говорил правду. По возвращении домой никто из семьи с Володей не разговаривал о случившемся, только Има сказал ему, что в Обнинск он больше не поедет.

Володя молчал и читал книги. Верный своему слову Има в тот же вечер засадил меня писать благодарственное письмо на имя начальства Петровки 38. Должна сказать, что далось мне это письмо с трудом. Ничего подобного никогда писать не приходилось, и я корпела над ним добрую часть ночи. Кроме того, Има сообщил мне, что в течение следующего месяца я должна сократить обычный семейный бюджет, так как он собирается вернуть потраченные деньги в накопления, которые он уже несколько лет подряд собирал на приобретение кооперативной квартиры. Пришлось согласиться. Потом мы с Имой долго обсуждали: что же делать дальше? Необходимо показать Володю психиатру. Мы оба работаем целыми днями, Володя будет один. Где гарантия, что он не замыслит повторный побег? Он продолжал быть мрачным, замкнутым и только читал целыми днями напролет. Идти в официальную психиатрическую поликлинику мы не хотели, боялись навредить Володиной дальнейшей судьбе. И тут я вспомнила, что знаю очень хорошего психиатра.

Была в нашем отделе сотрудница, с которой мы дружили и были даже знакомы домами, Вера Васильевна Турковская. В.В. жила вместе с семейством сестры, бывала у нас дома, а еще чаще мы (Има, я и Наташка) бывали в ее семье. У семьи Веры Васильевны были три друга, их знакомые с детских лет. Все они были очень милыми, веселыми, очень интеллигентными, большими любителями музыки и все были врачами, причем очень хорошими. Самый старший из них был известным психиатром. Вот ему я и решила показать Володю, а дальше действовать по его совету в зависимости от диагноза. Встреча состоялась, но мне на своей беседе с Володей он присутствовать не разрешил. Насколько я помню, он нашел у Володи так называемый "депрессивный невроз", очень редко встречающийся в столь молодом возрасте, но вполне возможный при перенесенном стрессе. Не могу удержаться от очередного отступления. Как раз в то время, когда я писала о крымской эпопее Володи, мы с моим большим другом Адочкой разговаривали по телефону. Я помнила, что Адочкин сын Леня, которого я очень люблю и знаю с самого его детства, лет десять назад болел чем то вроде депрессии. Леня уже тогда был большим успешным специалистом по авторским правам, ездил на международные конференции в Швейцарию и как раз после такой поездки полностью выздоровел. А в прошлом или позапрошлом даже году опять было повторение болезни, и диагноз был "депрессивный невроз", то есть тот самый, который был когда-то поставлен Володе. К счастью сейчас уже все в порядке и Леня начал снова работать.

Мой знакомый психиатр предложил положить Володю в больницу Ганнушкина, в которой он консультирует и в которой работает его хороший друг. Пусть Володя полежит там недели две, его полечат, но конечно Володино пребывание там будет официально зафиксировано. Другого выхода он не видел, но утверждал, что когда Володя окончательно вылечится и успокоится, диагноз можно будет снять, для чего опять придется полежать на обследовании в этой больнице. Дальнейшему учению в любом ВУЗе диагноз этот не помешает и работе во многих (но не во всех) областях также. Так Володя оказался в психиатрической больнице, причем врач сумел уговорить Володю добровольно лечь, обещал выписать в любое время, но не раньше, чем через неделю. Надо сказать, что никакого отношения к сумасшествию депрессивный невроз не имеет, но лечить его надо. При депрессии в нынешние времена лечат его в специальных, но не в психиатрических больницах, хотя главный центр по-прежнему находится в больнице Ганнушкина.

Итак, Володя лежит в больнице Ганнушкина, где, к сожалению, находятся и настоящие психические больные. Я ездила к нему каждый день, используя свой обеденный перерыв и, естественно, задерживаясь и отрабатывая по вечерам прихваченное к перерыву время. Свидания с ним не разрешались, и я только передавала ему передачи с чем-либо вкусным и записки о том, что делается дома. Помню, я обязательно заходила к лечащему врачу (тому самому знакомому нашего консультанта, друга В.В. Турковской).

В первый день Володя ничего мне не написал, а в последующие 4-5 дней я получала от него издевательские записки. Записки были разные, но стиль и содержание их сводилось к следующему: Володя в издевательском тоне поздравлял меня и Иму с тем, что мы, наконец, обрели покой, избавившись от него и запихнув его в эту больницу, к настоящим психам. Эти записки я каждый раз показывала лечащему врачу. Он сказал, что учитывая Володино настроение, сам будет следить за тем, чтобы назначенные консультантом лекарства Володя принимал при нем, а потом посоветуется с консультантом. На шестой день я получила записку совсем другого содержания. Володя написал, что он больше не может, и если мы не заберем его отсюда немедленно, то он действительно сойдет с ума. Лечащий врач посоветовал мне тут же написать Володе еще одну записку о том, что ему осталось провести в больнице еще два дня, что ему сделают исключение и из прописанного консультантом двухнедельного курса лечения, закончат лишь самый минимальный семидневный курс, после которого сам он не возражает против выписки. При этом врач настоятельно советовал, чтобы дальнейшая жизнь Володи была заполнена учением или работой и по возможности не давала ему возможности вспоминать об этом трагическом происшествии. Я тут же написала Володе записку о том, что ему предстоит потерпеть еще два дня, и добавила, что предприняты уже шаги к его переводу в МГУ, и пусть он за эти два дня подумает, на каком факультете в МГУ он хотел бы учиться, и добавила, что приеду за ним через два дня после очередного ежедневного осмотра врача, а до этого больше приходить не буду. Свою записку отдала лечащему врачу, который сам захотел передать ее Володе, так как ему важно понаблюдать, как он на нее отреагирует.

Теперь я хочу рассказать, как и с чьей помощью удалось осуществить перевод Володи в МГУ. В то время Сергей Алексеевич Лебедев, уже академик СССР, читал лекции и был консультантом в МГУ, и мы с Имой решили попросить его посодействовать переводу Володи из Обнинского филиала МИФИ в МГУ. Я рассказала С.А. всю историю Володи, и С.А. согласился с тем, что полная перемена обстановки и необходимость интенсивно заниматься, чтобы не начинать опять с первого курса, подействуют лучше, чем любое лечение. Сказал, что постарается помочь, и действительно перевод состоялся.

За день до обещанной выписки мы с Имой долго обсуждали как дальше вести себя с Володей. Похоже, что произошел поворот к лучшему, и повторного побега можно не опасаться. Нужно, чтобы Володя сам был все время в действии. Пусть он сам ходит и узнает в МГУ, какие предметы ему зачтут, а какие ему придется досдавать, чтобы начинать не с первого курса, а приступить к занятиям сразу на втором. Ведь ему уже 20 лет. И тут неожиданно Има сказал, что, по-видимому, пришло время познакомить Володю с отцом и что это тоже будет нечто новое для него, может отвлечь и способствовать выходу из депрессии. Я была совершенно согласна, и уже не раз думала, что Толя должен знать о том, что случилось с его сыном. Боялась только, что у Володи могло сложиться впечатление о том, что Толя в чем то виноват передо мной и необходимо предупредить Володю, чтобы он не встретил Толю враждебно. Я решила, что надо съездить к нему, написать ему записку, объяснить, что столь долгое отсутствие Толи в его жизни вызвано было не какой либо его виной, а исключительно "педагогическими" соображениями. Так я и сделала и предупредила о том, что приеду за ним вместе с Толей на его машине. Прекрасно помню, как я выхожу из ТПЭПа, как встречаюсь с Толей, как я рассказываю ему обо всем произошедшем за последние годы. Вместе с тем совершенно не помню, как произошла встреча, не помню так же, как на все события реагировал Женя, не помню даже, знал ли он обо всей Володиной истории.

Отношения Володи с отцом складывались не просто. Оказывается, он долгое время продолжал думать, что в нашем разрыве виноват был А. В. Нетушил и относился к нему первое время чуть ли не враждебно. Толя же с первых дней пытался установить с Володей дружеские отношения, старался всячески ему помогать, ездил вместе с ним в МГУ, чтобы установить контакты и выяснить какие предметы нужно досдавать. Только после того как Володя убедился в том, что виновницей была я, между ними началась настоящая дружба.

А для Володи началась новая жизнь. Все время, оставшееся до начала нового учебного года уже в МГУ, Володя усиленно занимался, чтобы приступить к занятиям сразу на 2-ом курсе. Ему предстояло сдать 10 предметов, и он действительно учился в одиночку так напряженно, как никогда раньше. Без всяких "хвостов" он приступил осенью 1965 года к занятиям в МГУ на географическом факультете, однако не на обещанной ему кафедре океанологии, а сначала на кафедре геоморфологии. Через два года, досдав еще четыре предмета, Володя перешел на кафедру океанологии.

Никогда более мы не вспоминали и не обсуждали историю о трагической гибели Андрея Моралевича и всего с ней связанного. Для Володи один раз возникла необходимость вернуться к этой истории.

Это было тогда, когда ему предстояло плыть на преддипломную практику в район Бермудского треугольника. Для плавания потребовалась справка о полном его физическом и психическом здоровье. Необходимо было снять диагноз и факт пребывания в психиатрической больнице. Пришлось таки лечь опять в ту же больницу Ганнушкина, провести в ней больше двадцати дней и пройти много неприятных испытаний и тестов, подтверждающих его полное психическое здоровье. С тех пор никаких неприятных следов в его медицинской карте не осталось. Однако, несмотря на снятие диагноза Володю многократно не допускали к вожделенному и согласованному с начальством рейсу в Антарктику (с заходом в иностранные порты), но полагаю, что это было связано скорее с моей биографией.

Для того чтобы окончательно покончить с этим печальным эпизодом в жизни Володи, я должна еще рассказать об одном случае, с ним связанном, о котором я, по моему, никому так ничего и не рассказала, даже Име. Однажды, вынимая ежедневную корреспонденцию и газеты, я обнаружила повестку к следователю на имя Володи по делу Моралевича. Было это ранней весной, когда Володя успешно занимался, готовясь к сдаче множества новых для него дисциплин, необходимых для перехода на 2-ой курс геофака МГУ. Взяла я эту повестку и отправилась к следователю сама. Почему то следователь помещался в отделении милиции на площади Павелецкого вокзала. Пришлось объяснять ему, почему вместо Володи пришла его мать, но в конце концов он согласился иметь дело со мной. Следователь рассказал мне, что несколько дней назад крымская милиция обратила внимание на скопление хищных птиц, постоянно кружащихся вокруг одного крутого склона отрогов Ай-Петри. В Крыму уже была настоящая весна и снег на Ай-Петри (высота 1234 м.) почти полностью растаял. Вспомнив о так и не закрытом деле о пропаже Моралевича, милиция организовала подъем скалолазов к подозрительному месту. Обнаружили останки человека и куски одежды. Оставалось удостовериться в том, что это действительно Андрей Моралевич. Мне предъявили для опознания прилично сохранившуюся рубашку, в которой я моментально узнала ковбойку, в которой Андрей часто приходил к нам. Я подписала все требующиеся документы, предъявила свой паспорт и вышла из помещения милиции совершенно подавленная. Опять нахлынули тяжелые воспоминания. Судя по своему состоянию, я представила, какое это может произвести впечатление на Володю, и взяла на себя нелегкое решение: никому ничего не рассказывать. Ведь Володя уже пережил один раз гибель своего друга и никогда не сомневался в том, что он погиб. Зачем же заставлять его переживать то, что я сама только что перенесла? Сейчас, когда я все это вспоминала и описывала, меня удивляет, почему ни на одном из этапов этой трагической истории я не встретилась и хоть как-то не пересеклась ни с родителями Андрея, ни с кем либо из его родных.

В 1969 году была у Володи очень интересная преддипломная практика. Это была 4-х месячная экспедиция в район Бермудского треугольника, где всему экипажу судна случалось и акул ловить, и серьезной исследовательской работой заниматься, и специально находиться в районе зарождения тайфунов, из которого экспедиция едва "унесла ноги", спасаясь от сильнейшего тайфуна, в центр которого чуть было не угодили – задело левым крылом. Еще до поездки на Бермуды Володя познакомился с очень красивой девушкой из Ярославля, только что окончившей факультет иностранных языков. Из рейда он сделал ей предложение, одновременно подав заявку в Бауманский ЗАГС. После возвращения с Бермуд, заранее спланированная Володей свадьба произошла через несколько дней, причем Володя решил устроить настоящую свадьбу. Для меня это было полной неожиданностью - во-первых, потому что до этого у Володи не меньше двух лет была постоянная подруга, с которой он проводил два лета подряд летние каникулы, и которая часто бывала у нас дома, а во вторых, потому что ни у кого из моего окружения никогда не было никаких свадеб. Ну распишутся, зайдут посидеть с родителями или в редких случаях закажут несколько столиков в каком-нибудь кафе и отметят там событие с друзьями. Володя же требовал настоящей свадьбы. Надо сказать, что времена тогда менялись и в моду начали входить пышные свадьбы с множеством приглашенных, но в ближайшем нашем окружении такого еще никогда не было. Дело было накануне ноябрьских праздников, и он задумал, чтобы свадьба продолжалась целых три дня: первый день торжественная регистрация в ЗАГСе и последующее празднование с родственниками и ближайшими друзьями, а следующие два дня со школьными, а потом с институтскими друзьями. Я была в панике, Има же сказал, что в наших условиях такая свадьба у нас дома просто невозможна. Володя согласился, но тут же успешно отбился, заявив, что свадьба может состояться в квартире Пулиных. Володя Пулин уже поженился с Таней, тоже учившейся в 613 школе. Их любовь возникла еще в старших классах школы, и они сейчас жили в двухкомнатной квартире в Вузовском переулке недалеко от Покровских ворот. Однако предстояло решить еще один щекотливый вопрос. Я уже писала в этой главе, что после 1964 года Володя восстановил свои отношения с отцом, то есть с Толей, но ни я, ни Има с Толей не встречались. Как обеспечить достойное участие и отца и отчима в таком значительном для Володи событии, как его свадьба? Решили, что на торжественной церемонии в ЗАГСе будет присутствовать настоящий отец Толя, а на праздновании свадьбы у Пулиных будем мы с Имой (естественно только в первый день). Не буду описывать саму свадьбу, которая прошла очень тепло и вместе с тем торжественно. Опишу только один эпизод. Я пошла к Пулиным в первый день свадьбы заранее, чтобы помочь Володе и Тане Пулиным подготовить квартиру к приему многочисленных гостей, а Има с Наташей и главные виновники торжества, должны были привезти на такси огромное количество приготовленной в нашем доме пищи. В самом начале Вузовского переулка я повстречала девушку, с которой Володька дружил последние два года, поссорился незадолго до поездки на Бермуды, и с тех пор они не виделись. Я спросила ее, куда она направляется, и она сказала, что узнала, что последние дни Володя живет у Пулиных, и захотела зайти к Пулиным, прекратить ссору и расспросить Володю о поездке на Бермуды. Чтобы избавить Тамару от неожиданных переживаний, я рассказала ей, что сегодня у Пулиных Володька празднует свою свадьбу с ярославской красавицей Таней Силиной, с которой познакомился перед самым своим отъездом на Бермуды, после чего Тамара поблагодарила меня за сообщение, и мы разошлись: я к Пулиным, а она повернула назад.

Итак, Володину свадьбу в 1969 году мы сравнительно благополучно пережили, а в конце 1970 г. начался бурный роман у Жени и Иры. А что же к этому времени происходило у Жени? Я ведь кончила рассказ о Жене его поступлением в 1965 г. на вечерний факультет МЭИ. Потом была история с переводом в Московский физико-технический институт МФТИ, и мне захотелось рассказать эту историю.

Московский физико-технический институт пользовался в то время правом принимать студентов из других ВУЗов, прошедших успешно специальный отборочный экзамен. Но даже из успешно прошедших экзамен, в МФТИ зачисляли далеко не всех. Я не помню сейчас, по каким критериям производился отбор, не исключено, что по национальному признаку, но мне очень хотелось, чтобы Женя попал в МФТИ, в котором ему неизбежно пришлось бы учиться очень серьезно. Мой друг Александр Семенович Займовский в это время был тесно связан с МФТИ, и я попросила его замолвить за Женю словечко, в том случае если он сдаст отборочный экзамен. А.С. обещал это охотно, и обещание выполнил успешно. Я помню Женин рассказ об экзамене. Экзамен был необычный и очень трудный для Жени. Ему приходилось вспоминать еще школьные знания, причем по разным предметам. Он напрягал память и все свои умственные силы, чтобы решать предлагаемые задачи. При этом он видел, что многие соседи справляются с заданием значительно легче и быстрее его. Все-таки, выложившись до предела, Женя экзамен сдал и стал студентом МФТИ, тогда как некоторых, успешно сдавших экзамен, среди зачисленных в МФТИ не оказалось. Ко времени знакомства с Ирой Женя перешел на 3-ий курс МФТИ.

Женя и Ира познакомились в августе 1970 года в Артеке. Ира училась в Ленинграде в Мухинском училище. В Артеке она проходила преддипломную практику в качестве художника-дизайнера. Женя приехал в Артек просто отдохнуть к своему приятелю Стасу, работавшему там вожатым.

Роман был настолько бурным, что вернувшись в Москву Женя с Иркой сняли комнату в Чертаново и стали жить вместе, а Ира в Ленинград так тогда и не вернулась.

Помню, как звонил мне из Ленинграда Иркин отец и грозился приехать, дабы или проклясть или забрать с собой свою "заблудшую" дочь. Мне тогда удалось успокоить вспыльчивого, но отходчивого и очень доброго и заботливого отца Ирки, грузина Бориса Николаевича Ройнишвили. Я уверила его в том, что ничего страшного не происходит, что дело идет о настоящей серьезной любви и несомненно кончится свадьбой. И свадьба состоялась в феврале 1971 года. Влюбленные регистрировались в Ленинграде, а потом сразу после регистрации привезли с собой всех Иркиных любимых подруг и, конечно, ее сестру-двойняшку Нину, которая всю жизнь была для Иры очень близким человеком, несмотря на то, что были они очень разными и по характеру и по наружности. В Москве отмечали это событие очень скромно (по нашему). Отмечалась свадьба в Чертаново, в комнате, которую тогда снимали Женя и Ира. Мы с Имой там даже не присутствовали по причине дурацкого конфликта, к описанию которого я скоро приступлю.

Зато Володька, который в это время катался на лыжах на Эльбрусе, прилетел таки на два дня специально, чтобы присутствовать на свадьбе брата и познакомиться с его женой. Первое время у Ирки и Жени было очень неспокойно. Женька мотался между Ленинградом и Москвой, Ирка не могла решиться на переезд в Москву. А я вспоминаю то время, когда наплевав на художественное училище (к счастью временно) Ирка переехала в Москву. Они сняли комнату в деревянном домике в одном из переулков близ Стретенки. Было им очень трудно, но они не унывали. Я часто заходила к Ире в то время, когда Женя бывал в институте, и помню, как она убеждала меня в том, что я не понимаю, какой у меня замечательный сын.

В июне 1970 года Володя должен был защищать диплом. После обеих свадеб Женя с Ирой снимали комнату, а Володя с Таней жили у нас. Работе над дипломом Танино присутствие совсем не мешало, скорее даже наоборот. Володя работал над дипломом серьезно, с увлечением. Достал в "Советском отделении международного центра данных" результаты измерений американских океанологов, касающиеся обменных процессов происходящих между водами Средиземного моря и центрально-восточной Атлантики (тема его диплома). По американским измерениям составил специальные карты, наглядно показывающие картину обменных процессов. Карт получилось много, и работы с ними было много, а времени до защиты оставалось мало. Таня, Наташка и я активно помогали Володе и несколько дней просидели над этими картами, а Володя в это время писал и вручил диплом своему руководителю в положенное время.

Перед самой защитой неожиданно возникла весьма драматическая ситуация. Руководитель Володиного диплома, кандидат наук, ознакомившись с дипломом, убедился в том, что приведенные в дипломе карты полностью опровергают выводы недавно опубликованной им статьи о тех самых явлениях, которым был посвящен диплом. В результате этот руководитель предложил Володе фактически отказаться от своего диплома и доказывать на защите срочно составленный его сотрудниками вариант, подтверждающий выводы статьи. Володя возмутился и пошел на совершенно беспрецедентный шаг. Он поехал в МГУ и официально отказался от своего руководителя диплома, утверждая что в правильности своего диплома уверен и готов доказать это приемной комиссии. И впервые в истории МГУ состоялась защита без отзыва руководителя и даже без его присутствия на защите. С горячей речью в поддержку Володиного диплома на защите выступил член приемной комиссии, молодой кандидат наук Андрей Полосин. Так состоялось их знакомство, перешедшее в многолетнюю дружбу, продолжающуюся до сего дня, то есть до 2006 г. Володя на защите получил оценку "отлично" и до сих пор считает, что его дипломная работа была лучшей из всех его последующих работ и не устает отмечать "неоценимый вклад" в эту работу Тани, Наташи и меня, причисляя нашу троицу чуть ли не к соавторам диплома.

После защиты диплома Володя пытался уйти в плавание. Была в МГУ заявка от Одесской экспедиции. Володя отправился в Одессу, прожил 5 дней в общежитии на одесском базаре, но в экспедицию его не взяли. Потом пять дней в Киеве он выбивал себе на этом основании «свободное распределение» и, получив «вольную», отправился в Ярославль по приглашению Таниных родителей. Отец Тани, Павел Никитич Силин, бывший летчик-ас, был простым доброжелательным человеком. С Таниной матерью, учительницей русского языка в школе, последним и очень далеким отпрыском графов Шереметьевых, отношения у Володи не сложились, да и у Тани с матерью близости никогда не было, но какое то, не очень продолжительное время, Володя прожил в их семье в Ярославле, работая грузчиком.

Хотелось бы сказать, что после всего мною написанного мальчики повзрослели и не причиняли мне больше ни тревог, ни беспокойств. Увы, повзрослеть то они повзрослели, но я не могу не написать о конфликте между обоими мальчиками и Имой, конфликте, продолжавшемся более двух лет и окончившемся незадолго до болезни Имы. Сейчас даже понять трудно, как мог так долго продолжаться этот дурацкий конфликт. Совсем не помню, из-за чего он возник, но по-моему из-за какой-то ерунды, не стоящей внимания. И если конфликт продолжался до 72-го года, то когда он закончился, Володе было уже 26 лет, а Жене 23 года. Прекрасно помню такую сценку. Из Ленинграда приехала в командировку мать Иры, Александра Ивановна. Она перед отъездом зашла к нам. Поздоровавшись с А.И, Има ушел к себе, а мы сидели и оживленно разговаривали втроем: А.И., Женя и я, совершенно позабыв о времени. Вдруг открывается дверь и входит Има со словами: "Если не ошибаюсь, поезд А.И. должен отойти через 35 минут. Общий переполох, и А.И в сопровождении Жени срочно убегают. Даже Наташа прекрасно помнит эти два года, в которые Има не разговаривал с мальчиками.

Для меня это были очень тяжелые два года. На работе все было хорошо, но иногда мне не хотелось возвращаться домой. Когда я вспоминала этот конфликт с Наташей, осуждая мальчишек и удивляясь, как будучи почти взрослыми, они могли допустить такое, Наташа сказала, что как правило, в таких конфликтах бывают виноваты обе стороны, и наверное она права. Конечно же Има мог и должен был быть гибче и найти выход из создавшегося положения. Я давно сама считала, что педагог-воспитатель Има никудышный и всегда старалась управляться с мальчишками сама, но думала, что повзрослевшие мальчики не могут не видеть в нем очень хорошего человека. На самом деле так оно и было, я знала о том, что Володя "бил морду" мальчику, жившему этажом ниже под нашей квартирой, когда тот обозвал нашу семью жидовской и как-то оскорбил Иму. Но в этом конфликте "конца-края" не было видно. Думаю, что при этом главной пострадавшей стороной были не мальчики, а мы с Имой. Има предлагал временно снять для мальчиков поблизости комнату, но я была категорически против и, в свою очередь, предлагала пожить какое то время с мальчиками отдельно, но о таком варианте Има даже слушать не хотел. Жили мы, как "зачумленные"; к нам перестали приходить друзья и знакомые. Были у Имы очень близкие друзья: Коля Соловцов с женой Лёлей и Лёлина сестра Нина с мужем Джаником. Так уж повелось, что в Имин день рождения они всегда к нам заходили, хотя Има никогда дома свой день рождения не отмечал. (Зато на работе его сотрудники обязательно устраивали торжество). Вспоминаю, как в первый год конфликта пришли Соловцовы (так я буду их для краткости называть), а "именинника" нет и в помине. Потом Има позвонил, извинился и сказал, что прийти вообще не сможет, и чтобы его не ждали. Мы с ними просидели довольно долго, и мне пришлось посвятить их в суть нашего особого положения. У Коли и Лёли тоже были двое мальчиков, они надавали мне кучу советов, но я чувствовала, что на Иму они все таки обиделись. Был случай, когда мне пришлось встречаться с приехавшей из Ленинграда Оссовской в какой то забегаловке, так как не решилась пригласить ее в наш дом, в котором постоянно присутствовало как бы "высокое напряжение", и никто не мог чувствовать себя уютно. Когда я ей все объяснила, она сказала, что полностью на стороне Имы и что мальчиков пора отселять, что очень скоро я уже не буду им нужна, и не следует портить жизнь и себе и Име.

Время шло, и я наконец решилась как-то на разговор с Володей. Говорила я с ним очень жестко, но очень спокойно: сказала, что дольше так жить нельзя, что мы с Имой живем нормальной жизнью только летом (в это время мы уже давно проводили свой отпуск без мальчиков, все разъезжаются в разные стороны, в том числе и мальчики имели каждый свою компанию), что он должен понимать, что живет фактически на полном Имином иждивении, в его квартире, и не имеет права создавать ему невыносимую жизнь. При этом я дала ему срок две недели на обдумывание сложившейся ситуации. Сколько прошло времени, не помню. К тому времени Женя уже автономно ушел из противостояния с Имой, принеся свои личные извинения. Дело было за Володей, который и являлся первопричиной возникшего конфликта. Прекрасно помню, как все произошло. Как то вечером мы с Имой сидели по обыкновению в своей непроходной комнате. Вдруг открывается дверь и входит Володя. Подходит к нам, решительно ставит на стол, около которого мы сидели, бутылку шампанского и заявляет, что признает свою неправоту и что конфликт необходимо кончать, и по этому случаю всем вместе распить бутылку шампанского. Меня тогда поразило, что "непедагогичный" Има без всяких нравоучений сказал одним словом то, что так нужно было сказать именно сейчас: "согласен". И все втроем (Има, Володя и я) как-то очень весело и непринужденно выпили это шампанское, посидели немножко и разошлись очень довольные. Больше всего меня поразило, как в один момент все трое мы почувствовали полное освобождение от каких-то оков, только что еще сковывавших всех нас. Как будто в один момент исчезли какие-то злые чары, только что еще владевшие нами. Теперь всем можно: говорить то, что хочется, смеяться, когда смешно, спрашивать о том, что тебя интересует, быть снова самими собой. Видимо все мы давно уже ждали этого момента, необходим был только небольшой толчок, который и произошел в эту минуту. И сразу никаких обид, никаких тяжелых воспоминаний, как будто ничего никогда и не было. Так просто, почти без слов, был окончен этот изматывающий двухлетний конфликт.

Возможно, какие то "шрамы" в душах каждого из нас какое-то время еще сохранялись, но очень быстро полностью затянулись, чему способствовала приятная квартирная новость, которой я и хочу закончить эту главу. Сбылась наконец давняя Имина мечта о своей собственной квартире. Ему удалось вступить в жилищный кооператив, и уже строился дом в Сокольниках, в котором у нас будет трехкомнатная квартира. По моему это был единственный случай в жизни Имы, когда вопреки всем своим принципам, он первый и последний раз в своей жизни пошел на то, чтобы дать крупную взятку ради вступления в этот жилищный кооператив. Подробностей не знаю, он не хотел об этом рассказывать даже мне. Началась подготовка к нашему переезду в новую квартиру. Нужно было полностью ее обставить, ведь квартиру в Гусятниковом мы оставляли мальчикам. Помогали нам все, в том числе и мальчики. Помню, как они самостоятельно выбрали, купили и доставили, пока еще в нашу старую квартиру, 12 чешских стульев, а также диван. Павел Никитич, отец Тани, добыл где-то так называемую "стенку", совмещающую в себе книжный шкаф и нечто вроде "бара" для бутылок и рюмок. Из мебели со старой квартиры переехали только Имин письменный стол и кровать, ну и, конечно, почти все книги и посуда. Мы переехали в 1972 году. Увы, пожить в новой квартире Име довелось совсем недолго. Наш переезд решил и для мальчиков жилищную проблему на долгие годы.

Первого моего внука Андрюшу Таня приезжала рожать в Москву, но потом еще какое-то время Володя с Таней и Андрюшей жили в Ярославле. Мы с Имой на ноябрьские праздники даже приезжали в Ярославль, но останавливались, конечно, в гостинице. Забегая по своему обыкновению вперед, скажу еще, что Володина семейная жизнь продолжалась шесть лет. В 1979 году, когда Имы уже давно не было, когда Володя и Таня уже развелись, Таня получила приглашение на 2 года уехать в командировку в Италию. Для Тани это означало очень многое. Она получала возможность в совершенстве изучить второй (в добавлении к своему основному английскому) итальянский язык, не говоря уже о серьезном улучшении своего материального положения. Она хотела взять с собой Андрюшку, но тут восстал Володя. Он считал, что если Андрюша уедет вместе с Таней, то она сможет остаться навсегда в Италии, и он потеряет своего сына. Был созван большой семейный совет, в котором принимали участие Таня, Володя, Наташа, я и, если не ошибаюсь, Женя с Ирой. На этом совете обсуждалось Володино предложение (предварительно согласованное со мной) передать на время Таниной командировки Андрюшку в нашу с Наташей семью (мы тогда жили с ней вдвоем в нашей квартире в Сокольниках). Кроме меня, Володи и Тани все, в том числе и Наташа, были против такого варианта. Ведь согласиться с этим предложением означало для меня необходимость уволиться с моей любимой работы и на два года превратиться из свободного человека в прикованную к дому и ребенку временную мать.

Считаю, что на этом детство обоих мальчиков закончилось. О дальнейшей их жизни писать не собираюсь. У обоих была непростая, но очень интересная жизнь. Если захотят, когда-нибудь напишут сами. Я же всю жизнь старалась помогать в трудных ситуациях и им самим, и их детям, моим внукам. Считаю, что оба мои сына как личности, как полезные члены общества, вполне состоялись.

Раз уж дело дошло до внуков и моей пенсии и детство мальчиков давно закончилось, то можно считать оконченной и главу 4.